Александр Леонидович Казин
    доктор философских наук,
    зав. сектором Российского Института истории искусств,
    профессор исторического факультета Санкт-Петербургского университета,
    член Союза писателей России

 Христианское мировоззрение и американский консерватизм*
(открытое письмо мистеру П. Дж. Бьюкенену)

 Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»;
а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг.

Откр. 3. 17

Америка – прекрасная страна, за которую стоит сражаться.

П. Дж. Бьюкенен                                                            

                                                 Уважаемый мистер Бьюкенен!

        С большим интересом прочел Вашу книгу «Смерть Запада». В некоторых принципиальных вопросах мы с Вами единомышленники, и это меня искренне радует. Вместе с тем, некоторые из предложенных Вами решений современных проблем меня удивили, а другие ввергли, так сказать, в философскую грусть.  Особенно это касается Вашей трактовки христианства и его отношения к прошлому и будущему Запада. Поэтому  пишу Вам открытое письмо – думаю, что наши позиции отражают не только личные точки зрения, но коренные ценностные ориентации Америки (в Вашем случае) и России (в моём). Вот их и стоило бы сопоставить.

         Начну с того, что Вы причисляете Россию к западной цивилизации. В определенном отношении это лестно, хотя не совсем верно. Россия одновременно западная и восточная, европейско-азиатская страна: в этом её сила и её слабость. Будучи православными христианами по вероисповеданию и нравственности, русские вместе с тем не слишком высоко оценивают экзистенциальные возможности отдельной самодостаточной личности. Это сближает Россию, например, с Индией и исламским миром, одновременно отграничивая  её от индивидуалистического Запада. Вот тут и зарыта собака: переживая во многом схожие социальные процессы,  проходя общие с Западом фазы экономического и культурного развития, православно-русская цивилизация в целом идет по другому пути, чем цивилизация евро-атлантическая. Я имею в виду, прежде всего, духовные критерии и цели.

            Вы начали свою книгу главой с выразительным названием «Исчезающий вид», где привели в буквальном смысле убийственную статистику старения и вымирания белого населения Европы, а затем и Соединенных Штатов. То же самое – если брать абсолютные цифры – наблюдается и в России, причем ещё в более удручающих пропорциях. Самое поразительное, однако, состоит в том, что внешне подобные события на Западе и в России происходят по прямо противоположным причинам. Американцы перестают рожать детей, потому что они богаты и хотят жить в своё удовольствие. Русские за последние семнадцать лет – со времени распада СССР – не рожают детей по причине бедности, локальных войн и общей «социальной усталости» населения. Вы совершенно правы:  чем богаче становится страна, тем меньше в ней детей, и тем скорее её народ начинает вымирать. Общества, создаваемые с целью обеспечить своим членам максимум удовольствия, свободы и счастья, в то же время готовят этим людям похороны. В наступившем столетии судьба, возможно, компенсирует китайцам, мусульманам и латиноамериканцам все те тяготы, которые им пришлось вынести в прошлом. И, возможно, именно этим  народам суждено в скором будущем стать властелинами мира. Разве не сказано в священном Писании: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»? Так вот, в России «кроткие» как раз и составляют большинство населения. Мы не хищный народ, мы не «волки», и опасность исчезновения русских как нации угрожает нам с другой стороны, чем собственно Западу.

            Сравните историю Америки и России. Обе эти страны занимают целые континенты. России в ХVI – ХIХ столетиях пришлось осваивать азиатскую Сибирь и Дальний Восток (вплоть до Аляски и Калифорнии), американцам в ХVIII – ХIХ  веках – «дикий Запад». И тут и там имело место насилие: люди не ангелы. В итоге коренное население Америки (индейцы) были почти уничтожены, остатки загнаны в резервации. Между тем в России коренные народы осваиваемых областей – к примеру, татары, от которых русские в своё время сильно страдали – не только не уничтожались,  но нередко включалось в правящий слой империи. Достаточно сказать, что до одной трети русского дворянства составляли те же крещеные татары, а также  украинцы, литовцы, немцы и многие другие. Что касается Кавказа, то здесь следует назвать поистине символическую фигуру грузинского князя, выдающегося полководца Петра Багратиона, который всегда гордился тем, что является генералом русской военной службы. Даже воинственный горец Шамиль оказался в конечном счете другом русского царя, а личный конвой императора Николая Второго составляли именно кавказские джигиты, сохранившие ему верность до самого конца. Я разделяю, мистер Бьюкенен, Ваш протест против либеральных поношений Америки как «империи зла» (в стиле небезызвестной С. Зонтаг), но, как говорит русская пословица, из песни слова не выкинешь. Русское царство и американская республика имеют в своей истории общие черты, но конфигурация этих черт разная .

