Социальная поддержка, в первостепенной важности которой для жизни эмигрантов за рубежом мы уже убедились, может исходить не только от семьи, но и от соотечественников, т.е. от диаспоры. Многие спорят – существует ли само явление русской или российской диаспоры (эти два понятия не равнозначны, но для удобства рассмотрения здесь мы не будем вдаваться в их различия)?

В своей статье «Исторический феномен диаспоры» В.А.Тишков приводит несколько пониманий самого явления диаспоры. Если взять за основу такое понимание: «диаспора – это те, кто сам или их предки были рассеяны из особого «изначального» центра в другой или другие периферийные или зарубежные регионы», то в таком понимании российская диаспора существует.

Однако, в характеристики диаспоры автор включает: а) наличие и поддержание коллективной памяти, представления или мифа о «первичной родине» («отечестве» и пр.), которые включают географическую локацию, историческую версию, культурные достижения и культурных героев; б) романтическую (ностальгическую) веру в родину предков как в подлинный, настоящий (идеальный) дом и место, куда представители диаспоры или их потомки должны рано или поздно возвратиться; в) убеждение, что ее члены должны коллективно служить сохранению или восстановлению своей первоначальной родины, ее процветанию и безопасности. На основании этих характеристик В.А.Тишков предлагает несколько иное понимание: «диаспора – это культурно отличительная общность на основе представления об общей родине и выстраиваемых на этой основе коллективной связи, групповой солидарности и демонстрируемого отношения к родине. Если нет подобных характеристик, значит, нет и диаспоры. Другими словами, диаспора – это стиль жизненного поведения, а не жесткая демографическая и тем более этническая реальность…»

В таком понимании о русской диаспоре можно говорить лишь в применении к первой, и, возможно, ко второй волнам эмиграции. Каждая волна представляла собой отдельный сегмент, и волны русской эмиграции редко перемешивались между собой, поэтому говорить о коллективной связи и групповой солидарности довольно сложно. Часто между волнами русской эмиграции существовала самая настоящая вражда и взаимное отторжение. На мой взгляд, это происходило от разного понимания родины, которую одни из них вынужденно, и с горечью, а другие – добровольно и с радостью покинули. Разные у них были родины и разные это русские диаспоры. Хотя эти различия и не фатальны. Так, например, мои друзья – эмигранты четвертой волны в США были поддержаны и обласканы эмигранткой первой волны.

Замечательным примером союза и взаимопонимания представителей разных волн эмиграции, может служить история жизни и любви двух замечательных людей: Анны Юрьевны Марли и Юрия Александровича Смирнова. История людей, оказавшихся в эмиграции совершенно разными путями, но, тем не менее, нашедших себя и свое счастье! Анна Марли, урожденная Бетулинская, родилась в Петрограде, ребенком после революции была вывезена во Францию, где выросла на французской Ривьере. Анна Юрьевна происходит из старинной дворянской семьи, в геральдическом древе которой много именитых людей, в том числи М.Ю. Лермонтов, А.П. Столыпин, Атаман Платов, Н.А.Бердяев - ее дядя. В 19 лет Анна стала самым молодым членом Французского общества писателей и композиторов, начала давать свои концерты. В годы второй мировой войны, она написала песню «Марш Партизан», ставшую гимном французского сопротивления, а впоследствии «вторым национальным гимном Франции». Анна Марли является почетным гражданином Парижа, Кавалером ордена Почётного легиона. Сейчас Анна Юрьевна проживает в США, недалеко от Свято-Троицкого монастыря в Джорданвиле, и выбор ее настоящего места проживания глубоко символичен, так как она сохранила в своем сердце достойные подражания любовь к России и ее знание.

У Юрия Александровича Смирнова (1914-2000) другая судьба и биография. Инженер-металлург, окончил Технологический институт в Ленинграде, где был самым молодым профессором. Первый научный труд «Автоматизация литейного производства» вышел еще в довоенные годы. Пережил блокаду Ленинграда, впоследствии вместе с Институтом был эвакуирован на Кавказ. Оттуда выехал к родственникам в Польшу и далее в Париж, где с помощью русских эмигрантов смог получить визу в Бразилию. В Бразилии работал по специальности - инженером-металлургом. Стоял у истоков создания металлургической промышленности Бразилии, Аргентины, Чили, руководил крупнейшими металлургическими заводами и концернами. Защитил докторскую диссертацию на металлургическом факультете Высшей технической школы в Аахене, Германия.

Встреча и знакомство Анны Юрьевны и Юрия Александровича состоялись в Бразилии, куда Анна Марли приезжала на гастроли. И больше они уже не расставались прожив в мире и любви более 50 лет.

