Монархия будущего[1]

 Игорь Николаевич Андрушкевич

экономист, историк, политолог
Буэнос-Айрес (Аргентина)

         Высшим, трансцендентным оправданием всякой власти является «удерживание от тайны беззакония в действии». (2. Солун. 2, 7).

На этом праве, законе и свободе от беззакония, а не на привилегиях, правах и свободах во множественном числе зиждилась основная идея русской исторической власти, начиная со святого Владимира, Владимира Мономаха и святого Александра Невского.

Носитель Верховной Власти должен быть Удерживающим от беззакония, «устрояющим словеса на суде, хранящим истину в веки, творящим суд и правду по среде земля», как говорит митрополит Никифор в своем послании Владимиру Мономаху.

В наши дни безудержного натиска беззакония, такое определение основных задач верховной власти становится снова актуальным. ‹...›

В самом конце 1546 года Иоанн IV объявил митрополиту и боярам: «По твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета, хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш великий князь Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садились; и я также этот чин хочу исполнить и на царство, на великое княжение сесть». Летописец говорит, что митрополит и бояре заплакали от радости, что государь так молод, а прародительских чинов поискал, ни с кем не посоветовавшись. 16-го января 1547 года совершено было царское венчание, подобно венчанию Димитрия при Иоанне III. По некоторым известиям, кроме венчания на царство Шапкой Мономаха на литургии, по Херувимской песне также было совершено помазание маслом, а после «Достойно есть» помазание Миром.

Так Россия стала Православным Царством. ‹...›

Будь то вече, рада, круг или Земский Собор, будь то Господский совет, старшая дружина или Боярская дума, на Руси существовали элементы как обще-народной, так и отборной власти, которые неизменно сопровождали сначала княжескую, а затем и царскую власть, образуя вместе с ней одно целое. Рядом всегда стояла церковная власть, в виде Епископата или Церковного Совета, которые не вмешивались в саму политику, но принимали участие в решении судьбоносных, принципиальных и трансцендентных вопросов.

Эта органическая структура дополнялась судебными и административно-управительными властями, одновременно и параллельно как назначаемыми сверху, так и избираемыми снизу: «Оба источника правительственных полномочий – общественный выбор и правительственный призыв по должности – не противополагались друг другу, как враждебные начала, а служили вспомогательными средствами друг для друга. Когда правительство не знало, кого назначить на известное дело, – оно требовало выбора, и наоборот, когда у общества не было, кого выбирать, оно просило о назначении» (В. Ключевский). Однако и «всякие правители, назначаемые в города и волости, не могли судить дел без общественных представителей. Наконец, по всем вообще делам народ имел самое широкое право обращения к государю» (Л. Тихомиров).

Это и есть соборный строй, характеризующийся не только круглой полнотой и цельностью всей структуры власти, в которой соучаствуют народные, аристократические и монархические элементы, но и отличающийся широким применением выборного начала, особенно для местного самоуправления, а также и принципиальным сохранением древнего плебисцитарного начала для решения особо важных государственных вопросов. ‹...›

...Монархия – это такой государственный строй, в котором верховная власть принадлежит монарху, но управленческая власть может принадлежать не монарху, или же может ему тоже принадлежать. И поэтому абсолютные монархии – это те  монархии, где и верховная, и управленческая власть принадлежат монарху.

У нас в России этого никогда не было. У нас верховная власть принадлежала монарху, но управленческая власть принадлежала и тому, что мы могли бы назвать аристократией, и тому, что мы могли бы назвать народом, но главным образом она, все же, принадлежала народу. Вот поэтому И.Л. Солоневич свое понятие народной монархии выводит из русской истории. Он говорит, что в России народ практически принимал очень большое участие в управлении государством.

Во времена древней Руси (Новгородско-Киевской Руси) это делалось путем Веча, потому что Вече в Новгороде и частично в Киеве фактически решало все вопросы – быть или не быть, быть войне или не быть войне, делать это или делать другое. Предложение, как это делать, народ сам не вырабатывал, потому что он для этого не квалифицирован. Это вырабатывал или князь, или вырабатывала какая-то Дума – Господский Совет в Новгороде, Старшая Дружина, потом Боярская Дума и так далее.