            Теперь относительно рабства. Да, и Россия и Америка знали “рабовладение” (в кавычках, т.к. в России – крепостничество – ред.), некоторые наши ретивые критики  династии Романовых ещё со времен Герцена называли нашу страну «рабовладельческой империей» (почти как Р.Рейган со своей «империей зла»). Однако и в этом отношении между Россией и Америкой дистанция немалого размера. Американцы просто посылали свои корабли в Африку, где за бутылку виски и новое ружьё местные князьки продавали им в рабство своих черных соплеменников. Вы правы – не Запад придумал рабство, но он его эффективно использовал (вспомните хотя бы Древний Рим). Американская «трансатлантическая» работорговля была юридически-экономической акцией именно римского типа, где между рабовладельцами и рабами пролегала пропасть -- вплоть до середины ХХ века. На этом и спекулируют нынешние лидеры черной Америки, для которых прошлое афроамериканцев есть лакомый кусок финансового и политического капитала.

            Иначе обстояло дело в России. Крепостное право окончательно оформилось у нас при Петре Первом, превратившем страну в единый военный лагерь, где служили (были «тягловыми») все сословия – и духовенство, и купцы, и дворяне. Здесь не место обсуждать, насколько всё это было оправдано условиями времени. Суть в другом:  все русские люди, независимо от своего социального статуса, оказались солдатами одного войска, работая и сражаясь не за свои личные интересы, а за достоинство своей христианской державы. Достаточно сказать, что вплоть до ХVII века России приходилось в той или иной мере уплачивать дань крымскому хану. В Отечественную войну 1812 года в рядах русской армии плечом к плечу сражались с Наполеоном и «рабовладельцы» и «рабы», и ещё больше этих «рабов» было в рядах партизан, громивших войска коронованного генерала французской революции. В 1861 году крепостное право в России было отменено, но многие крестьяне не хотели уходить от своих помещиков, ибо жили с ними фактически одной социально-культурной семьей (почитайте «Капитанскую дочку» Пушкина или «Обломова» Гончарова). Решающая роль здесь, несомненно, принадлежала Православию, с точки зрения которого «подлинно моё – это то, что я отдал» (св. Максим Исповедник). Об этой особенности русской «политической этики» хорошо сказал С.А. Аскольдов в 1918 г.: «Русь была до отмены крепостного права, а отчасти и после него страной рабов и рабовладельцев, но это не мешало ей быть Святой Русью, поскольку Крест, несомый одними, был носим со светлой душой и, в общем и целом, с прощением тех, от кого он зависел, поскольку и те и другие с верою подходили к одной и той же Святой Чаше. Так праведность десятков миллионов очищала и просветляла в единстве народного сознания грех немногих тысяч поработителей, к тому же грех часто ясно не сознаваемый в качестве такового ни той, ни другой стороной»[1]. Коротко говоря, американское рабовладение и русское крепостное право – не одно и то же.

            Таковы,  некоторые исторические параллели между Россией и Америкой, одновременно сближающие и отдаляющие их друг от друга. Тем интереснее нам с Вами обратиться к сегодняшнему дню наших стран – каковы их пути из прошлого в будущее, и есть ли оно у них вообще?

            В  современной социально-исторической ситуации меня, как и Вас,  настораживает прежде всего то, что Вы в своей книге справедливо называете  либеральной культурной революцией (контркультурой).  Я полностью разделяю Вашу тревогу по поводу того, что нынешний безбожный («постхристианский») человек быстро теряет свой собственно человеческий статус, превращаясь в гедонистическое животное. Стремясь к наслаждению в этом мире (сытости, комфорту, неограниченному сексу и эвтаназии), он на деле стремится к смерти, которую, вероятно, и получит в сравнительно близком будущем.  Непосредственными вдохновителями этого процесса в Европе  ХIХ века  были «три кита» контркультуры – Маркс, Ницше и Фрейд, теоретически обосновавшие право  неверующего человека на вседозволенность. Вы сами приводите в своей книге слова Достоевского: “если Бога нет, всё позволено”.  Как раз в обоснование этой мысли марксизм объявил, что человека отныне следует понимать не как существо духовное, а прежде всего как существо практическое, материально-производительное. Чего стоит одно из характерных выражений К. Маркса: «производство людей людьми».  Разумеется, учение Маркса-Энгельса не сводится к вульгарному «экономическому детерминизму», в нём есть немало вдохновенных и даже благородных страниц (особенно в Манифесте Коммунистической партии», 1848). Однако «коготок увяз – всей птичке пропасть»: философия, искусство, религия разоблачаются в марксизме как формы ложного сознания – как идеологические надстройки над соответствующим классовыми интересами.   Художник, философ, священник поняты здесь прежде всего как практически-ангажированные, материально-озабоченные агенты (homo faber), независимо от своей личной веры или неверия.  Так или иначе, в лице автора «Капитала» западное человекобожество сделало большой шаг вперед – в сторону  революционного  осуществления искомой «диктатуры человека».