Однако мы имеем и множество примеров взаимной неприязни и отторжения эмигрантами разных волн. Как пишет М.Соколов в журнале «Огонек», «уже в конце 40-х годов стали существовать два лагеря отечественной эмиграции, при общности судеб российской и советской эмиграции, порожденных гражданской и второй мировой войнами, обе имели свои особенности жизненного пути… Прежде всего, это различие в социальном происхождении и прежнем, до эмиграции, социальном положении. Эмигранты Первой волны в подавляющем большинстве своем представляли слои аристократов, дворян, сановных чиновников, буржуазии, элитной интеллигенции, офицерства. Все они относились к привилегированному обществу. Их привычная сфера обитания в прошлом – буржуазно-дворянский строй России с его политической и социальной структурой, экономическим укладом и морально-психологическим климатом. Поэтому российской эмиграции Запад не был новым миром. Отчасти эти факторы и обстоятельства упрощали и ускоряли адаптационный процесс.

Для советских людей, проживавших в СССР более двадцати лет, где были установлены так называемая "общенародная" собственность на все и вся, уравниловка в доходах и быте, западный мир был непривычен и в чем-то чужд. Для них психологическая адаптация к новым условиям жизнедеятельности была длительнее и порой болезненнее, чем для первой эмиграции…

Заметная разница ощущалась и в культурном уровне обеих волн эмиграции. Большая часть российских эмигрантов – это интеллигентные люди, среди которых было немало ученых, писателей, деятелей культуры с мировыми именами… Вторая волна эмиграции – это люди с начальным, неполным средним образованием, сравнительно незначительная часть из них имели высшее образование… Кроме того, следует учитывать, что советские граждане воспитывались в недрах "пролетарской" культуры, которая была для них духовным очагом… Такая морально-психологическая несовместимость российской и советской эмиграции на долгие годы тормозила сближение этих двух волн эмиграции.

Существовала и вторая несовместимость российских и советских эмигрантов – идеологическая. Для большинства представителей первой эмиграции, святыми оставались понятия "Бог, Царь и Отечество". В их памяти сохранялась трагедия гражданской волны. Советские эмигранты, хотя и были противниками сталинского режима, признавали социализм без большевиков, равенство в доходах и уровне жизни, отмену "частной собственности на орудия и средства производства", возможность и даже неизбежность классовой войны.

Оба вида несовместимости не приводили к явным конфликтам, но и "близкой дружбы" между российскими и советскими эмигрантами так и не получилось. Во всяком случае организации, попытавшиеся объединить вокруг себя представителей Первой и Второй волн эмиграции просуществовали не долго…

Хуже всего в этом смысле приходится последней, Четвертой, эмиграции. Замена идеальных мотиваций на практически-колбасные породила ряд новых проблем. Пришлось столкнуться с тем, что само понятие качества жизни далеко не во всем исчерпывается материальной его составляющей. Как только превзойден некоторый, не очень высокий предел удовлетворения потребностей, сразу же встает вопрос не об абсолютных благах (машина, квартира, счет в банке, годовой оклад, все та же «колбаса»), но о благах относительных - о степени интегрированности в новое общество и в новую среду и о месте, занимаемом в этой новой людской иерархии. А здесь выясняется та прискорбная вещь, что, существенно (а порой даже и несущественно) превосходя по уровню и качеству потребления, т.е. как бы сильно обогнав бывших соотечественников в социальном статусе, эмигрант последней волны в то же время оказывается и в самом низу статусной лестницы, когда речь идет о сравнении его с новыми соотечественниками -- американцами, немцами etc. -- а жить-то с ними, не с русскими.

Такое поражение в статусе, естественно, было и у прежних эмигрантов, однако у них работал компенсаторный механизм -- «Мы не в изгнании, мы в послании» (Первая и отчасти Третья волна), «Слава Богу, что вообще живы и что не под Советами» (Вторая). Четвертая волна этой компенсации не имеет, а поскольку нужда в утешении остается, бывшие соотечественники последней волны принуждены прибегать к самой малоудачной форме компенсации - к дьяволизации бывшего отечества. В России все должно быть ужасно, ужаснее некуда -- ибо лишь, таким образом, решение расстаться с родной страной получает внятное и убедительное оправдание.

В конце августа 1998 г., когда рубль сошел с ума, а вместе с ним и россияне, граждане реагировали на кризис по-разному. Кто неистово гулял («последние дни в ставке Колчака»), кто пребывал в ступоре, кто проклинал судьбу, кто тщетно пытался спасти остатки денег. Но были в те дни и люди, наконец-то испытавшие светлую пасхальную радость. Никогда до и никогда после в русском Интернете не появлялось столько ликующих (порой даже стихотворных - вот что радость делает с человеком) посланий от бывших соотечественников, исполненных торжествующего «А-а-а, бл...!».

