ЦЕРКОВЬ И МОНАРХИЯ: ЗАДАНИЕ ДЛЯ РОССИИ

 

Диакон Георгий Малков

кандидат искусствоведения
        церковный писатель, историк искусства

 

За более чем тысячелетие исторической жизни Руси-России нам было самым прямым образом доказано, что без христианской системы духовно–нравственных ценностей, без евангельских «небесных» ориентиров на земном пути нашего Отечества – ему (ни как здоровому государственному организму, ни как подлинно цивилизованному гражданскому обществу) не быть! Это хорошо чувствовали и понимали многие поколения наших предков; за воцерковленность своей Родины и ее жизнь во Христе шли на муки и смерть – что во времена татаро-монгольского, что во времена большевицкого ига – бесчисленные сонмы мучеников и исповедников веры; о необходимости православного содержания и самого смысла нашей жизни как единственном залоге сохранения самόй Русской Земли говорит и преимущественно христианская наша история – история Святой Руси.

Именно таким мировидением – через живое Боговéдение и Боговúдение – и определялась в целом, даже несмотря на немалые свои исторические грехи, вся российская государственная и общественная жизнь на протяжении многих веков.

Своей «святорусской» душой жил и сам народ; на нее во многом ориентировались и формы его государственности – как освященной самой Церковью православной монархии, которую Церковь в глубине своего государственнического правосознания всегда признавала и признает единственно духовно-легитимной, самим Богом установленной и дарованной человечеству, церковно–правовой нормой государственной власти!

Неудивительно поэтому, что многие лучшие и умнейшие люди России, подлинные ее патриоты, были всегда глубоко преданы идее Самодержавия, являясь вполне сознательными и последовательными монархистами.

О духовном смысле монархии весьма точно высказался еще поэт В.А. Жуковский, отмечавший, что идеальная, предельная суть Самодержавия есть «...Правда, правда, Божия правда – и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать… Самодержец не имеет права быть самовластным; когда он говорит: я так хочу, он должен в то же время присоединять к этому слову: потому что Бог или Божия правда так хочет... Смирение христианское есть венец Самодержавия… Самодержец есть источник земного закона, но он сам не есть закон, а только выразитель закона Божия…»[1].

Замечательна и пушкинско–гоголевская оценка духовно–государственного института монархии.

Так Н.В. Гоголь, касаясь монархического устроения России и отмечая, что «Высшее значенье монарха прозрели у нас поэты, а не законоведцы», приводит трезвое мнение Пушкина: «Как умно определял Пушкин значение полномощнаго Монарха! И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! "Зачем нужно, говорил он, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что–то жесткое и не братское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь, нарушить же или не исполнить его – никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти... Государство без полномощного Монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт... блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!"...»[2].

С ростом жизненного духовного опыта, отринув прежний свой примитивно–искусительный «декабризм» 1825 г. и став убежденным государственником-монархистом, Пушкин, естественно, не мог не относиться и к самой идее, и к практике «демократии» как лишь с глубочайшим презрением! Уже незадолго до смерти, коснувшись в одной из своих литературно–критических статей 1836 года сущности демократического «уложения» в Америке, он весьма резко заявил, что среди «глубоких умов» прежнее, мало осмысленное уважение к этому «уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество... родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму... такова картина...»[3].

И в самом конце XIX-го, и в начале XX-го века с суровыми предостережениями против увлечения русского народа ложными, революционными идеями выступали многие известные церковные деятели.

Недаром и даже довольно мягкий по характеру Владыка Антоний (Храповицкий) в гневном отчаянии взывал тогда к российскому обществу: понять и увидеть наконец, что с отходом нации от Православия полностью лишается всякого разумного смысла само «государственное существование», раз оно превращается в бытие, «основанное на народном себялюбии и чуждое религиозной идее»[4], и что народ, теряющий в своем, всё более развивающемся безрелигиозном эгоизме «образ Божий» и перестающий быть хранителем заветов Святой Руси (хотя бы в идеале!), вообще уже не имеет права называться российским народом: «это уже не народ, но гниющий труп, который гниение свое принимает за жизнь..»[5].

В проповеди, произнесенной в 1905 году в Исаакиевском соборе в Петербурге, Владыка Антоний призывал каждого православного всегда хранить «преданность Самодержавию, как единственной дружеской ему высшей власти; чтобы народ помнил, что в случае ее колебания он будет несчастливейший из народов, порабощенный... врагами всех священных и дорогих ему устоев его тысячелетней жизни, – врагами упорными и жестокими, которые начнут с того, что отнимут у него возможность изучать в школах Закон Божий, а кончат тем, что будут разрушать святые храмы и извергать мощи святых угодников Божиих...»[6].

