Третья и последняя (до «перестройки») политическая эмиграция из России возникла в конце 60-х гг. вместе с движением инакомыслящих (диссидентов). По мнению ряда исследователей, в ее основе лежали национальный, религиозный и социально-политический факторы. Первый фактор к русским не имел отношения, а второй и третий, действительно воздействовали на увеличение количества желающих уехать из СССР. В западной печати фигурируют разноречивые данные о численности покинувших СССР в «годы застоя». Наиболее часто встречаются цифры: 170-180 тыс. человек за 1971-1979гг. и 300 тыс. человек за 1970-1985гг. Абсолютное большинство уезжало по израильским визам, но были среди диссидентов и русские, как и члены еврейских семей. В ту пору даже бытовала шутка: «лучшее средство передвижения – еврейская жена».

Из трех составляющих этой волны эмиграции: «невозвращенцев», нового потока эмиграции деятелей науки и культуры в поисках свободы творчества и лучших условий для него, а также вынужденной эмиграции советских диссидентов, последние две часто сливались. Мотивы выезда видных деятелей советской культуры были сложными по составу: в них присутствовали и политические, и творческие, и экономические причины. Реже люди уезжали по собственному желанию, чаще – по требованию «оставить страну», исходившему от «компетентных органов». Что касается «чисто политических» диссидентов, по социальному составу они были чаще всего представителями технических специальностей, реже – студентами, людьми со средним образованием, еще реже – специалистами в области гуманитарных наук.

Одновременно с политической эмиграцией в 1970-е годы, в СССР стал формироваться и новый поток религиозной эмиграции. Это, прежде всего, пятидесятники, составлявшие в ту пору несколько сотен тысяч человек. У них возник конфликт с властями, причиной которого стала их «антиобщественная деятельность», под которой подразумевался их отказ от регистрации в Совете по делам религий и культов, а также – от несения воинской повинности. Дискриминация в гражданской и частной жизни способствовала тому, что еще в конце 40-х гг. вероучение пятидесятников дополнилось идеей «исхода из СССР». Они верили, что вот-вот «эту безбожную страну» постигнет «чаша гнева Господня», поэтому долг истинных христиан – стремиться к исходу. В феврале 1977г. о желании выехать из СССР по религиозным причинам заявило более 1 тыс. человек, а в 1979 – около 30 тыс. человек. Начались открытые преследования, а с 1980-х гг. и аресты, продолжавшиеся вплоть до 1985г., когда наступили перемены. Только в 1989г. по религиозным мотивам страну покинуло около 10 тыс. человек, среди них и многие пятидесятники.

Третья волна российской эмиграции (1966-1985) была самой многочисленной после 1917 года. Среди эмигрантов этой волны значительную часть составляла интеллигенция. Так, лишь в начале 70-х гг. за рубеж из СССР выехало более 50 тыс. представителей интеллигенции. В этот период появляются в самом социокультурном явлении эмиграции совершенно новые процессы – насильственное лишение гражданства и диссидентство.

Собственно диссидентство, т.е. инакомыслие складывалось еще до выезда или высылки за рубеж тех или иных людей. Многие поколения думающих молодых людей, рожденных до или после войны, глотнувших свободы в «хрущевскую оттепель», в последующие «душные» 70-е уходили в своеобразное подполье. Немалая часть интеллигенции уходила из институтов и лабораторий в лифтеры, сторожа, дворники, образуя так называемый «андеграунд» – неофициальную культуру, науку и искусство. Очень образно написал об эмигрантах третьей волны журналист А.Нежный: «Уезжали и уезжают не от России – от нее вообще невозможно уехать. Бегут от государства, грузная туша которого закрывает небеса; бегут от власти, у которой нет ничего святого; бегут от домоуправления, райкома, обкома, радиовещания, от сексотов, очередей, лагерей, от бесстыдной лжи и холодной жестокости, от чудовищного бескультурья и победоносного хамства – бегут, чтобы спасти от монстра свои смертные тела и бессмертные души, бегут, проклиная и плача».