Какое-то квалифицированное меньшинство вырабатывало это решение, но само решение принимал народ. Возглавлял же этот народ и возглавлял осуществление этого решения всегда монарх – сначала князь, потом великий князь, затем царь или император. Но главной функцией монарха с самого начала, начиная от Рюрика и до Николая Второго, была именно функция военного предводительства и помилования. Поэтому монарх имел последнее и окончательное слово в вопросах суда и войны. Как римляне говорили: «Суд и война это есть высшая функция власти».

....Когда мы говорим о монархии, мы обычно подразумеваем самодержавие. И часто это слово мы понимаем неправильно, понимаем, как абсолютизм. Но это совершенно неверно.

Самодержавная монархия – это такая монархия, в которой верховная власть принадлежит реальному монарху, не как в Англии или в других странах – номинальному или декоративному монарху. Самодержавие – верховная власть чисто монархическая, то есть она стоит полностью над обществом, она не зависит ни от кого, ее главнейшей функцией является арбитраж. Функция арбитража русской самодержавной монархии со временем Рюрика не является продуктом самого общества, не является результатом каких-то внутренних общественных комбинаций или внутриобщественной борьбы, она взята извне. И поэтому арбитраж является по существу надобщественным, надпартийным, надклассовым, независимым от каких-либо частных интересов, имеющихся в обществе. Но именно в аспекте верховной власти, а не в аспекте управления.

....Император Павел сказал, что русская законная верховная власть, это та власть, которая вытекает из самого закона, а не из хотения человеков, не от того, кто стремится к этой власти, не от желания всех других людей, составляющих общество.

...На царя нельзя повлиять, его нельзя подкупить, ему это неинтересно, ему это не нужно. Он родился уже с властью, его просто нечем купить, он имеет все, он никому нечего н должен, никому ничем не обязан, никого он не должен благодарить ни за что. Поэтому он совершенно независим. Наше русское самодержавие и было такой монархической, полностью независимой верховной властью. Но кроме того, что наша монархия должна быть самодержавной, она должна быть и народной - говорит И. Л. Солоневич. Значит, все, что касается управления делами государства и общества, должно быть народным, то есть основанным на демократических принципах. Пусть народ сам выбирает исполнительные, судебные и другие управленческие власти, как их у нас выбирали еще при Иване Грозном.

Но затем Петр I ввел бюрократию, позаимствовав  эту форму управления на Западе. С тех пор к нам в страну привнесено два очень зловредных принципа управления: один – это бюрократия с ее номенклатурой и другой – привилегии, которые затем были доведены до абсурда коммунистической властью.

Наше государство не было основано на завоеваниях и связанных с ними привилегиях. Как хорошо сказал А. Хомяков, каждое государство зависит от того, какое оно имеет происхождение. Все западные государства возникли в результате завоеваний и захватов, а завоевания дают привилегии завоевателям и их потомкам. Например, Англия – это страна потомков тех завоевателей и их вождей, которые когда-то завоевали Англию.

Россия же не была никогда никем завоевана, и наша аристократия не являлась потомками каких либо завоевателей. Она являлась потомками тех русских людей, которые служили государству и которые происходили из самых разных слоев народа, то есть это потомки служилого сословия, княжеской дружины. Князь выбирал себе в дружину людей толковых, здоровых и верных, которые искали чести и славы государству, князю и самим себе. И эта наша русская аристократия была служилая, так как она служила своему отечеству. Этот принцип был искажен Петром I не только по вине самого Петра, я это подчеркиваю, но по вине и всего нашего общества. Наше общество не смогло найти выхода. Поэтому императорская Россия погибла, потому что в результате были подорваны общественные силы, которые ее защищали. Ее защищала только бюрократия, которая опиралась на привилегии. А на привилегиях и с бюрократией защитить ничего нельзя. Вот даже советская власть с такими колоссальными привилегиями номенклатуры и с такой колоссальной бюрократией не смогла себя защитить, потому что, когда наступает роковой момент, никто на защиту номенклатуры и ее привилегий не пойдет. На защиту идеалов своей отчизны, на защиту своей веры, своего народа и своей страны люди пойдут. Это ярко показала ситуация во время Второй Мировой войны. А защищать какие-то привилегии бюрократического аппарата никто не будет, даже те, кто ими пользуется.