При этом Владыка пророчески предупреждал и о том, что Россия в конце концов не сможет пережить отказ от многовековой монархии: в итоге после уничтожения Самодержавия, пусть даже и через какое–то длительное время, но всё равно возникнет угроза уже самому существованию России как целостного государства, «ибо лишенная своей единственной нравственно–объединяющей силы» она станет распадаться «на множество частей, начиная от окраины и почти до центра, и притом даже от руки таких народностей, о которых наши газетные писаки даже ничего не знают, каковы, например, татары казанские, крымские и кавказские... Такого распадения нетерпеливо желают наши западные враги, вдохновляющие мятежников, чтобы затем, подобно коршунам, броситься на разъединенные пределы нашего Отечества, на враждующие его племена и обречь их на положение... западноевропейских колоний.

Вот то печальное будущее, которое ожидает Россию, если бы она доверилась внутренним врагам своим, желающим сдвинуть ее с вековых устоев»[7].

О духовном смысле российской монархической системы правления и необходимости ее неизменного сохранения (в связи с ростом требований со стороны «демократов» всевозможных «конституций» и вообще полного уничтожения Самодержавия) говорил в одной из проповедей весной 1905 года и будущий Патриарх-исповедник Тихон (Белавин): «Власть самодержавная означает то, что власть эта не зависит от другой человеческой власти, не черпается от нее, не ограничивается ею, а в себе самой носит источник бытия и силы своей. Ибо для чего существует она? Евреи просили себе у пророка Самуила царя для того, чтобы он судил и защищал их[8]... Значит, царская власть должна стоять на страже права и справедливости, защищая от насилия подданных и особенно сирых и убогих, у которых нет других помощников, защиты. А для этого она и должна быть самодержавна и не зависима и не ограничена ни от сильных, ни от богатых. Иначе она не могла бы выполнить своего назначения, так как ей приходилось бы постоянно трепетать за свою участь и, чтобы не быть низвергнутою, угождать богатым, сильным и влиятельным, служить правде, как понимают ее последние, творить суд человеческий, а не Божий...»[9].

Относительно же демократической формы правления как таковой Владыка Тихон, отмечая глубокую внутреннюю ложь ее и лицемерие, справедливо, со свойственной ему всегда спокойной трезвостью мысли, утверждал в той же проповеди (опираясь на увиденное им в США, где он был одно время правящим архиереем): «Что касается... народоправительства, то это одно заблуждение, будто сам народ правит государством. Предполагается, что весь народ в народных собраниях вырабатывает законы и избирает должностных лиц, но это только так по теории и возможно было бы в самом маленьком государстве, состоящем из одного небольшого города. А на деле не так... Как производятся выборы, какие средства практикуются, чтобы попасть в число избранных, нет нужды говорить… народ не правит, а правят выборные… управляя, они выражают не волю всего народа, а лишь своей партии (а иногда даже чисто свою волю, т. к. забывают даже и об обещаниях, которые они расточали перед своими избирателями)… И вот такой несовершенный строй некоторые желают ввести и в нашем государстве... Забывают, однако, что каждый народ имеет свои особенности и свою историю, и что может быть хорошо для одного, для другого оказывается непригодным. Прочны и действительны только те учреждения, корни которых глубоко утвердились в прошедшем известного народа и возникли из свойства его духа. Правовой порядок (конституции, парламентаризм) имеет корни у некоторых западных народов, а у нас в России из недр народного духа возникло Самодержавие, и оно наиболее сродно ему. С этим необходимо считаться всякому, и производить опыты по перемене государственного строя дело далеко не шуточное: оно может поколебать самые основы государства…»[10].

Увы, народ все-таки доверился тем своим «внутренним врагам», о которых говорили им и Владыка Антоний, и владыка Тихон...

Наступивший к началу XX века раскол в обществе и даже в самой Церкви не мог продолжаться долго, не вызвав полного крушения всех прежних форм российской государственности. И следует признать, что к началу революционной страды слишком многое из духовно-нравственного наследия Святой Руси было утрачено… В страну исподволь приходила теперь «левая» утопия – со всей ее лживой и невежественной демагогией построения социалистического «рая на земле». Но только на собственном трагическом опыте, только ценой собственной крови Россия смогла постепенно хотя бы приблизиться (увы, и поныне – не более того!) к пониманию истинного и страшного смысла всех своих духовных заблуждений и падений на протяжении XX века.

