А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день
Поминальным днем, -
Начали песни слагать
О великой щедрости божьей
Да о нашем бывшем богатстве.

А.Ахматова.

Любая масштабная эмиграция из любой страны, как насильственная, так и добровольная, – показатель глубокого кризиса, охватившего эту страну, кризиса экономического, политического, социального, прежде всего – духовного, когда страна отторгает от себя часть своего населения, зачастую – самую свободолюбивую и активную, чтобы оставшиеся под страхом смерти смогли вместиться в прокрустово ложе узкой, нетерпимой к иным взглядам и образу жизни идеологии. Эта узость неминуемо приводит и к экономическому упадку, ибо рабский труд – самый непроизводительный, а в подобных странах иного, свободного и производительного труда, не бывает.

История России ХХ столетия – это цепь непрекращающихся кризисов, следствиями которых являлись новые массовые миграционные потоки – своеобразные «кровопускания». Это цепь невероятных испытаний и напряжений русского этноса под чудовищным гнетом социальных ломок, массовых уничтожений в годы репрессий и Второй мировой войны с единым желанием – выжить, уцелеть и, в конце концов, зажить достойно. И что мы имеем к концу этого страшного столетия? Какие уроки мы извлекли из нашего, не единожды потрясшего всяческие устои века? Один и тот же вопрос в сердцах всех, уехавших и оставшихся: почему в России так плохо? Почему в ней почти нельзя жить? Почему в такой огромной, богатой природными и человеческими ресурсами, земле так неизбывно и вечно страдают люди? Кто виноват, и что делать?

Известный православный богослов ХХ века – епископ Аверкий, переживший революцию, «…понимал, что отход многих от веры в целом и от истинного почитания Богородицы начался задолго до самих революционных событий. Он вспоминает слова свт. Феофана Затворника с горечью и ужасом писавшего: «Следует наказать нас. Пошли хулы на Бога и дела Его гласные. Некто писала мне, что в какой-то газете «Свет» № 88 напечатаны хулы на Божью Матерь. Матерь Божья и отвратилась от нас; ради Ея и Сын Божий, а Его ради Бог Отец и Дух Божий, кто же за нас, когда Бог против нас? Увы».

«Удивительно ли после этого, - продолжает еп. Аверкий, - что русскую землю постигли такие страшные невероятные кровавые бедствия». Велико было духовное падение значительной части народа. Вот почему так называемое Белое Движение не имело успеха…Только путем тяжких страданий мог очиститься русский народ от страшного грехопадения своего». Матерь Божия «со скорбью смотрит на тяжкие страдания русского народа, неизбежно вызванные его беснованием, и терпеливо ждет, как истинная Мать, его покаяния и обращения к Богу».

1. Русская эмиграция в ХХ веке.

Согласно мнениям историков, практика эмиграции наших соотечественников насчитывает несколько столетий, если учитывать вынужденное бегство за рубеж политических деятелей еще в период средневековья и раннего нового времени. О первых эмигрантах, т.е. выезжавших из России в Х111 – ХУ11 и ХУ111- нач. Х1Х вв. можно сказать, что это были люди, решившие открыто выразить свое несогласие с политическими порядками, освященными официальной идеологией, с жизненными устоями в стране. Главной причиной выезда был, таким образом, конфликт между Личностью и Обществом. Этот конфликт мог иметь место в сфере политики: разный взгляд человека и общества на степень личной свободы и личного участия в организации жизни общества. Он мог быть религиозным по своей природе: разное понимание и толкование основных христианских догм. Он мог иметь и экономическую подоплеку: стремление за свой труд получать достойную оплату. В любом случае – это был конфликт личного динамизма и общественного консерватизма. В основе требований личности лежит желание здесь и сейчас иметь все, на что она имеет право по факту своей единственной жизни. В основе сопротивления общества лежит косность и неповоротливость общественного сознания, законов, всей государственной машины, не поспевающей за мобильностью индивидуального сознания и развития. Возможен и другой взгляд – охранительная сила национального консерватизма оберегает личность, не готовую с пользой для себя и общества распорядиться своей Богом данной свободой.