Итак, заканчивая краткий обзор столь сложного вопроса, мы утверждаем, что лучшей, исторически оправданной формой власти для России является монархия – монархия самодержавная и народная, то есть в которой верховная власть принадлежит самодержавному монарху, а все управленческие власти – народу.

Раньше в России в управлении всегда соучаствовала аристократия, но сейчас ее больше нет, и поэтому народ может постепенно сам создать свою аристократию в результате отбора своих лучших людей и назначения их на государственные должности для управления нашей страной во всех трех областях – законодательной, судебной и исполнительной. ‹...›

Определение «православная монархия» обозначает, что наша русская монархия в действительности является таким строем, который на Западе формально принято называть «конституционной монархией», подразумевая под этим «ограниченную монархию». С той лишь разницей, что форма, способ и содержание этих ограничений иного порядка. В то время, как западноевропейская политическая мысль ищет ограничения верховной власти путем формальных и условных урезываний ее прав и полномочий и путем урывания у нее привилегий, с целью их все более широкого распространения, при одновременном юридическом фиксировании этих урезываний и урываний, русская политическая мысль подходит к этой проблематике с противоположной стороны, а именно со стороны общественного служения как верховной власти, так и вообще всех властей, каковое требует отчета перед Богом, перед людьми и перед собственной совестью. Православный монарх ограничен прежде всего своей собственной христианской совестью, и тысяча лет нашей истории нам эмпирически подтверждают, что эта совесть одного человека вернее многих юридических формальностей. Но, в дополнение, православный монарх ограничен учением и дисциплиной Христовой Церкви, значение и силу каковых и сравнивать нельзя с никакими надуманными человеческими учреждениями или оговорками.

Кроме того, в высшем юридическом смысле, православный русский государь, со времен Святого Владимира, не мог принять никакого трансцендентного государственного решения без совета с Церковью. ‹...›

...Политическая терминология, применяемая в наше время, не только часто находится в разрыве с политической наукой, но кроме того подвержена идеологическим искажениям. Еще со времен, предшествовавших французской революции, существует своего рода сеть идеологических мастерских, где стряпается такая идеологическая терминология, главным образом путем заготовки двух серий терминологических ярлыков: одна серия ярлыков, долженствующих свидетельствовать о добротности тех идеологических товаров, на которые их наклеивают, и другая серия ярлыков, имеющих целью заклеймить и опозорить все те понятия, к которым решено их пришить. Кроме того, иногда как бы по сигналу проводится в самых широких масштабах подкраска или просто перекраска тех или иных терминологических ярлыков. ...

При этом иногда происходят феноменальные срывы, скрывать и заглаживать которые стоит больших усилий и трудов для этих идеологических мастерских и их подрядчиков. Дело в том, что для того, чтобы удачно и умело обманывать, необходимо предварительно обладать истинным знанием, как на это указал уже Платон софистам, этим древним предшественникам современных идеологистов.

Так получилось, например, с выражением «демократия», которое было лансировано как термин, обозначающий оптимальный политический режим, в то время как это слово в действительности обозначает выродившийся вид «политеи», то есть республики. Причем демократия, совместно с тиранией, образует ту группу двух – из общего числа трех – плохих режимов, которые являются демагогическими.

...Известный аргентинский философ Хорхе Гарсия Вентурини, в своей нашумевшей книге «Политея», авторитетно подтвердил это действительное значение термина «демократия», указав при этом, что «до 18-го века текст Аристотеля переводили верно, и тогда это слово (демократия) выражало несправедливую и заслуживающую осуждения форму правления». (См. мою статью «Демократия как препятствие для дальнейшего политического развития», «Наша Страна» № 1512 – 1513, от 2-го марта 1979 г.). ... Попытки выдать демократию за чисто избирательное начало тоже не соответствует истине, так как «бросать жребий, является демократическим учреждением, а выборное начало, наоборот, является олигархическим» (Аристотель, «Политика»).