Рассматривая позднее причины, рост и начальные итоги революционной ситуации в России, прекрасный знаток большевизма, философ и политолог Ив. Ильин дал весьма продуманную и трезвую оценку этому, оказавшемуся столь губительным для страны, историческому процессу.  В частности, в своих заметках «О революции» (1921–1931 годов) он писал:

«...В революции Россия не только не нуждалась, но революция оставалась ее главной опасностью (война – была второй опасностью). Но в новой социальной дифференциации Россия нуждалась: в новом, творчески более благоприятном распределении собственности...; и в новом творчески предметном распределении прав...

История принесла нам – именно войну и именно революцию.

Революция оказалась попыткой насильственно создать новую социальную дифференциацию, но не ту, которая была нужна и которая была бы спасительна для России, а другую – химерически-противоестественную, коммунистическую и притом по характеру своему – исключительную.... Это есть попытка свести все прежние классы – к двум основным: пролетариату, нанимающемуся у государства-монополиста на работу, и коммунистам, ведущим диктатуру, наем и надзор, монопольно организующим хозяйственное производство, распределение и потребление.

Эта новая социальная дифференциация есть в хозяйственном отношении – провал в новый, исторически неслыханный и экономически-противоестественный примитив. Ни духовные, ни хозяйственные силы общества, а в особенности современного общества, в такие два класса уложиться не могут; не могут и творчески расти в этой схеме... Для инстинкта собственности остается единственный исход – кража и взятка… Накопление переносится в подполье, становится делом тайным и уголовным, доступным только ловкачам наверху и сверх-ловкачам внизу. Остальная масса живет и работает с жизненно кастрированным инстинктом самосохранения под бичом рабовладеющих коммунистов. <...> Выделяются люди волевые, – но со злою, хищною и беспринципною волей... Это новый тип – психологически напористый, цепкий, жадный, жесткий, часто до свирепости, и в то же время – или умственно, или нравственно, или и умственно, и нравственно дефективный... Это новый тип рабовладельца, и притом рабовладельца, выходящего и, вот, вышедшего – из рабов…

Жизнь не укладывается и не уложится в их бредовые схемы. Но политические, хозяйственные и культурные разрушения и трудности в России будут после этого эксперимента необычайны.

Бедная наша Россия!»[11].

Всю скорбную правоту слов этого мудрого ее сына подтвердила наша последующая трагическая история на протяжении всего XX века – и, увы, вплоть до сегодняшнего дня.

Временное помрачение души и разума охватило в революционные годы немалую часть русского народа, изменившую в акте духовного падения и от-падения от вековых первооснов национального бытия и Традиции русской жизни – себе же самой как, прежде всего, православной общности. Ведь подобного рода «революционно падший» человек фактически уже переставал быть русским, начиная носить лишь одну личину русского человека...

Как характеризовал позднее эту историческую революционную катастрофу все тот же Ив. Ильин, «крушение монархии было крушением самой России, отпала тысячелетняя государственная форма, но водворилась не "российская республика", как о том мечтала революционная полуинтеллигенция левых партий, а развернулось всероссийское бесчестие, предсказанное Достоевским, и оскудение духа, а на этом духовном оскудении, на этом бесчестии и разложении вырос государственный Анчар большевизма, пророчески предвиденный Пушкиным, – больное и противоестественное древо зла, рассылающее по ветру свой яд всему миру на гибель...

История как бы вслух произнесла некий закон: в России возможны или единовластие, или хаос; к республиканскому строю Россия неспособна. Или еще точнее: бытие России требует единовластия – или религиозно и национально укрепленного единовластия чести, верности и служения, т. е. монархии, или же единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного, и притом антинационального и интернационального, т. е. тирании»[12].