Итак, в основе любой эмиграции лежит одно: личности не достает свободы: политической, экономической, религиозной. Ей душно, ей некуда развиваться и она выбирает другое место для жизни. Вместе с тем, многие личности, несмотря на такое же ощущение несвободы, остаются в России, живут и творят в ней. Почему они в ней остаются? Почему многие из тех, кто уехал, постоянно оглядываются назад, в тоске ли, в гневе ли, в печали или радости? Почему эмигранты первой волны, не добровольно и трагично покинувшие Россию, единственным достойным поводом для эмиграции считают угрозу смерти и презирают всех последующих, кто уехал из страны по иным мотивам?

Или пора сменить осуждающий взгляд на эмиграцию как на предательство и научиться смотреть на нее как на законное право человека на выбор места жительства, как смотрят на нее повсюду в мире? Почему в России долгие годы была именно подобная оценка эмиграции, которую так сильно выразила А.Ахматова в 1922г.:

Не с теми я, кто отдал землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.

Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.

Откуда такая уверенность, что «оправдан будет каждый час»? Она идет, как мне кажется, от особой связи русского человека с русской землей, от того, что самоопределение русских всегда шло не через государственность, а через землю: вспомним в «Слове о полку Игоревом»: «О Русская земля! Уже ты за холмом!» или в «Повести временных лет»: «Молим, княже, тебя и братьев твоих, не погубите Русской земли. Ибо если начнете войну между собою, поганые станут радоваться и возьмут землю нашу, которую оборонили отцы ваши и деды ваши трудом великим и храбростью, борясь за Русскую землю и другие земли приискивая, а вы хотите погубить землю Русскую». В отличие от многих этносов у русских община строилась не по кровнородственному, а по территориальному признаку. Всякий, кто здесь поселялся, мог включиться в общину через женитьбу. Не было закрытости рода-племени, лишь единство «родной земли». Отсюда всеоткрытость русского характера, легкая ассимиляция других народов. Отсюда же, заметим, абсолютная терпимость к межэтническим бракам (кровное родство – не главное!) и суровое презрение к тем, кто навсегда покидает русскую землю в поисках лучшей жизни. Это отношение, особенно в последние десятилетия, часто объясняют завистью к более удачливым соотечественникам, у кого хватило сил и смелости уехать отсюда. На мой взгляд, это не совсем так: эта суровость и осуждение обостряются в годы тяжелые для России (стыдно бросать мать в нужде и горестях), но это же осуждение может смениться абсолютным равнодушием и толерантностью в условиях российского благополучия.

И сейчас уже встречается иное понимание эмиграции: это – явление вполне закономерное, естественное; элемент мировых миграционных процессов, в самом явлении эмиграции нет ничего экстраординарного, нет никакой социальной, исторической патологии. Только в специфических условиях тоталитарного режима в любой стране эмиграция рассматривается как «предательство», как явление «враждебное» интересам народа, отечества. На деле эмиграция является выражением одного из фундаментальных общечеловеческих прав – права на свободу передвижения.

За последние годы (конец 80-х – 90-е гг.) отношение основной массы населения России к проблеме эмиграции и к эмигрантам существенно изменилось: был преодолен стереотип отношения к эмигрантам как к предателям, отщепенцам, а к эмиграции – как к антипатриотическому, враждебному России явлению. По данным социологического опроса Службы изучения Общественного мнения под руководством Б.Грушина, 56% опрошенных россиян (люди с высшим образованием, деятели науки и культуры, предприниматели и учащиеся) высказались за неограниченную свободу передвижений, и лишь 9% респондентов высказали убеждение, что никто не имеет права покидать родину.

Интересно, что когда у молодых людей в возрасте до 30 лет спросили, хотят ли они на практике воспользоваться своим правом на эмиграцию, то 52% ответили отрицательно, 36 % хотели бы, но считают эмиграцию сложным и хлопотным предприятием, и только 9% заявили о своей решимости и немедленной готовности.

Современный исследователь русской эмиграции Л.И.Еременко выделяет специфические черты русской эмиграции как особого социально-культурного феномена: 1) устойчивая преемственная связь всех волн по сохранению и развитию национальной культуры – традиций, обрядов, веры, языка;

2) открытость к культурам стран проживания, свободное взаимодействие с ними;

3) приверженность к корням, оставленным на родине, давшая возможность эмиграции развить все формы духовной деятельности – художественную, религиозно-философскую, научную;

4) взаимодействие регионов расселения, давшее возможность не утратить духовно-культурную ценность;

5) ощущение себя органической частью национальной культуры, развивающейся в России.