Нечто подобное также получается сейчас с кампанией извращения понятия «авторитарный режим». Эта кампания особенно широко развернулась после того, как А. И. Солженицын в своем «Письме вождям Советского Союза» указал на удачный исторический опыт в России авторитарной системы управления в течение многих веков. Реакцию на это указание А.И. Солженицына резюмировал сотрудник телевизионной компании Уолтер Кронкайт, как «критику со стороны разных инакомыслящих в Советском Союзе, а также, может быть, некоторое разочарование со стороны либералов в западном мире». Солженицын тогда на это ответил: «Дело в том, что нельзя решать вопрос об авторитарной системе или о демократической – вообще. У каждой страны есть своя история, свои традиции, свои возможности. Никогда в истории, сколько вот Земля стоит, не было по всей Земле одной системы, и я утверждаю – никогда и не будет. Всегда будут разные». ‹...›

Известный английский публицист Роберт Мосс, сам себя считающий демократом, в своей книге «Коллапс демократии» должен признать, что кроме демократии есть «две альтернативы, а не одна: есть выбор между тоталитарным правлением или авторитарным». Больше того, Мосс говорит, что «характерная семантическая путаница во многих политических спорах затмила разницу между этими двумя основательно расходящимися формами правления». Но все же Мосс не в состоянии дать четкого и научно точного определения авторитарной системы, когда он говорит: «Характеристика авторитарного правления состоит в том, что оно заменяет политический процесс авторитетом самоназначенной или наследственной элиты, без ее прямого вмешательства в многие области общественной, интеллектуальной или экономической жизни».

...Цицерон во второй части «Законов» говорит: “Maximum autem et praestantissimum in re publica ius est augurum cum auctoritate coniunctum”. (De legibus, II, 31). То есть, «высшее и превосходное право в государстве связано с авторитетом авгуров» (или «основано на авторитете авгуров»). Алваро Д’Орс, переводчик и комментатор этого труда Цицерона, обращает внимание на то, что в данном случае «юс» значит не только «право», а «юридический строй», как он и переводит этот термин. Он также видит в комбинации слов «аугурум аукторитас» намерение Цицерона подчеркнуть общий корень этих двух выражений. В свою очередь, мне кажется, что термин «республика» можно перевести как «государство», так как Цицерон применяет его и по отношению к монархии, когда говорит про нее: «Этот вид власти в начале был даваем справедливейшим и мудрейшим людям, что главным образом и соблюдалось в нашей республике, пока в ней существовала царская власть». (Там же, III, 4).

Таким образом, по Цицерону получается, что законность, т. е. правовой строй, зависит от авторитета, от авторитарной системы. Как раз наоборот тому, что утверждает Дэнлоп. Все же, в области определения смысла латинских политических терминов предпочтение приходится отдать Цицерону.

Цицерон неоднократно уточняет эту терминологию и в других местах указанного труда, как, например: «Однако, я даю свободу народу, для того, чтобы хорошие имели и осуществляли авторитет» (Там же, III, 38). Больше того, для того, чтобы эта свобода существовала на деле а не на словах («ин рэ, нон вербо»), она должна быть «доверена славнейшим учреждениям, для того, чтобы уступать авторитету первейших». (Там же, III, 25).

Таким образом, квинтэссенция авторитарной системы заключается в наличии таких учреждений, которые бы обеспечивали отбор «хороших», для того, чтобы хорошие стали «первейшими» и в свою очередь могли обеспечивать своим авторитетом «свободу народа на деле».

Авторитетность политического строя тесно связана с его легитимностью; больше того, эти два понятия адекватны....