Нечто ещё более откровенное продемонстрировал миру в этом плане Фридрих Ницше.  Будучи мыслителем смелым,  он прямо определял человека  как волю к власти, а всякого рода «рационализмы» и «морализмы» презирал как прибежище слабых, как философию рабов, как ressentiment… Ницшеанский человек есть прежде всего желающий человек, он не хочет убивать свой оргиастический восторг перед жизнью строгим самосознанием. Своё господство он распространяет даже на богов, оказывающихся под пером этого «нового Диониса» чем-то вроде особых масок на всемирном карнавале.  Говоря словами самого Ницше, «вся книга (имеется в виду его работа «Рождение трагедии» — А.К.) признает только художественный смысл, явный или скрытый, за всеми процессами бытия — Бога, если вам угодно, но, конечно, только совершенно беззаботного и неморального бога-художника, который, как в созидании, так и в разрушении, в добром, как и в злом, одинаково стремится ощутить свою радость и свое величие, который, создавая миры, освобождается тем самым от гнета полноты и переполненности, от муки сдавленных в нем противоречий»[2].  Не нужно слишком напрягать зрение,  чтобы разглядеть в этом играющем ницшеанском «боге» лишь определенный образ человека – человека самодовольного и самодостаточного. Бог Фридриха Ницше – это «человеческое, слишком человеческое». Настоящему Творцу неба и земли тут  не оставлено места.

При всём, казалось бы, радикальном отличии  друг от друга, Карл Маркс (крещёный еврей) и Фридрих Ницше (антихрист-ариец) обозначили в своем миропонимании две вершины треугольника, третью вершину которого составила – уже в начале ХХ века – концепция Зигмунда Фрейда. Фрейд тоже исходил в своей антропологии из примата желания над разумом, которая, как известно, получила у него титул  бессознательного «хотения», «либидо». Если рассуждать иерархически, Фрейд ещё ниже опустил человека – системообразующим началом  человеческой психики оказался у него   биологический эрос. Что касается культуры (в том числе религии и нравственности), то она предстала в теории венского психиатра всего лишь запретом, барьером, воздвигаемым социумом на пути разрушительных влечений. Личное человеческое «Я» со всем его разумным и уж тем более идеальным аппаратом, с точки зрения фрейдизма – всего лишь дальняя периферия (сублимация) того океана бессознательного, который плещется в глубине нашей души. Специально религии Фрейд посвятил работу под знаменательным названием «Будущность одной иллюзии» (1927), где истолковал веру в Отца мира как особую форму коллективного невроза (своего рода «эдипов комплекс» человечества). Самосознание носителя фрейдовского «оно» – это самосознание безнадежного больного, душевный подвал которого кишит сладострастными пауками, против коих бессильны любые лекарства цивилизации.  Такова была философия, ознаменовавшая собою тяжелый духовный кризис Запада на границе ХIХ и  ХХ веков.  Корни либеральной контркультуры  ушли  глубоко в почву Европы и Америки.