Существуют понятия «российской» и «русской» эмиграции. Первое – несравненно шире, оно охватывает всех подданных России, вынужденно или добровольно покинувших ее. Второе - относится к русским по происхождению и к тем, кто полностью – по языку, культуре, образу мысли, складу характера – вписался в русскую национальную общность. Так, выходец из немцев социолог и экономист Петр Струве, философ – еврей Семен Франк были деятелями русской культуры и, соответственно, оказавшись за рубежом, стали русскими эмигрантами. Среди русских эмигрантов Х1Х – начала ХХ века собственно этнические русские составляли всего 0,05% (200 тыс. из 4,5 млн.). Среди эмигрантов периода Второй мировой войны (вторая волна эмиграции) – 7%. В 1970-1980гг. из ССР эмигрировали в основном евреи, немцы, греки, армяне, жители Прибалтики. Русские в этом потоке третьей волны составляли меньшинство. Значительно больше доля русских среди эмигрантов четвертой волны (конец 80-х – 90-е годы), но и здесь они составляют меньшинство по отношению к евреям, украинцам, жителям Кавказа. Это также российская эмиграция.

Русская эмиграция в точном смысле этого слова – лишь эмиграция первой волны – периода революции 1917 г. и гражданской войны. Два с лишним миллиона эмигрантов того периода – это в подавляющем большинстве этнические русские, причем элита, цвет русской нации – аристократия, офицерство, научная и художественная интеллигенция. Понятие «Русское зарубежье» отражает особое культурно-историческое явление, более широкое чем «русская эмиграция». Русское Зарубежье охватывает всех выходцев из России – представителей разных этнических групп и конфессий, укоренившихся в зарубежных странах и – это главное – не растворившихся в другой культурной среде, сохранивших свой язык, культурные и бытовые традиции, обычаи.

Культура Русского Зарубежья со всей очевидностью подтверждает ошибочность отождествления этнического и национального в жизни общества, особенно в сфере культуры. Этническое начало фиксирует общность происхождения, совместное проживание членов этой общности на единой территории, их, так сказать, кровь и почву. Понятие национальной общности несравненно шире, оно объединяет людей на больших пространствах, в том числе не связанных единой государственной границей. В эту общность могут входить люди и не связанные кровной, родоплеменной связью. Их принадлежность к национальной культуре определяется общим языком, образом мысли, единством социального и культурного опыта. Поэтому культура Русского Зарубежья должна рассматриваться как составная часть русской культуры со всеми ее национальными особенностями, многообразием художественных пристрастий, идеалов, политических ориентаций.

История русской эмиграции на протяжении одного только ХХ века рисует картину временами трагичную, редко – счастливую, но всегда – яркую, страстную и никогда – равнодушную.

 

1. Первая русская эмиграция.

Н.Берберова.

На эту эмиграцию Россия копила силы веками. Ее она никогда не забудет. Это- лучшее, что она взрастила, успела выкормить в «прохладной детской молодого века» и потом как любящая мать, вытолкнула, отторгла от себя, чтобы они не погибли вместе с ней. И они долго не могли понять, почему? Что они сделали? Почему они оказались на чужбине? И долго, долго они смотрели назад, не в силах вытеснить из памяти этот образ, эту землю, эту речь, эту безумную любовь и ненависть, эту ничем не восполнимую тоску. И всю эту, впитанную с молоком и кровью, Россию они несли в себе всю жизнь, раненные Россией и не оправившиеся от этой раны, и долгими зимними вечерами пытались передать своим вырастающим на чужбине детям этот горячечный бред, эту боль, это страстное ожидание, готовность вернуться: «вот-вот, и мы поедем в Россию». Этого не понять тем, кто сейчас живет в ней, это трудно понять эмигрантам последующих волн. Но это может косвенно сказать нам, какую же Россию мы на самом дела потеряли, если эти люди, цвет мировой науки и культуры, так ее любили.

Хотя качество любви больше характеризует любящего, чем объект любви. Значит, речь пойдет и о том, каких сынов и дочерей потеряла Россия, какой тип личности стал в ней раритетом.