 

...В сегодняшней России немыслимы никакие поверхностные, формальные реставрации тех или иных основополагающих элементов ее прежнего государственного бытия. По-христиански же благое общественное устроение – еще нужно и заслужить! А на это, даже при постепенном духовном отрезвении большинства граждан России, потребуются, вероятно, годы и годы, если не десятилетия, и, быть может, не одно еще поколение... И здесь позволим себе процитировать известного историка Русской Церкви А. Карташева: «...недостаток ясной мысли об этом зависит не только от безрелигиозности среднего большинства соотечественников, но еще чаще от ленивых маниловских реставрационных мечтаний... Рухнули царства, династии, государства, границы, народы, классы, установления... Думать о механическом возврате старой формы политических и церковных взаимоотношений значит заранее готовить себе жестокое разочарование. Небываемое не бывает! Прошлогодний снег растаял. И не в нем дело, не в истлевшей плоти старой Руси, а в ее бессмертном духе, имеющем вновь воплотиться в соответственную ему в новых условиях новую форму... Мы живем в мире секуляризовавшейся культуры, новых правовых и авторитарных государств, многонародных, многоверных, разноверных и безверных. Есть ли тут место монолиту Святой Руси? Не бред ли это старых романтиков? Да, бред, если думать только реставрационно. Думать так, значит опять оказаться застигнутыми врасплох новой непредвиденной и уже окончательной погребальной катастрофой для Святой Руси.

Верую и исповедую, что мы вступили уже в эпоху... восстановления вновь Православной России, но в совершенно новых формах свободы и права...»[13].

 

С каждым годом народ всё более и более убеждается: так называемая «демократическая» власть – для России смерти подобна! И потому всё большее и большее число наших граждан обращаются к идее единственно положительно приемлемого для нашей страны преобразования в системе ее власти – к идее перехода в дальнейшем к постоянной и стабильной народной монархии!

Показательно, что по данным выборочного опроса населения, проведенного ВЦИОМ–ом в первой половине 2008 года, 10% опрошенных жителей Москвы и Петербурга активно приветствовали, а 20% вполне спокойно и благожелательно восприняли идею восстановления в России монархической формы правления. Медленно, но верно идея эта прорастает в народной душе. И, действительно, – почему бы и нет?

Как правило, нежелание всерьез задуматься над проблемой монархии есть или следствие внушавшегося в течение многих десятилетий коммунистической пропагандой злобного отрицания прежней имперской России в целом, или наивного представления о монархии как о чем–то реликтовом и устаревшем, или же результат обыкновенного «совкового» «пофигизма», без желания разобраться в сути вопроса.

Как писал по этому поводу в свое время все тот же Ив. Ильин: «…Люди отворачиваются от монархии потому, что утрачивают верное понимание ее», и «когда прислушиваешься к современным политическим мнения и толкам, то незаметно приходишь к выводу, что наши радикальные современники внушают сами себе и друг другу, будто эпоха монархии безвозвратно "минула" и наступила "окончательно" эпоха республики, и будто монархист есть тем самым реакционер, а республиканец есть друг всего "высокого и прекрасного", всякого света, свободы и просвещения. Воззрение это прививается и распространяется искусственно, из–за кулисы и притом в расчете на политическую наивность и слепоту массового "гражданина"...»[14]. Однако, как неизменно показывает жизнь, «заговорщическое и революционное свержение монархического строя быстро приводит совсем не к республиканским свободам и "радостям", а к персональной тирании очередного авантюриста или к партийной диктатуре», при которых «произвол заменяет собою право и возникает новое неравенство, открывающее двери всем сомнительным или худшим элементам страны. И вот лягушки, добивавшиеся республики, "от дел своих казнятся" (И. Крылов) и медленно, туго, с неискренними оговорками, начинают всё же постигать назначение и благо монархического строя»[15].

Ибо чтÒ такое, по мнению Ив. Ильина, «современная демократия»?

Это – чисто «формальная демократия, не требующая от гражданина силы суждения; это развязывающие человека "права", не связанные с правосознанием; это "самоопределение" и "самоуправление", не обеспеченные духовной самостоятельностью человека; это "глава государства", ничего не возглавляющий и никуда не ведущий, – иллюзия права и государства и реальность лукавого карьеризма и закулисной интриги»[16].

Всё здесь сказанное характерно – в предельной степени! – и для «эрэфовской» «демократии»... Соответственны и результаты: политиканский цинизм, коррупция пополам с бандитизмом, повальное воровство, «правовой» беспредел, продажные СМИ, полунищета, а порой и полная нищета русского человека, вымирание нации, последовательное духовное ее оскопление – и беспредельное почти всенародное чувство вопиющей несправедливости такой «демократии».

При таком, продолжающемся у нас вот уже почти двадцатилетие и всё более приближающем национальную катастрофу, положении можно не сомневаться в том, что «веревочка» эта «вьется–вьется» и постепенно движется к своему закономерному концу – когда всё у нас с треском и с немалою кровью окончательно обрушится, когда теснимая со всех сторон, разбитая, истерзанная, голодная и холодная страна, исстрадавшись сверх всякой меры, поймет наконец, что ей нужны в качестве ее возглавителей не какие–либо временные «властные представители» той или иной – и якобы вполне «демократичной» – шайки нефтегазовых вампиров, а подлинный и ответственный перед нею и Богом Самодержавный Хозяин.

