Вопрос о репатриации занимает в истории российской эмиграции особое место. Страстная тяга домой заставляла многих русских беженцев первой волны искать возможности возвращения, получив от большевистского режима хотя бы минимальные гарантии своей безопасности. Характерно двоякое отношение к репатриации самого П.Н.Врангеля в 1921г. Стараясь сохранить во что бы то ни стало наименее разложившиеся части Русской армии, он в то же время считал, если не желательным, то вполне допустимым возвращение на родину гражданских лиц. Во всяком случае, сохранившиеся документы свидетельствуют, что в штабе главнокомандующего и «правительственных» учреждениях при нем разрабатывались планы репатриации, изучались настроения беженцев, подсчитывалось возможное количество желающих вернуться в Россию. И если еще в ноябре 1920 г. о возвращении задумывалось менее 1 % эмигрантов, то уже декабрь 1920г. был ознаменован первым случаем стихийной репатриации.

Советское правительство вело во всех местах оседания русских беженцев активную агитацию за возвращение в Россию. Так, в Константинополь каждую неделю из Крыма прибывали сотни килограммов литературы, листовок, брошюр и пропагандистских писем. Агентура также получила задание проводить соответствующую работу в Константинополе и лагерях. В частности, широко использовались письма репатриантов из России и Украины о «великолепном» с ними обращении властей и т.п. … Многие верили. Те, кто не участвовал в расстрелах и карательных акциях, садились на пароходы, уходившие в Россию, и возвращались домой. В Крыму их ждали красноармейские части. Репатриантов обыскивали, сортировали и, построив в колонны, грузили в железнодорожные составы, отправлявшиеся на соляные копи, в шахты, лагеря, тюрьмы. После того, как 800 человек из числа прибывших в Одессу русских офицеров, солдат и матросов были расстреляны, теплоход, на котором они прибыли, «Рашид-паша», получил у русских беженцев прозвище «Кровавый перевозчик»…Однако, несмотря даже на это, репатриация не прекращалась ни на один день, потому что страх отступал перед неуемной тоской по родине, потому что многие отчаявшиеся русские были готовы жизнью заплатить за глоток воздуха родины…

Хотя наметившееся после окончания гражданской войны «возвращенчество» в Россию не приняло всеобщего характера ни в период объявленной в 1921 г. политической амнистии, ни после, тем не менее, в 1921г. в Россию возвратилось 121 343 уехавших, а в период с 1921 по 1931гг. – 181 432.

В основе движения репатриации также лежала потребность личного служения Родине, стремления доказать себе и всему миру духовное величие русского человека, которого не сломило изгнание и который продолжает оставаться гражданином великой страны. Если репатриация русских беженцев из Константинополя носила стихийный, неорганизованный характер, была вызвана нищетой, голодом, безработицей, то во Франции середины 20-х гг. репатриация пробрела принципиально другие черты. На родину стали возвращаться вполне обеспеченные люди, добившиеся в эмиграции известности и материального достатка. И не только тоска и невозможность психологической адаптации на чужбине побуждали этих людей возвращаться в Россию. Среди русской интеллигенции в эмиграции постепенно формировалось сознание оторванности от тех исторических преобразований, которые, по их мнению, совершались на родине. Одновременно крепло чувство, что они нужны, необходимы, смогут быть полезными и вернуть родине преумноженный интеллектуальный и творческий капитал.

В данном случае репатриация являлась осознанным, выстраданным шагом и происходила в ожесточенной идеологической и психологической борьбе с той частью российской эмиграции, которая продолжала занимать непримиримую позицию во всех вопросах, связанных с признанием советской власти, сотрудничества с ней и тем более возвращения в Советскую Россию. Психологически репатриацию признавали возможной для себя очень немногие – те, кто не принимал участия в военных действиях в составе белых армий, оказался в эмиграции случайно, под влиянием общей паники или других неидеологических причин. Значительно большая часть русских во Франции не могла вернуться в Россию ни при каких условиях – для них это означало бы потерю свободы или жизни сразу при пересечении границы. Следует сказать, что и всех тех, кто вернулся, вне зависимости от наличия вины перед советской властью, рано или поздно ждала та же участь. Одно из немногих исключений – Алексей Толстой, получивший от большевистского правительства все мыслимые награды и умерший своей смертью.