Так изгнание заканчивалось посланием. В том черном августе на краткое время оказалось (или показалось), что все эмигрантские унижения отныне оправданны, что решение уехать из России оказалось верным, что оставшиеся там бывшие соотечественники - дураки, а я умный. Для пущей убедительности последняя мысль сопровождалась конкретными справками об уровне годового дохода (60 000 у.е. и выше и рассказом о количестве автомобилей).

Признаться, никогда не видел более действенной агитации против отъезда с родины. Чтобы так радоваться постигшей ее беде и делиться этой радостью с бывшими соотечественниками, нужно быть в самом деле глубоко, невыносимо несчастным человеком. С другой же стороны, речи о невозместимом ущербе, нанесенном России массовым отъездом в колбасную эмиграцию, тоже показались не во всем убедительными. Если с людскими душами там происходят такие странные вещи, то, может быть, и Бог с ними, с этими отъезжими душами - каким-то количеством гораздо глупых французов или американцев стало больше, а мы уж как-нибудь перетопчемся.

Если, конечно, к власти не придет какое-нибудь существо, при котором начнется Пятая и опять политическая (т. е. ради спасения жизни и свободы) эмиграция. Если колбасная эмиграция - Христос с нею, то эмиграция политическая все же есть недопустимо тяжкое национальное кровопускание. В России таких было три за столетие (ни в одной стране такого не случалось), так что еще одной нам совсем не надо.»

Это - отношение к своим бывшим соотечественникам –эмигрантам четвертой волны со стороны «оставшихся». А как к ним относятся русские эмигранты тех стран, куда они приезжают? Об этом свидетельствуют колоритные записки Анны Полянской в «Русской мысли»:

«— Стой, куда без очереди прешь, козел драный, мы тут с ночи занимали! — стервозный вопль пышной дамы в летах и с перманентом, обращенный к не понявшему ни слова индусу, в центре Парижа звучал потрясающе — как голос далекой родины.

В последнее время в официальных французских инстанциях все чаще стали появляться эти странные агрессивные "русскоязычные" люди (их родной язык коряв и ужасен, а других — они не знают), отнюдь не туристы, поскольку все они — потенциальные эмигранты. Этих людей "четвертой волны" уже не десятки и не сотни — тысячи или десятки тысяч.

Европа объединилась, "железный занавес" пал, в промоины границ хлестнула пена. В Париж, город вековечной российской мечты, теперь едут поселиться навсегда уже не пассажиры "философских пароходов", не белогвардейцы, не литераторы и художники, не диссиденты-правозащитники и даже не пресловутая "русская мафия". На статус беженца во Франции сегодня претендуют молдавские крестьяне-свиноводы, плотники и шоферы из Казахстана, мелкие уголовники из Подмосковья, разнорабочие из Воронежской области, автомеханики из Брянска, казанские парикмахерши и грузинские повара, проститутки из украинских деревень, забойщики скота из Белоруссии — список бесконечен. Преобладают жители поселков и деревень, иногда маленьких городков, не обозначенных на картах. Врач или инженер среди них крайне редки.

Французы удивлены. Сильно пьющие, криминализированные люмпены и маргиналы, легко опознаваемые в СНГ по характерным лицам, манерам, выражениям и жестам, по обилию золотых украшений, по постоянному полупьяному состоянию и безудержному мату, сегодня они демонстрируют французам "загадочную русскую душу". Большинство их не обременено законченным средним образованием, но зато получили на родине образование тюремное — за драки и мелкие грабежи. Они не знают, что такое Лувр и где находится Нотр-Дам… Зато они хорошо ориентируются в Париже по большим магазинам, дорогим и дешевым, воруя там вещи на продажу. С продажей плохо: покупателей на ворованное мало, поэтому духи и куртки отправляют на родину — то в деревню Ракитное Приморского края, то в город Стаханов Луганской области, а то и в Сарапул, что в республике Удмуртия. Тюремные сроки за воровство их не пугают: после российских лагерей несколько месяцев во французской тюрьме — для них настоящий курорт…

— Ну и где мои деньги от ООН? — спрашивал прыщеватый юноша из Ярославской области у очаровательной русской дамы из первой волны русской эмиграции, возглавляющей благотворительную организацию.

— Ну почему вы, милый, думаете, что Франция должна вам деньги? Она у вас не занимала. Вы же получили отказы из всех инстанций, поезжайте домой, — отвечала дама.

— Вот еще, у меня в деревне политические трудности, а вот где мои две тысячи франков от ООН? Что, так и будем по Парижу ходить, в небо глядеть? Или, может, ответим на вопрос? — свирепо вопрошал юноша в камуфляжных штанах…

Своей очереди ждало семейство "гомосексалистов" — так они представились, муж, жена и двое детей.