Экономисты–футурологи, пользуясь компьютерными расчетами, пророчат нам эти прискорбные результаты уже в ближайшие 5–10 лет (в зависимости от общемировой экономической и политической ситуации): при сохранении в России и в дальнейшем нашей сегодняшней экономической практики и самих принципов непосредственно финансово–экономического развития страны – крах неизбежен!

Для спасения Русского государства нам сегодня необходимо государственно же ориентированное мышление не либерального западноевропейского – в самой глубине своей, в эгоистической сердцевине своей антиобщественного и, по сути, антигосударственного характера, совершенно чуждого основной части русских людей, – а мышление «консервативное», абсолютно исторически–традиционалистское, сугубо имперское, подчеркнуто общественное, а потому и постепенно перерастающее в мышление общенародно–имперское.

Относительно полной чуждости российского либерализма самой идее крепкой национальной власти и эгоистично–отрицательном отношении либертариев–«демократов» к отечественной государственности как таковой замечательно верные слова сказал еще Ф. Достоевский: «Ненависть тоже тут есть... они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как–нибудь вдруг перестроилась, хотя даже на их лад, и как–нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся...», ну а вообще–то (в самой–самой своей глубине, по большей части) «наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому сапоги вычистить»[17].

В противоположность прозападному либертарианству, основной части русского народа свойственно весьма «консервативное» душевное устроение и, соответственно, мышление. Отсюда следует и такое же (пока еще во многом, так сказать, полуосознанное) «консервативное» – пробуждающееся у немалого уже числа русских людей – стремление к истинной своей Российской государственности, основанное на желании восстановить наконец ее прежние духовные традиции, почти что на столетие прерванные большевизмом.

Будучи же постепенно более четко осмысляемым, стремление это, в свою очередь, должно неизбежно привести нас в итоге к разработке и признанию единственно возможного и необходимого для России задания: следовать (без оглядки на кого бы то ни было!) своим собственным «святорусским» цивилизационным путем, вырабатывать свои собственные правила «политической игры» и руководствоваться только своим собственным правовым кодексом, как это ныне практически и осуществляют, например, США, Япония или Китай.

Только выбор собственного пути – в собственном правовом поле, с собственным, государственнически ориентированным его пониманием (ибо сегодня уже встает вопрос о сохранении самÒй нашей российской государственности!) может обеспечить нам возрождение столь уникальной страны – как Россия.

Весь вопрос в том, успеем ли мы предотвратить во многом разрушительную и потому вовсе нежелательную для всех нас фазу «горячих» напряжений, пойдя (при согласии большинства нации) путем, пусть и нелегким в государственной перспективе, но всё–таки благим в своем итоговом возрождении России, – а именно путем национальной солидарности вокруг крепкой и ответственной системы подлинно патриотичной русской власти?

О том, что мы уже – суть невольные участники своей же собственной внутренней «холодной» войны, весьма трезво и рассудительно, но не теряя футурологического оптимизма, говорит академик И. Шафаревич: «Смотрите, как многое, казалось бы уничтоженное, воскресает на наших глазах. Сколько народа тянется к храмам, сколько трудится, восстанавливая их. Монархические чувства, казалось бы, были истреблены с корнем и заплеваны. Но и они пробуждаются, и особенно среди молодежи...

Столыпин писал: "Россия выстоит и одержит победу только в народной войне". То есть только тогда, когда русские почувствуют, что под угрозой существование народа. Происходящее сейчас у нас вполне можно сравнить с жестокой истребительной войной: по падению производства, по убыли населения, по возможным последствиям. Мы переживаем сейчас третью Отечественную войну. Если народ осознает эту войну как Отечественную, то найдутся силы, чтобы преодолеть и нынешнюю смуту»[18].

Церковь из века в век признавала духовно–легитимной только царскую форму власти, ибо фактически сама Церковь и осуществляла – через акт церковного помазания на Царство (по еще ветхозаветной традиции) – сохранение и функционирование института монархии, то есть освященной власти как таковой.