Нечто иное происходило в это время в России. В начале ХХ столетия Россия оставалась огромной традиционалистской (по преимуществу крестьянской) страной. Кстати, само слово «крестьянин» означает по-русски ничто иное как «христианин» – таково было самоназвание основной части русского народа. Неудивительно поэтому, что все новейшие (в том числе и деструктивные) течения, идущие с Запада, русская культура воспринимала сквозь призму Православия, пытаясь найти в них то или иное религиозное зерно. Даже крупнейший консервативный мыслитель России второй половины ХIХ века К.Н. Леонтьев присматривался к коммунизму, видя в нём намек на «новое средневековье», хотя и высказывался недвусмысленно о том, что социалистов надо казнить. Прошли через социалистическую школу Белинский и Достоевский. Не более, чем утопического социалиста видел во Льве Толстом партийный вождь Ленин. Скромный библиотекарь московского музея Николай Фёдоров проповедовал «общее дело», в финале которого человечество вместе со всеми воскрешенными предками должно спастись от неоязыческой буржуазии, переселившись на другие планеты. Указанные имена я перечислил для того, чтобы подчеркнуть религиозно-эсхатологический характер переживания в России призывов коммунизма. С самого зарождения революционной идеологии в России в ней искали столь дорогую для русского сердца правду, а не просто социальное благоустройство и благополучие. Стремились — пока что только в теории — не столько бедных сделать богатыми, сколько, наоборот, богатых опалить пламенем спасительного пожара...

Совершенно прав И.Р. Шафаревич, когда он настаивает на том, что на Западе и в России в первой четверти ХХ века испытывалась, в сущности, одна идея — технологический проект безбожной гуманистической цивилизации. Именно этим и объясняется восхищение европейских либералов  ленинско-сталинскими  экспериментами  1920-х—30-х годов. Однако было бы несправедливым, видеть в этом единственную движущую силу отечественного социализма, вызвавшую к жизни сверхдержаву под именем СССР. В отличие от Запада, в русской культуре произошло парадоксальное сращение базовых религиозно-исторических ценностей — и прежде всего идеи праведного бытия (в его общенациональном и интеллигентском вариантах) — с пришедшими из Европы претензиями прагматического использования этого бытия, вплоть до его радикальной переделки. Именно в точке подобного сращения русский Христос сблизился с петербургским мифом, образ избранного народа — с пролетариатом-мессией, Карл Маркс — с ветхозаветными пророками и Фридрихом Ницше…

В религиозном плане русской истории как бы не было: «симфоническая личность» России метафизически остается с Богом, участвуя в мировом прогрессе лишь поверхностными слоями своей цивилизации. Если западный либеральный прогресс направлен от рая к аду (а в этом ныне мало кто сомневается), то Россия дольше других сопротивлялась цивилизованной апостасии. После петровских реформ она создала целую «империю фасадов»: П.Я. Чаадаев и маркиз де Кюстин были отчасти правы, подчеркивая искусственный характер российского европеизма. В завитках барокко, вольтерьянства и императорского абсолютизма  соборная душа России продолжала жить по модусу «не так, как хочется, а так, как Бог велит». Выражения вроде «русского ренессанса» или «русской демократии» означают не больше, чем  «православный поставангард» или «голландская соборность». Даже марксистский коммунизм как последнее слово западного либерально-атеистического движения Россия сумела, в конце концов, преобразовать в соответствии со своим «иоанновским» менталитетом. Диалектика господства и рабства, как было известно ещё Гегелю, трудная диалектика, и нужно подумать, прежде чем безоговорочно предпочесть господина (владельца, пользователя существования) «малым сим», этим ко всему притерпевшимся «олухам царя небесного». Они отдали землю и фабрики генералиссимусу Сталину – но в глубине души они полагали, что коренные ценности сущего не могут принадлежать никому лично, что они «боговы». Это стремление «отдать свое» (напомню, подлинно мое – это то, что я отдал) красной нитью проходит сквозь Русь Советскую, хотя вся марксистская идеология требовала как раз взять чужое...

Противостояние  православной – способной на метафизическую жертву – Руси, и теплохладного антропоцентрического Запада раскрывается ныне во всей глубине как главная религиозно-культурно-политическая драма ХХ столетия. Святая Русь, заливаемая со всех сторон волнами мировой апостасии, ушла на онтологическую глубину, но тайно продолжала жить во Христе (“град Китеж”). Либеральный Запад предпочел  град земной – в виде того или иного гуманистического симулякра, и теперь соблазняет им широкий поверхностный слой русской жизни. Выбирать Крест вместо золота трудно. Однако “хрустальный дворец” человекобожеской евро-американской цивилизации никогда не вызывал восторга у просвещенных русских людей (речь, разумеется, не о смердяковых, мечтой которых была и остается лавочка где-нибудь на Брайтон-Бич). Наша национальная  мысль, от Киреевского и Данилевского до Солженицына и Зиновьева, дала развернутую мировоззренческую критику “страны чудес”, то есть прагматической версии земного успеха. В современной Европе и Америке уже нет событий — там есть  приручённое существование, когда субъект такого существования сидит дома перед телевизором (мир как виртуальная иллюзия-выставка), пьет кофе с коньяком (идеал потребления в качестве фетиша современного Запада), а у него между тем вся Вселенная на посылках, как золотая рыбка. Вопреки всей самодовольной прозе подобного “царства теней”, в истоке его лежит утопия — социальная и технологическая утопия элитарного земного рая, вплоть до “американской мечты” о просперити с белозубой улыбкой, отграничивающей её владельца от всего низшего — варварского, от всего внешнего — чужого, опасного, но и от всего высшего — богоносного, мистериального. Это утопия мира без страдания, без греха и Воскресения. С русской точки зрения, такой мир — это насмешка над творением Божиим, и самое печальное состоит в том, что этот смех уже прозвучал.