Третья волна эмиграции отличалась высокой плодотворностью в области художественной литературы и публицистики. Среди наиболее ярких ее представителей - И. Бродский, В Аксенов, Н.Коржавин, А.Синявский, Б.Парамонов, Ф.Горенштейн, В.Максимов, А.Зиновьев, В.Некрасов, С.Давлатов. Деятели третьей волны много сил и времени уделяли тому, чтобы через издательства, альманахи, журналы, которыми они руководили, выражать различные, не имевшие права на выражение в СССР, точки зрения на прошлое, настоящее и будущее России. Главными печатными органами третьей волны российской эмиграции являлись альманахи «Аполлон-77», «Часть речи», «Новоселье», «Альманах-80 Клуба русских писателей», «Ардис», «Новый журнал». Значительное число публикаций было осуществлено издательствами им. А.П.Чехова, «Ардис» и ИМКА-Пресс.

Так, одно лишь издательство ИМКА –Пресс под руководством Н.Струве выпустило 250 русских книг общим тиражом 600 тыс. – по богословию, философии, социологии, художественную литературу, в том числе детскую, и мемуары. Благодаря этим журналам и издательствам русская эмиграция всех трех волн (и даже часть граждан СССР) смогли прочитать И.Бродского, В.Максимова, Ю.Алешковского, Д.Андреева, В.Шаламова, А.Солженицына, В.Аксенова, А.Битова и др. Кроме этого, русскоязычные читатели всего мира могли познакомиться с ценнейшим философским наследием серебряного века – с трудами Н.Бердяева, С.Франка, С.Булгакова, Л.Шестова, Г.Федотова, Н.Лосского, Г.Флоровского, П.Флоренского. К сожалению, в России широкий круг читателей смог познакомиться с этими философами лишь в конце 80-х – начале 90-х гг.

Первая и вторая волны эмиграции отнеслись к третьей волне довольно неприязненно, каждая по своим причинам. Эмигрантов первой волны, романтически относившихся к дореволюционной России, оскорбляла критика этого периода со стороны российских диссидентов-либералов, также они органически не принимали идею «социализма с человеческим лицом», близкую части эмигрантов третьей волны. Вторая волна эмиграции не без основания увидела в третьей волне нежелательных конкурентов в области советологии, носителей еще более свежей информации о Советской России, да к тому же и не бесталанных. Левые круги Запада, сторонники мирного сосуществования с послесталинской Россией, также не захотели сближаться с этой эмиграцией, само наличие которой опровергало их благие надежды.

В эмиграции с людьми часто происходят странные вещи – из прозорливых, правдолюбивых, неподкупных критиков режима, борющихся за свободу слова и духа, даже ценой своей свободы, (приехав на Запад и застыв в той точке, с которой началась их эмиграция, не желая видеть, что в оставленной ими России произошли серьезные перемены, о которых они мечтали), превращаются в упрямых и мелочных слепцов.

Этому психологическому феномену есть два объяснения: первое – людям необходимо оправдать свой отъезд очень серьезными причинами, главная из которых – невозможность жить в этой стране, и признание того, что эта страна не может измениться, никогда и ни при каких условиях. Только это делает в их собственных глазах их добровольный отъезд не только легитимным, но и единственно верным шагом в данных условиях. Этот феномен особенно проявился у четвертой волны эмиграции, которая в силу российского менталитета не хочет объяснять свой отъезд более «низкими», экономическими мотивами (хотя почему бы и нет? – по этим причинам эмигрирует большинство людей всего мира), и для самооправдания выбирает причины внешние, и очень заинтересована в том, чтобы они не исчезли, т.е. чтобы в России всегда было «плохо», чтобы в России всегда было невозможно жить порядочному человеку.

Второе объяснение – из практики психологии и психиатрии – когда происходит некое радикальное событие, шоковое для человека, меняющее его жизнь и взгляды, его личное, субъективное время останавливается: так, человек, заболевший шизофренией в 35 лет, будет всегда ощущать себя 35-летним, несмотря на свой физический возраст.