...Все три строя – монархия, аристократия и республика – являются в сущности авторитарными, так как они основываются на чем-то большем, чем голая сила, или даже голая юридическая власть. По крайней мере, так понимали сами создатели этого выражения. Авторитарная система стимулирует соборное служение на благо всему народу, в то время как сам народ отбирает (не только выбирает) носителей авторитета, создавая органическую иерархию в рамках государственных учреждений. Поэтому настоящий авторитарный строй должен быть одновременно служебным, соборным, народным и органическим.

В демократии (вырождении республики) и в олигархии (вырождении аристократии) тоже имеются частично авторитарные элементы, как, например, в области судебной власти (часто не избираемой, а назначаемой, и то пожизненно)...

...Но самое главное в авторитарном строе, это его органическая связь с религиозным и нравственным началом: «Однако, выполнялось там важное условие: тот авторитарный строй имел, пусть исходно, первоначально, сильное нравственное основание – не идеологию всеобщего насилия, а православие, да древнее, семивековое православие Сергия Радонежского и Нила Сорского, еще не издерганное Никоном, не оказененное Петром. С конца московского и весь петербургский период, когда-то начало исказилось и ослабло, - при внешних кажущихся успехах государства, авторитарный строй стал клониться к упадку и погиб». (А. Солженицын).

Не боятся ли сегодняшние противники и оболгатели авторитарного строя его возрождения в России только потому, что предпосылкой к этому должно быть возрождение того религиозного начала, на котором он зиждился? ‹...›

Выше было отмечено, что авторитетность политического строя тесно связана с его легитимностью. ...В современном политическом сознании широких масс, часто принято считать выборную власть единственно легитимной... Это тема сложная и по смыслу, и по ее восприятию в разные времена. Но тут нельзя не указать на теорию испанского философа Ортега-и-Гассет о монархии как единственном полноценном проявлении легитимности в политической жизни.  

Ортега говорит, что «Государство не состоит из легитимности, которая является лишь счастливым добавлением, удачной добродетелью. Народам удается снабдить этой добродетелью свои государства лишь в своих лучших веках».

Эту счастливую добродетель Ортега определяет кратко и ясно: «Первоначальной, прототипичной легитимностью, единственной плотной, насыщенной, был, у всех почти что известных народов, царь милостью Божией. В чистом виде, другой легитимности нет». (Подчеркнуто самим Ортега). Легитимность же выборной власти является легитимностью неполной, второстепенной.

Ортега считает, что легитимность является идеей религиозного происхождения, ибо «народ как таковой не может иметь иной идеи о мире, как идеи религиозной». («Una interpretacion de la historia universal»).

Фигура царя священна – «рекс сакрорум», - и царь «не является шефом, вождем, или кем бы то ни было, по самотёку, а потому что он имеет на это право». Поэтому он и должен стоять «вне» рутины, он должен быть или призван или быть иначе выделен, помазан.

Разница между полной и неполной легитимностью в том и состоит, что носитель полной легитимной власти должен быть к ней именно призван, а не сам ее добиваться (как это лихорадочно делают разного рода партийные вожди). Аскольд и Дир неплохо управляли Киевом, но они добились сами власти, и поэтому Олег, показывая киевлянам маленького Игоря, говорит им: «Вот вам ваш князь». Полная легитимность не нуждается в оправданиях, неполная же оправдывается своей действенностью, эффективностью. Эту разницу Пушкин определяет словами Бориса Годунова к своему сыну так:

Я подданным рожден, и умереть
Мне подданным во мраке б надлежало;
Но я достиг верховной власти… чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь
по праву станешь.