Так называемую «белую эмиграцию» составляли, «представители всех классов, сословий, положений и состояний». Людей гнал за границу ужас насилия и гражданской войны, ощущение чего-то мрачного, неостановимо надвигающегося на Россию. Наряду с эвакуацией частей белых армий шла так называемая мирная эмиграция: «буржуазные специалисты», деятели культуры и искусства, получив под разными предлогами командировки и выездные визы, стремились за пределы своей, по выражению Артема Веселого, «кровью умытой» Родины. Национальный, половозрастной, социальный состав уехавших характеризует информация, собранная в Варне в 1922г. (3354 опросных листа). Уезжали преимущественно русские (95,2%), мужчины (73,3%), среднего возраста от 17 до 55 лет (85,5%), образованные (54,2%) Это ли не цвет нации, не самая активная и лучшая ее часть? Это была частица живого сердца русского народа, безжалостно и навсегда вырванная из обезумевшего, страдающего тела России.

Точную численность этой волны эмиграции установить довольно сложно, так как не велось учета ни во время отъезда людей из России, ни после. Обычно называют цифру в 1,5-2 млн. человек. Первоначально многие эмигранты оседали в соседних с Россией странах (Литве, Латвии, Эстонии, Финляндии, Польше, Турции, Китае). Это объяснялось их надеждами на скорое возвращение на родину. Позднее эти неоправдавшиеся надежды заставили многих русских эмигрантов податься в более далекие страны: Германию, Францию, Бельгию, на Балканы, в Чехословакию, и еще дальше – в США, Канаду, Центральную и Южную Америку, Австралию, Индию, Новую Зеландию и даже Африку. Уже в 1920-е годы была заметна некоторая дифференциация расселения русских эмигрантов первой волны: военные сосредотачивались главным образом на Балканах и в Харбине, в Чехословакии - те, кто был связан с Комучем (Комитетом Учредительного собрания), во Франции – дворяне и интеллигенция, в США – предприниматели. «Перевалочным пунктом» для одних был Берлин (там ждали «окончательной визы»), для других – Константинополь.

Бесценные свидетельства о жизни русских эмигрантов в Берлине 20-х гг. содержатся в книгах Глеба Струве «Русская литература в изгнании» и Нины Берберовой «Курсив мой». В 1921-23 гг. в Берлине, по их свидетельствам, жило почти 200 тыс. русских. Г.Струве приводит популярный в то время анекдот: один немец повесился с тоски по родине, т.к. постоянно слышал на главной улице города лишь русскую речь. Если Париж, по мнению Струве, был неофициальной столицей Русского Зарубежья, его политическим центром, то второй, литературной столицей был Берлин. И.Эренбург писал о Берлине 1922г. «Не знаю, сколько русских было в те годы в Берлине; наверное, очень много – на каждом шагу можно было услышать русскую речь. Открылись десятки русских ресторанов – с балалайками, с зурной, с цыганами, с блинами, с шашлыками, и разумеется, с обязательным надрывом. Имелся театр миниатюр. Выходило три ежедневных газеты, пять еженедельных. За один год возникло семнадцать русских издательств; выпускали Фонвизина и Пильняка, поваренные книги, труды Отцов Церкви, технические справочники, мемуары, пасквили.»

Точную характеристику структуры российской эмиграции первой волны дала в 1930г. Зинаида Гиппиус: «Одна и та же Россия по составу своему, как на родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служилые люди, люди торговли, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях ее деятельности – политической, культурной, научной, технической и т.д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и земли) – представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений – в русской эмиграции налицо».

Ряд исследователей отмечает такую специфическую особенность психологического состояния русских эмигрантов первой волны как своеобразное «раздвоение личности» - разрыв между реальным положением человека в социальной структуре страны пребывания и представлениями как своими, так и ближайшего окружения, о месте данного человека в среде других людей. Подобного раздвоения не знала и не могла знать русская эмиграция всех последующих волн – они уже жили в реальном мире и достаточно трезво оценивали и этот мир, и свои возможности существования в нем. Эмигранты же первой волны во-многом жили прошлым, иллюзиями, в своем ирреальном мире. Это своеобразие отмечал в своей работе «Христианство и классовая борьба» Н.Бердяев, оно же скользит и во многих свидетельствах современников, в мемуарах и письмах. По крайней мере, все 20-е годы русские эмигранты жили воспоминаниями о России, в которых она представала в образе нетленного, сказочного и прекрасного града Китежа. Они жили под знаком одной мысли – «когда мы в Россию вернемся…». Поэтому бытовые трудности, равнодушие, а часто – и пренебрежение местных жителей к русским эмигрантам, чужой хлеб, чужой язык и нравы, все это реальное бытие отступало на задний план перед «подлинной» жизнью, которая в реальности была иллюзорной (а кто скажет, где подлинная реальность, а где иллюзия? – Н.Л.).