И потому, увы, безусловно, чисто конъюнктурным и, так сказать, остаточным, застарелым реликтом советизма представляется абсолютно «внерелигиозное» высказывание участников Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 1994 года о «непредпочтительности для Церкви какого–либо государственного строя, какой–либо из существующих политических доктрин» – высказывание, повторенное и в одном из важнейших документов Архиерейского Собора 2000 года[19]. ...Несколькими строками выше участники того же Собора (критически отталкиваясь от повсеместно распространенной ныне демократической формы правления – как отражающей апостасийное падение псевдо–«просвещенного» человечества), вполне определенно заявляют, что, «нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения [читай: монархия. – д. Г. М.] станет естественной»[20]. Но как тогда можно «не предпочитать» – «более высокой формы государственного устроения»? И потому не без некоторого недоумения читаешь затем следующие строки указанного документа о том, что «Церковь не считает для себя возможным становиться инициатором изменения формы правления» – даже если она  уверена в том, что есть формы гораздо лучшие.

И как при этом можно, зная о «более высокой форме» устроения государства, не пытаться «становиться инициатором» этого лучшего?

Или напрасно учил Св. Апостол Павел: «Хорошо ревновать в добром всегда» (Гал. 4, 18)?
И почему, например, Грузинская Православная Церковь сочла для себя как раз вполне возможным в условиях, так сказать, демократического строя высказать самое определенное и естественное для христианина «православное предпочтение», инициировав «более высокую форму государственного устроения» – а именно выдвинув недавно идею восстановления в Грузии православной монархии?

Богоустановленное Православие в целом как раз всегда отдавало и отдает по сей день предпочтение именно монархической форме правления –  как столь же Богоустановленной!

Именно это изначально прекрасно понимали Святые Отцы Церкви, недаром потому и утвердившие институт монархии – как единственно священную христианскую форму государственного правления. Именно это и было ими прямо заявлено в постановлениях Вселенских Соборов и потому не может быть отменено никаким, пусть даже и архиерейским, Собором любой Поместной Церкви и никакою Церковью не может быть подвергнуто сомнению и, тем более, отметено – как нечто, на сегодня устаревшее!

Недаром «деяния» Вселенских Соборов утверждают, что в Церкви занимают «по церковному установлению, второе место боговенчанные, победоносные и богоизбранные Императоры наши и владыки вселенной. Священник есть освящение и укрепление Императорской власти, а Императорская власть есть сила и твердыня Священства… Величайший дар дал Бог людям: Священство и Императорскую власть; первое охраняет и наблюдает небесное, вторая, посредством справедливых законов, управляет земным»[21].

…Конечно, Церковь не может и не должна заниматься мирским политиканством, и для нее вовсе нежелательно напрямую участвовать в деятельности любых властных структур. Но это не освобождает ее от обязанности – как духовного учителя, врача и нравственной совести общества (если она претендует на эти функции в нем) – именно высказывать предпочтение тем или иным доктринам – особенно если они угрожают духовному здоровью общества и самой Церкви; более того: например, ее прямым долгом является духовное обличение любой безбожной идеологии, и она всегда остается призванной способствовать своим духовным авторитетом свержению власти антихристианской – той же коммунистической или же фашистской – и утверждению христианской!

Как может Церковь, сохраняя свое достоинство Тела Христова и находя духовную основу именно в евангельской правде, не высказываться самым определенным и прямым образом – на основе христианской предпочтительности – в поддержку власти относительно нравственной и легитимной – против утверждения любых видов власти тоталитарной и антихристианской?

Сделавшие так – предадут и Церковь Христову, и Самого Христа! Именно это–то и окажется самым прямым политиканством...

Как и прежние, так и современные архипастыри Церкви (если они желают занимать – вне всяких сиюминутных политических конъюнктур – собственно религиозную позицию, покоящуюся на вневременном Божием установлении и Священном Предании) не могут не утверждать предпочтительности именно монархической формы правления по сравнению с любыми другими: ведь, повторим, сама эта форма была отнюдь не «изобретена» Церковью, а ей вручена (а через нее и всему человечеству) еще в Ветхом Завете Самим Богом – как форма единственно истинная и в православном смысле единственно возможная в условиях общего падшего состояния мира.

К тому же, архипастыри Церковь не имеют, по сути, и полного канонического права говорить об указанной «непредпочтительности»: на это в данном конкретном случае имеет право только высший орган церковной власти – Поместный Собор (причем совершенно свободный в своем волеизъявлении и абсолютно не «политизированный», каким, к сожалению, частично был даже Собор 1918 года, на отдельные заявления которого повлияли как события февральской революции, так и некоторые «демократически»–обновленческие тенденции отдельных его участников).