...Когда-то в Византии была выработана теория «симфонии» для обозначения правильных отношений между Церковью и государством. Правда, более чем за тысячу лет до этого, у Гераклита встречается упоминание о гармонии, которая невидимо преодолевает противоречия и борьбу, ибо «все человеческие законы питаются единым божественным законом». Теория симфонии была потом очень популярна в России. Однако, было бы неплохо развить и углубить эту мысль и в применении к отношениям между отдельными отраслями власти в самом государстве. Ибо для отношений между законодательной, исполнительной и судебной властями недостаточно одной западной теории «противовесов и тормозов» для достижения равновесия («баланс оф пауэр»). Противовесы для равновесия, это мертвая вода, которая тоже необходима, но которая остается мертвой, если после нее не добавить воды живой: симфонии всех властей. Симфония, это созвучие. Цицерон говорил о конкордии, о согласии, в наши же дни Солженицын требует большего: «Мы, наконец, хотим любить». ‹...›

... Уточнению некоторых понятий может послужить ряд мыслей Николая Алексеева, взятых из самиздата и опубликованных под заглавием «Возрождение монархизма» в № 1674 «Нашей Страны»...

Следуя порядку самой статьи, в первую очередь обращает на себя внимание утверждение автора, что в нынешней России существует «определенное число мыслящих людей, полагающих, что наилучшей и естественнейшей формой политического строя в стране была бы конституционная монархия». Автор сразу же добавляет, что это «вопрос, требующий пояснений», и со своей стороны дает их. Во-первых, он отмечает необоснованность противопоставления монархии демократизму, в то время как «монархизм противопоставляется лишь республиканскому строю, а отнюдь не принципу народоправства, с которым вполне сочетаем». Очень хорошо автор отмечает принцип нравственной власти, как и принцип служения, на которых держится подлинный монархизм, а также и местное децентрализированное управление и реальное осуществление принципов неприкосновенности личности, которое является его предпосылками.

Что касается определения «конституционной монархии» как «наилучшей и естественнейшей формы политического строя», то в корне и по сути оно вполне правильно. Дело в том, что выражение «конституционная монархия» шокирует несмываемо прилипшими к нему реминисценциями, связанными с феврализмом и с идеей так называемой учредиловки, то есть с двумя наиглупейшими и наипошлейшими идеями нашей истории. Но сам по себе смысл этого выражения отнюдь не плох. В первую очередь, потому что настоящим антиподом «конституционной монархии» (будем пока что пользоваться этим выражением) является абсолютная монархия, по своему духу и по своей форме полностью нам чуждая.

Чуждая потому, что наша русская монархия всегда была православной, то есть не абсолютной, а ограниченной не только нравственными началами, но и конкретным учением православной Церкви.

Чуждая потому, что русская монархия была монархией служебной,  а не самодовлеющей.

Чуждая потому, что наша русская монархия была с самого начала правовой (первый монарх был призван «иже бы володел нами и судил по праву»), в которой монарх подчинялся закону, а не стоял над ним.

...Тут мы подходим к утверждению автора комментируемой статьи о том, что «монархизм противопоставляется лишь республиканскому строю, а отнюдь не принципу народоправства». В некотором отношении, но только лишь в некотором, он конечно прав. Дело в том, что если исходить из классической классификации всех политических режимов на три правильных вида («орфас политеас», где «орфас» значит то же самое, что и в слове «орфография») и на три вида искаженных режимов, то мы в обоих случаях имеем дело с разделением на «власть одного», на «власть немногих» и на «власть многих». В таком случае, «власть одного» («монархия») может быть противопоставлена «власти многих», т. е. политее, или республике, в латинском переводе этого слова. Но в более глубоком смысле, монархия является антиподом тирании, то есть своего собственного искажения, так же как и республика является антиподом своего искажения, то есть демократии. Конечно, в современном мире, после французской революции, слово республика очень часто употреблялось в противовес монархии, с преданием ему даже известного антирелигиозного оттенка, что и нужно иметь в виду при его употреблении.

Что касается сочетаемости монархизма с принципом народоправства, о которой говорит автор самиздатовской статьи, то тоже несомненно, что такая сочетаемость существует не только отвлеченно в теории, но и существовала конкретно на практике в исторической действительности нашей страны, так же как и существовало местное децентрализованное управление, и не только со времен земской реформы Императора Александра 2-го. Больше того, эта сочетаемость была гораздо шире, и простиралась не только на принцип народоправства, но и на аристократический принцип отбора лучших, но отбора для служения, а не для привилегий. Претензии на привилегии появились позже, в порядке заимствований с запада, чьи государственные структуры не сложились органически, как на Руси (или как в древнем Риме), а возникли в порядке завоевания варварами бывших провинций развалившейся западной римской империи. Служилый класс лучших людей на Руси не произошел из завоевателей и не мог иметь психологии таковых. Искусственная прививка претензий на привилегии без прямой зависимости от тяглой службы была большой политической трагедией для нашей страны, и привела в конечном итоге к физическому упразднению этой социальной прослойкой.