Эмигранты, будучи шоферами, официантами, мойщиками посуды, музыкантами в ресторанчиках, продолжали считать себя чиновниками различных классов, артистами столичных театров. Они собирались на свои праздники, отмечали памятные российские годовщины, устраивали литературные и музыкальные вечера, надевали сохранившиеся мундиры и платья. Многие, несмотря на бедность, жили напряженной интеллектуальной жизнью, той, к которой привыкли в Петербурге и Москве и недоступной пониманию большинства немецких и французских обывателей. Такое раздвоение личности было не только источником тоски, неврозов, вызванных подлинной ностальгией, но служило для большинства опорой, придавало цель и смысл жизни, спасало от подавленности «мелочами жизни»

О тяжком быте русских эмигрантов за рубежом свидетельствуют их воспоминания. С.А.Волконская в воспоминаниях «Горе побежденным» рисует обобщенную картину судеб эмигрантов первой волны: «большие надежды, еще большие разочарования…Собственная глупость, чужая недобросовестность. Деньги, разорение, нищета. Преподавание гимнастики, ухаживание за больными, съемки в роли статиста, чтение вслух слепому банкиру…Экзамен на шофера такси. И тоска, тоска бесконечная». Наибольшие невзгоды выпали на долю творческих людей- писателей, поэтов, артистов. Так, Вера Зайцева пишет жене И.А.Бунина: «Андрей Соболь в нищете. Из Берлина бегство поголовное. У нас нет заработка». Марина Цветаева пишет из Праги: «за квартиру не плачено…печататься негде», «зима прошла в большой нужде и холоде». Она переселяется в 1925 г. в Париж, но и здесь не легче: «Мне живется очень плохо, нас в одну комнату набито четыре человека и я совсем не могу писать», - пишет она в одном из писем. Д.Мережковский, которого многие эмигранты числили среди наиболее благополучных, пишет в 1923г. своему издателю: «все мы, русские писатели, находимся здесь в чрезвычайно тяжелом материальном положении». «Я думаю, - продолжал он, - что европейское общество даже представить себе не может, в каком мы находимся катастрофическом состоянии». В Варшавский в книге «Незамеченное поколение» пишет о «каждодневном опыте отверженности и унижения «нищих беженцев», которые могли рассчитывать только на самое низкое социальное положение. Все это болезненно оскорбляло чувство национальной гордости

Большинство из эмигрантов с достоинством переносили имущественные лишения, но не могли смириться с тем, «что из жизни может быть вышвырнуто их «я» Английский исследователь Вильямс назвал это чувство «комплексом выживания», имея в виду попытки и страстное стремление «выжатых» с родины русских людей сохранить в обстановке эмиграции не просто свою русскость, но и свою прежнюю социальную значимость.

Видимо, Россия и впрямь особая страна по отношению к творчеству, и русские люди (читатели, зрители) испытывают особую потребность в поэзии, живописи, музыке, театре? Это и позволяло русским художникам, несмотря на небогатую жизнь на родине ощущать свою востребованность, свое высокое предназначение, что давало ни с чем не сравнимое чувство своей особой, высокой миссии, своей значимости и полезности. Это не умерло в России и после революции, хотя в советские времена художники платили за свободу оставаться собой – лишениями, тюрьмой, высылкой и жизнью, а за измену себе – самым дорогим – талантом.