Только очередной, совершенно свободный от сиюминутных политических страстей Поместный Собор может высказаться по вопросу о форме власти на Русской земле, поскольку именно Поместным Собором 1613 года и была подтверждена неизменяемость самого института Самодержавия в России (отрицать именно такой церковный статус этого Собора, называя его лишь Земским, – с церковно–исторической точки зрения абсолютно некорректно).

Останавливаясь столь подробным образом на вопросе о безусловной предпочтительности для Православной Церкви именно монархической формы правления, в то же время следует самым решительным образом подчеркнуть, что идея монархии как таковая отнюдь не является церковным догматом и обязательной частью православного вероучения.

Строго церковную позицию в отношении института монархии в свое время весьма четко изложил Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви, митрополит Анастасий (Грибановский), заявивший на Соборе 1938 года: «…Самодержавие входит в православное миросозерцание, но не является предметом веры нашей»[22].

Православие, всегда трезво оценивая любые формы человеческой власти, в том числе учитывая и исторические грехи Самодержавия, признавало, однако, глубокую внутреннюю духовную правду монархии – как вполне земного (пусть и освящаемого Церковью) института власти, но неизменно, тем не менее, старающегося ориентироваться на Монархию Небесную.

Монархия – это не политический атавизм, не памятник Средневековья, а Богом врученная нам (еще в ветхозаветные времена!) единственная норма правления, потенциально предельно благая для грешного человечества; и тем хуже для последнего, если оно ныне в массе своей не способно оценить и вместить в себе этого бесценного дара Божия – освященного Церковью Самодержавия как единственно приближающегося к тому идеалу земной власти, которой и может, и должен повиноваться каждый православный христианин.

И то, что это именно так, проповедует нам св. апостол Павел в своем Послании к римлянам!

К сожалению, в России при оценке, так сказать, общественно–церковной легитимности власти чуть ли не полтора столетия использовалась (как порой еще используется и ныне) звучащая внутренне довольно–таки конформистски фраза из Нового Завета, переведенная в свое время весьма неточно! – как: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению...» (Рим. 13, 1–2). Издавна слова эти так и понимались: любая, мол, власть «от Бога», а потому любой, пусть даже и богоборческой, власти нужно подчиняться. Именно такое понимание этой апостольской фразы и служило, в частности, многие годы, например, внутренним оправданием Патриарха Сергия в его духовно противоестественном альянсе с большевицкой палаческой властью; им же нередко успокаивали свою совесть архипастыри и пастыри Русской Церкви, шедшие в советский период на те или иные компромиссы с богоборцами–коммунистами.

Однако в авторском апостольском тексте присутствует совершенно иной смысл – абсолютно противоположный!

Смысл этот ясно проступает в ряде переводов данного фрагмента Послания на другие языки; сохранен он и в церковно–славянском тексте, где сказано следующее: «Несть бо власть, аще не от Бога» – то есть, не является власть властью, если она не от Бога, буквально: «Ибо не есть власть, если (она) не от Бога»! Как видим, смысл здесь совершенно иной и абсолютно не конформистский.

Еще яснее именно такое содержание выражено в греческом тексте Послания – в буквальном переводе: «Не ведь есть власть, если не от Бога»[23] (т.е. не является ведь подлинной властью «власть», если она не от Бога, – «власть», которая по духу своему «не Божия»); и далее дважды в том же первоисточнике разъясняется: «Бога ведь слуга она есть» (Рим. 13, 4).

А коммунисты, которым призывал повиноваться «с радостью» Патриарх Сергий, были ли они «Божиими слугами»?

Итак, Церковь Христова словами великого апостола Павла совершенно ясно говорит нам и до сегодняшнего дня: если власть не Божия, не христианская, Богом не освященная, то для Церкви она является властью сугубо условной и принимается, так сказать, «по факту», по печальной необходимости...

Еще Древняя Русь прекрасно понимала именно христианские, евангельские основы легитимности царской власти, потому единственно и признававшейся у нас многие столетия. Более того, даже и сам Царь являлся в сознании древнерусского общества и Церкви легитимным только до тех пор, пока оставался в своих деяниях искренним, сознательным христианином – лично, быть может, в чем–то порой и заблуждаясь. И недаром именно такое «христианское измерение» царской власти замечательно ярко и ясно выразил в самом начале XVI века преподобный Иосиф Волоцкий, призвав подчиняться только такому земному Царю, который «подзаконен» Царю Небесному, ибо нечестивый и грешный, неправедный Царь есть «не Божий слуга, но диавол, и не Царь, а мучитель»[24].