Нет никакой возможности в данном случае даже кратко резюмировать развитие на Руси этого «сочетанного» политического строя, органически совмещавшего в себе начала монархии, аристократии и народоправства. Можно лишь сказать, что исходя из своих древних корней, как на это было указано выше, этот строй достиг своего юридического завершения в 16-ом веке, в виде институции Земского Собора, который являлся органом власти обще-земской, включавшей в себя Царя и Думу. Поэтому этот сочетанный строй уместнее всего назвать соборным строем, или соборной монархией, каковое выражение гораздо лучше, конкретнее и полнее выражает смысл и дух нашей исторической «конституционной монархии».

Именно такое чеканное определение российского почвенного политического строя вызывает дикое сопротивление со стороны врагов нашей политической самобытности. Сопротивления, идущего от террористического убийства Государя Александра 2-го (как только в его царствование был поднят вопрос о возможности созыва Земского Собора), и до утверждения, что само начало соборности присуще лишь Церкви и чуждо политике. Абсурдность этого последнего утверждения явствует не только из политического употребления этого выражения на Руси и у южных славян, но и из самого его этимологического смысла. При его помощи было переведено на славянский язык греческое выражение «кафоличность», каковое происходит от «кафа олон», что значит в согласии со всеми. (Кроме того, существует предположение, что употреблявшиеся часто в римской политической жизни выражения «квиринус», «квириты» и «курия» – идут от «ковирии»; имеют общий корень с этим словом).

Таким образом, наша монархия была в принципе и стремилась быть на практике монархией в «согласии со всеми», то есть соборной. В этом «со всеми», конечно, подразумевается весь народ, и поэтому соборная монархия и есть монархия народная. Однако, все-таки соборность шире народности, ибо она выходит за рамки существующего в данный исторический момент народа, простираясь и на прежние его поколения, в принципиальном согласии с которыми лишь может и быть обеспечена подлинная сущность нашей политической самобытности и независимости.

Интересно, что выражение «сочетанной власти» было употреблено Львом Тихомировым в его труде «Монархическая Государственность», в котором он выдвигает идею различения властей управительных от верховной власти, что не исключает их сосуществования. Истинную монархию он и определяет, как государственный строй, в котором ясно выражено начало единой верховной власти, при одновременном существовании сочетанных управительных властей. К этому можно добавить, что само выражение «монархия» можно переводить не только как «единовластие», но и как «единоначалие», так как «архе» это скорее начало, принцип, чем власть. Поэтому наш политический строй, или нашу политическую «конституцию», можно определить и как «единоначалие в соборности». Единоначалие в соборности, могущее политически существовать даже и без физического наличия монарха, как это было во время освободительного движения 1611-1613 годов, и как это будет на первых этапах восстановления Российского Государства.  ‹...›

...Преодоление всяких партийных идеологий, которые являются лишь гнетущей надстройкой над народной жизнью, надстройкой не народной, но чужой, является основной предпосылкой для установления народного строя. Если народный строй будет установлен, то он в России органически разовьется в строй соборный, который со временем, в свою очередь, разовьется естественно в православную, соборную и народную монархию. Важно выбрать правильное направление, а не спешить с прохождением тех или иных этапов... Важно соборное единение всех государственных и народных элементов, даже в их не полном представительстве, при условии сохранения народного начала (то есть, ни в коем случае не допуская сословного или партийного фракционализма) и участия Русской Церкви, как одной из основных и коренных институций нашего народа, и, по возможности, при твердой и крепкой военной власти. При сохранении этого духа и этой сути, все остальное приложится.