На Западе русским художникам было тяжко. Один из лучших графиков мира, по манере и темам глубоко русский художник Иван Билибин писал из Парижа в Россию: «Работать здесь трудно, ибо в художниках здесь не нуждаются, и вообще не поняли бы разницы между работой Сомова и какого-нибудь полковника, рисующего с фотографий или с картинок женские головки, чтобы не подохнуть с голоду». Еще большей горечью полны письма талантливой русской художницы Зинаиды Серебряковой: «Как здесь ужасно художникам…Ужасно жалею, что прозябаю и бездействую здесь, где нет пищи моему желанию…писать и рисовать…ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы…» Даже Федор Шаляпин, чьи выступления в эмиграции проходили с неизменным успехом, признавался: «как бы тонок француз не был, он до конца меня никогда не поймет. Да и там, в России, понимала и ценила меня по-настоящему одна галерка. Там была моя настоящая публика. Для нее я пел. А здесь галерки нет.» Великий русский композитор Сергей Прокофьев писал: «В моих ушах должна звучать русская речь, я должен говорить с людьми моей плоти и крови, чтобы они вернули мне то, чего мне здесь не достает: свои песни, мои песни». Ему вторит Сергей Рахманинов: «Как же сочинять, если нет мелодии. Если я давно уже не слышал, как шелестит рожь, как шумят березы». По свидетельству друзей, разлуку с Родиной он переживал «очень мучительно».

Особенно тяжело отрыв от родной стихии русской речи переживался поэтами и писателями. Даже Иван Бунин, написавший в эмиграции самые «русские», самые лиричные свои произведения, «Темные аллеи» и «Митину любовь», неоднократно говорил о бесперспективности русской беллетристики за рубежом. Константин Паустовский писал о трагедии Бунина в эмиграции так: «Бунин тоже ушел от своей единственно любимой страны. Но ушел только внешне. Человек необыкновенно гордый и строгий, он до конца своих дней тяжело страдал по России и пролил по ней много скрытых слез в чужих ночах…». Марина Цветаева с горечью писала: «В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателей»; «Из мира, где мои стихи кому-то были нужны как хлеб, я попала в мир, где стихи никому не нужны». Наших талантливейших писателей на Западе, несмотря на их мировое значение, не понимали, не ценили и потому замалчивали. Красноречивым является тот факт, что в Британской Энциклопедии в специальной статье «Русская литература» не упомянуты ни Иван Бунин (несмотря на Нобелевскую премию по литературе в 1933г.), ни Марина Цветаева, ни Евгений Замятин, ни Владимир Набоков, хотя там есть и Федин, и Ажаев, и Полевой. Набокова Запад заметил лишь в связи с выходом его скандально известного романа «Лолита», что подтвердило истину, что для успеха писателя на Западе «необходимы: а) внелитературная мода или б) внелитературная сенсация».

Конечно, трудно требовать от Запада адекватной оценки литературных шедевров, созданных на чужом языке людьми иной ментальности. Запад гораздо выше оценивал другие сферы русской духовности, где он мог быть знатоком и ценителем – прежде всего русское исполнительское искусство. Особое влияние на мировую культуру оказал «Русский балет» С.Дягилева. Такие исполнители как М.Кшесинская, А.Павлова, В.Нижинский, балетмейстеры Дж.Баланчин С.Лифарь являли собой непревзойденные вершины хореографического искусства. Лифарь писал: «мировой балет всей первой половины ХХ века есть издание балетных сил русской эмиграции». В 1958 г. в своей лекции в Париже он оценил вклад русской культуры в мировую такими словами: «Дорогие петербуржцы! Русская жизнь не угасла в эмиграции во Франции, где некое подобие «русского государства» продолжает жить собственной жизнью, дышать своим воздухом. Деяния русской эмиграции бессмертны и грандиозны». Помимо великих традиций русского балета С.Лифарь стремился сохранить все знаки, все памятные документы русской культуры: он собрал (унаследовал от Дягилева и купил на аукционах) первые издания книг Ломоносова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, письма Лермонтова, Римского-Корсакова, а также картины русских мастеров, костюмы и макеты декораций «Русских сезонов». Также он стремился сохранить пушкинское наследие, активно участвовал в организации пушкинского юбилея – столетия гибели поэта в 1937 г. Лифарь издал факсимильное издание «Письма Пушкина к Наталье Гончаровой», которые он приобрел в Париже на собственные средства, как и рукопись «Путешествия в Арзрум», миниатюрный потрет Пушкина работы Тропинина, личные вещи поэта.