Трагедия части эмигрантов третьей волны в том, что они не смогли (или не захотели) увидеть реальных изменений в России конца 80-х – 90-х гг.: отмены цензуры, восстановления закрытых страниц отечественной истории, появления свободного доступа к литературе любых направлений, падения «железного занавеса» и возможности широких международных контактов. В статьях и выступлениях многих эмигрантов «третьей волны» звучит все тот же пафос семидесятых годов, когда они на московских и ленинградских кухнях в тесном интеллигентском кругу клеймили пороки тоталитарной системы. Это были для той поры очень смелые и честные суждения. Но когда тот же пафос звучит из благополучного Мюнхена, и Россия при этом уже живет в другом историческом времени, в голосе третьей эмиграции появляются фальшивые и жалкие ноты. Такой феномен не был свойственен только третьей и четвертой эмиграциям, это – вообще универсальный феномен для русской (интересно – только ли русской?) эмиграции. Даже самым талантливым представителям первой волны подчас изменяло чувство реальности: например, И.Бунин, З.Гиппиус, В.Набоков отрицали даже малейшую возможность существования сколько-нибудь ценных произведений литературы в СССР. Свою ненависть к режиму они рапространяли на все стороны жизни в Советской России. Дело доходило до абсурда: эмигрантский историк Н.Ульянов утверждал, например, что «Архипелаг Гулаг» не мог быть написан в Советском Союзе, что автор – не Солженицын, а советские спецслужбы (однако, высокого мнения он был об их талантах!).

Особенно остро этот феномен проявился у третьей и четвертой эмиграции. Об этом прекрасно написал в Нью-Йорке Александр Генис: «В эмиграции ведь нет естественной смены поколений. Здесь, как в сказочном царстве, все застывают в том мгновении, в котором оказались за границей. Как мухи в янтарь, мы влипли в геологический период, соответствующий порядковому номеру той эмигрантской волны, что вынесла нас на западные берега: палеозой, мезозой, неолит.

Раньше, помнится, нас всех тут изрядно вселило, когда мы читали в местной газете, как старорежимные зубры собирались на пельмени донских институток. Теперь зубрами или, по-модному, динозаврами, стали мы сами.

Эмиграция сыграла с нами шутку – все мы оказались как бы ровесниками.

В сущности, претензии к сегодняшней России связаны с тем, что она сегодняшняя, а не вчерашняя. Разгадку таинственной духовной трансформации, что обращает диссидентов-эмигрантов из Павлов в Савлов, следует искать в несовпадении скоростей, темпов развития. Их миросозерцание покоилось на представлении о незыблемости советской жизни – она была всерьез и надолго. Соответственно, и бороться с тоталитарным режимом можно будет вечно – на одну-то жизнь точно хватит.

Истории в России, как считалось, положено не развиваться, а длиться. Вот поэтому России и не прощают того, что она меняется.

Россия медленно и неверно, методом проб и ошибок, как и положено не революции, а слепой эволюции, возвращает отечественную культуру к мировой. На этом возвратном пути и сметается диссидентская культура, которую все эти годы пестовала эмиграция».

Здесь встает ряд важных вопросов, которые характерны именно для русской эмиграции: во-первых, почему отсчет «геологического периода» связан с Россией (временем выезда из нее), а не, например, временем въезда в другую, благополучную страну?

Почему так пристально и ревниво следят за Россией, ее жизнью, переменами в ней, а не живут своей новой, интересной жизнью в другой стране?

Почему так важно доказать, что решение об эмиграции было правильным? И кому доказать? Откуда эти сомнения? Кто сомневается?

Мне кажется, здесь возможны два объяснения: первое – Россия просто так никого не отпускает, глубинная мистика ее предназначения трогает даже самые далекие от православного понимания жизни и истории сердца. Это может осознаваться как некая динамика, внутренняя напряженность ее жизни: в России все время что-то происходит, что-то случается (особенно эта динамика проявила себя после падения коммунизма). Даже периоды относительного благополучья, или «застоя», воспринимающиеся сейчас многими «советскими» русскими как чуть ли не «золотой век», и многими эмигрантами третьей волны где-нибудь на Брайтон-Бич или в Хайфе помнятся как лучшие годы их жизни. Это во многом обусловлено еще и той простотой и сердечностью, чуть ли не родственностью общения, свойственной большинству русских людей, которую так трудно встретить на чужбине. Вот эти два свойства – особенность и глубина исторического пути и духовной миссии русской цивилизации и теплая сердечность русских людей – не дают забыть Россию, заставляют оглядываться на нее (и не только русских) и спрашивать себя иногда: «А что я-то тут делаю? А как там сейчас?».

В начало главы