 

...Известнейший наш архипастырь, митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) считал, что естественной для нас может быть только монархическая форма правления, при этом он особо подчеркивал, что «...монархия в России может быть восстановлена только как творческое развитие механизмов русской государственности при сохранении в неприкосновенности ее основополагающих, традиционных ценностей и святынь. Это значит, что никакой примитивной реставрации, никакого буквального возврата к тому, что было до революции 1917 года – быть не может ни в коем случае! Из нашего дореволюционного прошлого, так же, как и из трагического «советского» периода русской судьбы, мы должны будем взять лишь самое ценное, практически применимое и жизнеспособное, решительно отбросив все то, что история отвергла самим ходом своей эволюции»[25].

Прямо указывает на насущнейшую необходимость возрождения у нас монархии и один из наиболее ныне трезво мыслящих архипастырей нашей Церкви – архиепископ Владивостокский и Приморский Вениамин (Пушкарь), пишущий в одной из своих статей: так: «…Каждый из нас должен сделать всё от него зависящее, дабы свести к минимуму пагубное влияние различных апостасийных мирских начинаний... Необходимо и всенародное противостояние так называемому "духу времени". Но для того, чтобы успешно бороться с этим духом апостасии в масштабах всей страны, необходимо восстановить симфонию государства и Церкви. А это возможно – не будем лукавить – лишь в рамках истинно православной русской государственности. Не секрет, что наилучшей, единственной формой православной государственности является Самодержавная монархия... Вновь обрести во главе народа венценосного вождя, Помазанника Божия – что может быть лучше и спасительнее для России?»[26].

Пусть сегодня мы наблюдаем явное несоответствие нынешнего духовного состояния и мира в целом, а России, в частности – требованию скорейшего осмысленно–положительного восприятия монархической идеи как таковой и внедрения ее в нашу духовно–политическую жизнь. Пусть так, и тем не менее нам, русским православным людям, вовсе не следует отказываться от мысли постепенного возрождения этой идеи – и, быть может, даже не в столь уж отдаленном будущем. И, глядя на все наши нынешние беды и пытаясь найти выход из них, не раз вспоминаешь решительно и трезво сказанные И. Солоневичем слова: «...сильная Россия никому, кроме нас, не нужна. Никому, кроме нас, не нужен и русский Царь. Но нам–то он нужен очень...»[27].

 

Как сказано было еще в ветхозаветные времена Ангелом Господним в поучающем откровении священнику Ездре: «Погибают многие в этой жизни, потому что нерадят о предложенном им законе Божием. Они не послушались, и воспротивились Ему, утвердили в себе помышление суетное. Увлеклись греховными обольщениями, сказали о Всевышнем, что Его нет, не познали путей Его, презрели закон Его, отвергли обетования Его, не имели веры к обрядовым установлениям Его, не совершали дел Его. И потому... пустым – пустое, а полным – полное» (3 Езд. 7, 20–25).

Увы, сколько же еще наших сограждан пребывает и поныне в том духовном помрачении «пустоты» и в том поистине глубочайшем сне разума, которые иначе как продолжающимся затяжным социальным сумасшествием не назовешь!

И все–таки будем справедливы: с началом разложения коммуно–советизма в России наступает, слава Богу! – пусть во многом еще медленно и нерешительно – постепенное наше пробуждение от почти вековой летаргии безбожия и духовной лени.

И хотя дикие искажения, накопившиеся за предыдущий век в сознании значительной части граждан СССР, остаются пока неистребимы, жизнь все–таки показывает, что даже и к полузрячей душе современной России – вполне применимы слова Ф. Достоевского: «народ русский остается в огромном большинстве своем – православен и живет идеей православия... хотя и не разумеет эту идею отчетливо и научно. В сущности в народе нашем кроме этой "идеи" и нет никакой… И это несмотря на то, что многое у самого же народа является и выходит до нелепости не из этой идеи, а (из) смрадного, гадкого, преступного, варварского и греховного. Но и самые преступник и варвар, хотя и грешат, а всё–таки молят Бога, в высшие минуты духовной жизни своей, чтоб пресёкся грех их и смрад и всё бы выходило опять из той излюбленной "идеи" их»[28].

Истинная вера в Бога и верность Православной Церкви, духовное, а не формальное понимание самой сути Самодержавия, как власти – подлинно ответственной перед страной, – вот те реальные основы, на которых только и может вновь пробудиться и получить широкую поддержку народа монархическая идея в России...