Этими деяниями рисуется потрет человека удивительно бескорыстного, служащего цели, большей чем личный успех и обогащение, цели великой – сохранению русской культуры, чья духовная миссия оценивается чрезвычайно высоко, а своя жизнь рассматривается как добровольное и беззаветное служение этой миссии. И это было практически у всех русских эмигрантов первой волны.

Где потом, в других эмигрантских потоках из России останется это осознание и величие служения? Это было у ряда великих русских писателей и поэтов, недобровольно высланных из России в советское время, это было у русских художников и музыкантов, чей талант и свобода не вмещались в прокрустово ложе идеологических рамок советской культуры. Но это были исключения, подтверждающие что дух русского интеллигента – патриота неизменен. В общей же массе тип личности стал немного другим. Каким именно – об этом пойдет речь ниже.

Характерной чертой культурной жизни Русского Зарубежья было стремление к организационному, институциональному оформлению этой жизни (это – один из главных признаков диаспоры). Такими социальными институтами русских диаспор за рубежом являлись школа, церковь, профессиональные, политические и общественные объединения. Так, школы в Берлине стремились помочь детям эмигрантов адаптироваться к жизни в чужой стране, не теряя при этом «русскости» – т.е. национального самосознания, культурной и духовной соотнесенности с Россией. Этому способствовало преподавание истории России, русской литературы и языка по прекрасным дореволюционным учебникам: например, по русской истории Платонова. Регулярно отмечался день русской культуры – 6 июня, в день рождения Пушкина.

Особую роль в жизни русских диаспор играла (и играет сейчас) Зарубежная Православная Церковь. В условиях культурной и духовной изоляции даже религиозно-индифферентная интеллигенция шла в православные храмы в поисках милого сердцу общения, ощущения своей причастности к русской истории и духовной культуре. Немалая часть интеллигенции, до отъезда не знавшая дороги к храму, начинает участвовать в жизни своего прихода, посылать детей в православные молодежные лагеря.

По воскресеньям и праздникам русские эмигранты, жившие в Париже, шли в церковь, не только, чтобы очистить душу или отдать дань традиции, но и чтобы отвлечься от постылой реальности эмигрантской жизни, послушать хор, почувствовать себя среди своих, узнать последние новости… В довоенном Париже (по разным данным) было от 10 до 30 православных русских церквей, в том числе знаменитый православный собор на улице Дарю. Как вспоминал эмигрант Л.Любимов, так уж повелось, что в церквах у правого клироса собиралась эмигрантская «знать», а во дворе – большая толпа людей попроще. Оставаться православным для многих людей того времени означало «чувствовать себя русским». Православие оставалось духовной опорой тех, кто верил в возрождение жизненного уклада прежней дореволюционной Российской державы, в «уничтожение коммунизма и безбожия»

Октябрь 1917 г. положил начало огромным потерям России в области культуры и образования; уехали деятели науки и искусства, сотни и тысячи творческих, знающих, одаренных людей, возобновивших научную и культурную деятельность за пределами России. С 1921 по 1930 гг. за границей было проведено 5 съездов академических организаций», где тон задавали профессора и доценты бывших российских университетов.. За 15 лет за рубежом русскими учеными было издано 7038 названий заметных научно-исследовательских работ. По подсчетам исследователя культуры Русского Зарубежья П.Ковалевского за период с 1921 по 1952гг. вышло в свет 1571 периодическое издание на русском языке. Число же отдельных книг, брошюр, непериодических сборников было значительно большим.

Одним из самых трагичных и знаковых событий в истории русской философии ХХ столетия явилась высылка из Советской России в 1922г. почти всех философов немарксистского направления. Этот акт означал собой, во-первых, искусственное завершение в России философии серебряного века и, во-вторых, начало активного административного вмешательства партии и государства в сферу духовной культуры. Русская философская мысль блестяще и исключительно быстро отрефлексировала смысл и значение революции 1917 г. в сборнике «Из глубины». Авторы сборника проанализировали различные аспекты революции: национальное и антинациональное в ней, черты массовой психологии, распад вековых традиций, разрушение основ морали и права, разгул темных инстинктов. По их мнению, в революционных событиях повинны и вековое взаимное неуважение народа и государственной власти, и крайний безудержный радикализм русских революционеров 60-х гг. прошлого века, звавших Русь «к топору», призывавших к отказу от всех моральных норм во имя революции. Для понимания смысла революции и ее «завоеваний» философы обращались к пророческой русской литературе, в особенности, к образам Достоевского. Как говорил Шигалев в «Бесах»: «Создадим рай, земной рай. Строить мы будем, одни мы». Писатель пророчески приоткрывает дверь в этот «рай»: «Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом…Все рабы и в рабстве равны…Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высшие способности…их изгоняют или казнят». Эти строки, прозвучавшие в сборнике, поразительно оправдались: часть философов была казнена, часть – изгнана.