Если попытаться дать своего рода философскую модель русской цивилизации, то можно сказать, что это православная, т.е. подлинно христианская цивилизация с резко выраженным антиномизмом мистико-аскетического “верха” и бесовско-индивидуалистического “низа”. На эмпирической горизонтали этот антиномизм проявляется в противоположении азиатского „ничто" и европейской “формы”. В любом случае,  указанные противостояния делают из России как бы вселенское средоточие, где сходятся без маски главные мировые силы, и одновременно область повышенного риска, где человек не защищен в буквальном смысле ни от чего. Несмотря на это,— а, по сути, благодаря этому,— русская соборная душа смогла утвердить на земле наименее подверженную человеческому греху христианскую Церковь; выстроить одно из крупнейших в мире государств, объединившее в себе на основе поддержки и доброжелательства десятки народов; создать богатейший национальный язык и великую культуру, без которых немыслима сегодня культура мировая; наконец, связать все это в перспективе христианской эсхатологии в Последнее Царство, окончательное падение которого будет означать конец духовной истории человечества. В России до сих пор не произошел процесс обмирщения (секуляризации) культуры. Вопреки всем колебаниям и извращениям, русский народ до сих пор таит в своем сверхсознании идеал Святой Руси, т.е. образ России как церкви, в отличие от образа страны как банковской корпорации, или казармы, или изящного салона. “Христианского капитализма” на Руси не может быть, так же как и “христианской демократии” — для этого Русь слишком глубоко приняла в себя православное послание. У русских именно православное, а не протестантское отношение к труду, к прибыли, ко времени: они рассматривают эти ценности не как собственность, а как дар. В отношении к собственности как божьему дару (“земля — богова”) издавна коренилась драма русского предпринимательства: отсюда и знаменитая купеческая гульба, и миллионы на монастыри или... на революцию...

Из всего сказанного вытекает, что формальная демократия  либерального типа в России является искусственным образованием и, в конечном счете, обречена на неудачу. «От принципа минимального государства либерализм постепенно пришел к принципу «минимальной» морали и культуры»[3]. Подобную «минимальную» власть в России  никто не будет уважать, люди не станут исполнять её законов. Быть может, Россия вообще не способна к республиканскому строю: на протяжении всей своей истории она колебалась между Самодержавием и самозванством (диктатурой); в настоящее время весьма значима власть организованной преступности. Как бы то ни было, история страны  свидетельствует, что оптимальной общественной формацией для России является православная народная (соборная) монархия с открытым сословно-корпоративным устройством государства и широким народоправием земли (земщина). Только такое социальное устройство, в принципе, в состоянии справиться с антиномичностью русского душевного строя, где истина, собственность, власть постоянно располагаются на рубеже света и тьмы, “правого” и “левого” и потому чреваты историческим оборотничеством (тем или иным видом самозванства).  Во всяком случае,  в начале ХХI века ясно, что русская цивилизация требует иной формулы, чем европейская, американская или китайская, и потому нынешняя (уже вторая после февраля 1917) попытка построить капитализм (банкократию) на православно-эсхатологической почве России может привести лишь к всеобщей цинизации её жизни, что чревато серьезной опасностью для всего мира. 