— И что, этот малыш тоже гомосексуалист?! — спросили его.

— Этот нет. Еще не научился, — ответил отец.

Как первая и вторая волна во Франции встречают четвертую — это отдельная песня. Некоторые "старые русские", никогда не жившие в СССР, пытаются помогать люмпенам, искренне принимая их за страдальцев. Потомки российских дворян, белогвардейцев и пассажиров "философских пароходов", кажется, не очень понимают эту специфическую "четвертую волну".

Главная особенность "четвертой волны" — это искреннее убеждение, что им должны все — Франция, церковь, любой соотечественник или прохожий. Они не просят, а требуют: денег, вида на жительство, квартиру, пособие, карту социального страхования, бесплатную ветчину и т.д. Добавим их нежелание и неспособность изучать французский язык (равно как и любые другие языки мира).

В Париже невозможен "русский квартал", подобный японскому, китайскому, еврейскому и прочим существующим. Если первая, вторая и третья волна русской эмиграции встречались по меньшей мере в соборе Александра Невского на рю Дарю, то представители четвертой волны в храмы не ходят. Они ходят только в те места, где им что-нибудь дают. Например, возле пунктов раздачи еды у метро можно узнать много интересного о "четвертой волне". Там делятся новостями: в каких магазинах менее бдительная охрана, кого из знакомых арестовали, в какой из европейских стран выше пособие и больше социальных льгот. Постоянно гуляет слух о том, что скоро все "нелегалы", приехавшие во Францию, будут легализованы и получат виды на жительство к какому-нибудь празднику, — это несбыточная мечта "четвертой волны". Крепкие молодые русскоязычные мужчины в последнее время сильно потеснили из очередей за бесплатной пищей и вежливых парижских клошаров, и скромных бездомных ланкийцев…

Впрочем, "четвертая волна" эмиграции — это не только маргиналы и люмпены, это еще и русские жены французов, обретенные по интернету, и солдаты удачи из Иностранного легиона, гастарбайтеры, студенты, "новые русские"... Каждая из этих колоритных групп еще ждет своего описателя.»

- православная церковь -44 % опрошенных,

- любовь к старой России -30 %,

- клуб, пресса, русские национальные организации -28 %,

- русский язык -21 %,

- общение в диаспоре, культурные связи с соотечественниками -21%,

- семейное воспитание -13%,

- русская душа, русский дух - 16%,

Встречаются и неожиданные ответы, например, "тупость и неспособность освоить английский язык (дети почти сразу теряют "русскость" из-за школы и телевидения). Положительных факторов, поощряющих "русскость" нет, и СССР не помогал нам в этом". Последний упрек звучит справедливо, хотя с общей оценкой вряд ли согласится большинство соотечественников.

Итак, сами русские эмигранты не отрицают наличие русской диаспоры. Если рассматривать диаспору как сеть социальных институтов (церковь, школа, медицинские, торговые учреждения, службы досуга и т.д.), помогающих этническим мигрантам удовлетворять все их насущные запросы на первом этапе адаптации «среди своих», то такие русские диаспоры, несомненно, существовали в 20-30-х гг. в крупных центрах русской эмиграции. Так, например, во Франции важной частью процесса адаптации являлась деятельность общественных организаций и профессиональных союзов. Российские эмигранты, прибывшие в чужую для них страну, на первом этапе нуждались буквально во всем: в крыше над головой, работе, питании, оформлении необходимых документов, в правовой информации и т.д. Французские органы государственной власти не ставили перед собой цель обеспечивать всем вышеперечисленным «гостей из России». Поэтому российские общественные организации стали единственной реальной опорой для многих тысяч эмигрантов в первые месяцы их пребывания в изгнании. С течением времени их роль постепенно менялась. Материальная помощь соотечественникам сменилась заботой о сохранении русского языка и традиций, способствуя тем самым мягкой психологической и культурной адаптации русских эмигрантов во Франции.

Естественно, что по мере ухода со сцены первого поколения эмигрантов, все более полной интеграции второго и третьего поколений в жизнь страны эмиграции необходимость во многих социальных институтах русской диаспоры за рубежом пропадает. Единственным незыблемым островом на этом фоне остается православная церковь, как главный центр и магнит русской идентификации мигрантов всех волн и поколений. Многие из эмигрантов четвертой волны впервые пришли в православную церковь именно в эмиграции, осознав себя в той или иной мере русскими людьми. Русская диаспора нужна русским до той поры, пока в них жива Россия и они хотят сохранить свою «русскость», свой национальный менталитет и характер.

В начало главы