Более того, оправдалось и предсказание о понижении уровня образования, наук и талантов. Как писал В.Набоков в «Даре» о своем герое, молодом русском эмигранте: «Вдруг ему стало обидно – отчего это в России все сделалось таким плохоньким, корявым, серым, как она могла так оболваниться и притупиться?»

Русская философия не умерла. Она не умерла в большевистских тюрьмах и лагерях, где продолжали мыслить и творить Флоренский, Карсавин, Лосев, она продолжала развиваться и в условиях Русского Зарубежья – глубокие и пророческие идеи Ильина, Бердяева, Булгакова, Франка, Степуна, Лосского и других, вернувшихся в постсоветскую Россию своими трудами, и сейчас поражают свое живой страстной любовью к России и верой в ее высокое предназначение.

Русская эмиграция первой волны совершила подлинный духовный подвиг, сохранив и обогатив традиции русской культуры. Русские эмигранты особенно высоко оценивали свою духовную миссию. Барон Б.Э. Нольде еще в 20-м году писал: «С библейских времен не бывало такого грандиозного исхода граждан страны в чужие пределы. Из России ушла не маленькая кучка людей, ушел весь цвет страны, в руках кого было сосредоточено руководство ее жизнью… Это уже не эмиграция русских, а эмиграция России. Россия великого исхода должна быть не вчерашней, а завтрашней Россией: в этом ее основная задача и ее единственное великое оправдание».

Русских эмигрантов от всех других за границей отличала ностальгия, неумение, а зачастую нежелание вписаться в местные условия, перестать «быть русским». Что тогда значило «быть русским»? Прежде всего – быть православным. Вера православная действительно спасла и русскую эмиграцию от растворения в многоязычных водах чужбины, она же спасла и стержень русского национального характера от уничтожения в России.

Однако, русских эмигрантов первой волны отличали, помимо высокой духовности и патриотизма, еще и такие качества как образованность, предприимчивость, работоспособность, неравнодушие, понятие личной чести и чести отечества. Накануне революции в России складывался, помимо типа русского аристократа и народного крестьянского типа, еще тип русского предпринимателя, характерные черты которого выделил русский историк академик В.П.Безобразов:

чувство меры, которое уравновешивает все разнообразные душевные порывы, движение увлечения всяких других чувств и страстей, соразмеряет важность различных целей и силу наличных способов их достижения;

практический расчет – умение сосредоточиться на ближайших и важнейших целях жизни и пожертвовать в момент действия всеми более отдаленными, менее необходимыми и менее достижимыми, хотя бы и самыми возвышенными целями;

самообладание среди разнородных и противоположных потребностей жизни и стремления к их удовлетворению;

трезвость характера, не позволяющая увлекаться никакими чувствами и страстями, удаляющими от раз поставленной задачи, от начатого предприятия;

сила воли, поддерживающая бодрость духа, не позволяющая предаваться излишнему самообольщению при успехе и излишнему унынию при неудаче, всегда дающая рассудку господство над порывами чувств.

Таким образом, в характере русских до революции было то, что потом каленым железом вытравливалось из них – чувство хозяина, «большака», ответственного за тот малый оплот России (семья, крестьянское или помещичье хозяйство, фабрика, завод, волость, уезд, губерния), который доверен ему во владение. И сутью владения того было не «пользование», граничащее с разграблением, а служение, рачительная забота и преумножение. Эти лучшие качества и проявила первая русская эмиграция, сберегшая (и пророчески заглянувшая на целый век вперед) главные идеи русской жизни и ее переустройства в новой, свободной от большевизма России.

В начало главы