Особое место в стратегиях либеральной революции занимает информационно-концептуальная власть, принадлежащая в начале XXI века СМИ, и прежде всего телевидению и интернету. Виртуальная реальность электроники – это жесткое дисциплинарное поле производства людской ТВ-массы, управляющее подсознанием   миллионов.  Гуманистические  сказки  о нерепрессивном (мягком) социуме давно пора бы оставить – перед лицом «бархатного» диктата видеоклипа, рекламы, универсального ток-шоу на оплаченную тему. Медиакратия — не страшилка карикатурных реакционеров, а стратегическое оружие современной анонимной власти. Французский мыслитель консервативного направления Ги Дебор (покончивший впоследствии с собой) назвал все это «обществом спектакля», где любая человеческая драма, вплоть до теракта и войны («война в заливе») подается как материал для зрелища. Субъект электронного постмодерна – это телезритель (пользователь) вселенной, внимание которого функционирует по правилам massmedia:  чего нет на экране, того и не существует.

Задумываясь о будущем подобной антицивилизации, освобожденной от Бога, можно предположить следующее. Во-первых, весьма вероятна перспектива жёсткого тоталитаризма («нового мирового порядка»), растущего именно на всеобщей относительности горизонтальных «пустых мест» слишком человеческого  жизненного  пространства.  Старомодный  провинциализм  различения верха и низа может быть окончательно блокирован Мировым Рынком, идеально встроившим ТВ-массы в психотронную социально-компьютерную систему. Во-вторых, возможна подлинная оккультная контринициация Запада, предсказанная такими мыслителями, как О. Шпенглер, Н. А. Бердяев,  Х.Ортега-и-Гассет, Р. Генон, Ю.Эвола – тотальное духовное раскрытие «мирового яйца» снизу для беспрепятственного воздействия на него  инфернальных сил. Это последовательный путь «левой руки» – практической социокультурной магии,  которым идут, в частности, многие деятели евро-американской рок-культуры: «Лед Зеппелин», «Роллинг Стоунз», Дэвид Боуи, Стинг... Путь этот отмечен психоделической революцией, наркотиками, гомоэротизмом, СПИДом: самодостаточный человек-звезда как бы охлопывается, превращаясь в черную дыру. Упраздняется сама возможность общения при свете дня…

На деле это означает, что  не надо бежать впереди прогресса – он стремится от рая к аду. На философском языке такое нисхождение называется инволюцией. Пределы сохранения природной и культурной среды обитания в условиях «нового мирового порядка» близки к исчерпанию. При этом порядке не будет традиционной  религиозной, национально-государственной и экономической структуры. Это будет «электронная диктатура» интернационального капитала, осуществляемая путем искусственного управления желаниями людей. Её главной задачей будет производство концептуально-информационной власти – этой решающей власти «открытого общества». Духовно окормлять такую власть будет оккультная «интеррелигия» антихристианской направленности. Семью как основную ячейку традиционного общества здесь заменят временные половые связи, культуру – виртуальные технологии, национальность – принадлежность к той или иной корпорации. В целом «новый мировой порядок» будет означать конец человека как творения Божия, как Homo Sapiens (человека мыслящего) и Homo Moralis (человека нравственного).

 

Заключение.

Итак, задача у всего человечества общая: сохранить себя, как творение Божие. Человек жив, пока его Бог помнит. Если образ Божий в человеке и человечестве будет окончательно разрушен (аборты, гомосексуализм, эвтаназия и т.д) – это быстрая гибель. В таком смысле Россию с Америкой (как и с любой другой страной мира) объединяет приверженность – подчас бессознательная –  большей части народа традиционным христианским ценностям. У России с Америкой сейчас действительно много общих врагов, для которых христианство есть пустой звук. Однако наша единая цель должна заключаться в том, чтобы жить по вере, в согласии с духом Откровения, а не с духом мира сего.

Демографические проблемы России наиболее ярко демонстрируют эти непреложные истины. Русский народ вымирает, прежде всего, потому, что его выбросили в циничный мир капитала, к которому он ни культурно, ни  религиозно не был готов.  До сих пор русская власть, так или иначе, опекала свой народ (хотя бы идейно). После 1991 года она выбросила его на рынок, принадлежащий самой худшей породе людей –переродившимся бывшим коммунистам, готовым продать мать родную, а не  то что свой народ. Русские люди (неверующие) в одночасье лишились СМЫСЛА ЖИЗНИ (хотя бы в превращенной форме мечты о земном рае коммунизма) – отсюда смерть как исход, или просто нежелание жить и рожать детей. В Европе и в Америке происходит вырождение генофонда по той же причине – отступление образа жизни от образа Божьего. Главное, чтобы у русской Церкви и государства хватило политической воли осознать первопричину надвигающейся демографической катастрофы. Да, надо строить Пятую империю  –  в либерализме Русь разлагается и умирает.