Однако, сколько существует российская эмиграция, столько существует и репатриация. Уже после второй мировой войны, многим из тех эмигрантов первой волны, кто проявил себя как русский патриот и антифашист, Указами ВС СССР от 10.11.1945 и 20.01.1946 было предоставлено право получить советское гражданство. В Югославии в 1945г. таких желающих было более 6 тыс. человек, во Франции – 11 тыс. Сотни людей обратились в возобновившую свою работу консульскую миссию в Шанхае. При этом некоторые эмигранты возвращались на родную землю не по своей воле, а в результате экстрадиции (т.е. предусмотренной международными договорами выдачи определенных лиц одним государством другому). Они не один год отбыли в сталинских лагерях, но после освобождения остались жить на родине, отказавшись от иностранных паспортов.

Во всех этих историях поражает одно – сила и чистота помыслов русских патриотов-беженцев, глубина их иррациональной, сердечной привязанности к родине, стремление послужить ей даже вопреки инстинкту самосохранения, вплоть до осознанного предпочтения смерти на родине жизни в изгнании. А на другом полюсе – подлость и трусость большевистской власти, строящей свое украденное господство на унижении и подавлении всего выше нее стоящего, непонятного и неподвластного страху и низменным инстинктам. Странно, но факт: эта власть уничтожала их, потому что боялась, потому что чувствовала – они не боятся ее, значит, не боятся самой смерти. Им было ведомо то, что стоит за спиной смерти, о чем не знали и не хотели знать они.

«Пришли иные времена, взошли иные имена…» Что изменилось ныне в практике репатриации? Очень и очень многое – вернулись те, кто хотел. Вернулись А.Солженицын и Ю.Кублановский, вернулся М.Назаров, немногие другие ….

Это все личные решения, власти России ничем не помогали. Как сказал Кублановский, «я приехал умирать на родину». Богатый потенциал и желание послужить России даже тех немногих (зато каких!) вернувшихся свои талантом, опытом, выстраданным за границей пониманием ценности русского пути – востребованы они сейчас? Властями – нет. Народной жаждой ответов на вечные «русские» вопросы – да.

Как один из примеров не состоявшейся репатриации, которая могла бы оказать влияние на ход наших реформ, сделать их не такими тяжкими для народа и бездарными по результатам, может служить случай с В.В.Леонтьевым.

Леонтьев Василий Васильевич (1905-1999) - экономист, Нобелевский лауреат, эмигрант. Родился в Санкт-Петербурге. Окончил экономический факультет Ленинградского университета (1925). Вскоре после окончания университета выехал в Германию, где работал над докторской диссертацией в Берлинском университете. Также работал в Институте мирового хозяйства Кильского университета. В 1928 г. защитил докторскую диссертацию. В 1929-1930 гг. работал экономическим советником министерства железных дорог Китая. С 1931 г. в эмиграции в США. Преподавал в Гарвардском университете, где организовал научный центр "Гарвардский проект экономических исследований". Руководил Центром вплоть до его закрытия в 1973 г. С 1975 г. работал в Нью-Йоркском университете, где организовал и возглавил Институт экономического анализа. Создатель теории экономико-математических методов межотраслевого баланса. Нобелевский лауреат по экономике 1973 г. В 1989 г. предлагал советскому правительству свою помощь в реформировании советской экономики. Но предложения Леонтьева не были приняты. С началом перестройки несколько раз приезжал в родной город Санкт-Петербург для встреч с родственниками. Автор монографий: "Структура американской экономики 1919-1939 гг.: эмпирическое применение анализа равновесия" (1951), "Исследования структуры американской экономики" (1953), "Будущее мировой экономики" (1977) и др. Умер в Нью-Йорке."

Таких примеров, конечно, можно привести не один. Кроме того, сейчас в России уже живет большое число людей вернувшихся из эмиграции. Вряд ли они могут служить примером удачной репатриации, многие из них остались не востребованными. Это не их вина, их помыслы и чаяния были высоки, это прежде всего проблема государства, не привыкшего дорожить самым ценным в нем – человеческой личностью.

Конечно, далеко не все русские эмигранты сохраняют память о родине, и хотели бы послужить ее возрождению. Таких особенно много среди эмигрантов последних лет, вызревших не столько на гордости Россией, сколько на презрении к ней. "...Но есть уже и дети "новых русских", демонстративно презирающих Россию и задающих на лекции самые провокационные вопросы. Таких новорусских отпрысков встречал я везде - и в Беркли, и в Монтеррее, в институте международных отношений, и в аризонской высшей школе международного бизнеса. Никто из них не думает возвращаться в Россию. Никто не переживает за ее судьбу. Наши внутренние болезни иной раз более заметны там, за кордоном. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы наши русские ребята учились во всех лучших университетах мира. Так поступал еще Петр Великий, посылая боярских отпрысков постигать науки в Амстердам. Так поступают сегодня китайцы, заполняя все американские университеты своими вундеркиндами, оплачивая на государственном уровне их учебу. Но китайцы, защитив дипломы, возвращаются домой и работают на величие Китая. Даже те, кто не возвращается, осваивая бизнес в Калифорнии, защищают везде и всюду китайские интересы. Наши же недоросли в американских университетах являются, как правило, охаивателями своей Родины. Даже Виталий Коротич не выдержал этой русофобской истерии "новых русских" в Америке и отстегал их не хуже Шафаревича в "Русофобии": "Есть и беспросветный предрассудок: некоторым упорно кажется, что Америка будет лучше к ним относиться, если сообщить Америке, до чего прежний дом и его жители были отвратны...".

Таким образом, тема репатриации русских эмигрантов, особенно из дальнего зарубежья, в современный период еще не ставилась в полный голос правительственными и общественными кругами России. Больше говорят и пишут о возвращении наших соотечественников из бывших республик СССР, но и им помогают очень мало. Мне приходилось бывать в поселениях наших русских людей, вернувшихся в малые города и села России из государств Средней Азии. То нечеловеческое напряжение, невидимый будничный героизм, с каким они, практически никем не поддерживаемые, питаемые любовью к обретенной родине, пытаются выстроить на ней свою единственную жизнь вторично и заново, лично у меня вызывает глубочайшее уважение. Испытавшие на себе последствия республиканского национализма всех видов, вплоть до стояния под дулом таджикских экстремистов, утратившие все – от крыши над головой до родных и близких, занятые тяжелой работой не по специальности и каждодневным строительством, они живут серьезно и подлинно, с достоинством отвергая от себя попытки политической спекуляции на их общей и личной жизненной драме.

Ежечасно сталкиваясь с равнодушием и враждебностью в свой адрес у себя на родине, устав просить о помощи, они хотят одного – чтобы им «хотя бы не мешали», мечтая как о невозможном чуде о переселении в выстроенные свои трудом дома после многолетнего скученного обитания в вагончиках на окраинах наших городов и сел, а то и в чистом поле. При этом основная их забота – чтобы не воспринимали их как чужих, нахлебников и иждивенцев, помочь тем селам и малым российским городкам, что их приютили, стать культурнее, красивее и богаче. Самое удивительное, что многим из них это удается.

Судьба русских репатриантов и отношение к ним России – показатель истинного состояния русского, российского самосознания. Их беда – это наша общая беда, и их победа – это наша победа. Но для этого мы должны быть вместе и должны поверить в себя. Источник самоуважения нации не в сомнамбулических заклинаниях типа «мы –великий народ с великим прошлым», а в способности здесь и теперь разделить повседневные тяготы тех, кто попал в беду (а мог попасть каждый из нас), заразиться их волей к победе созидания над хаосом и развалом и всем вместе расчищать наши многолетние житейские и духовные завалы.

В начало главы