Восточнохристианская цивилизация перед
лицом новейшего мирового хаосопорядка.
(в окрестностях нового Константинополя)

Андрей Николаевич Окара
кандидат юридических наук,
Центр восточноевропейских
исследований (Москва)

         Россия, Украина, Беларусь и иные культурно родственные страны в настоящий момент находятся на модернизационном и цивилизационном раздорожье – пребывают в состоянии поиска своего места в мире настоящего и будущего, поэтому актуальность цивилизационного самоосознания для них крайне велика. Ниже мы попытаемся комплексно проанализировать культурно-цивилизационные особенности стран восточнохристианского ареала и смоделировать варианты эффективного развития в условиях глобальной социально-политической турбулентности.

Цивилизационная идентичность в современном сознании.

Цивилизации являются более устойчивыми ассоциациями, чем империи, национальные государства и культурно-языковые общности. Цивилизацию принято рассматривать как самый высокий уровень культурно-ценностной консолидации; однако следует отметить, что цивилизация – это не застывший во времени «культурно-исторический тип», а живой процесс. Ниже речь пойдет о цивилизациях как локальных общностях, выстроенных вокруг общих ценностей. В этом смысле цивилизационная идентичность не тождественна ни религиозно-конфессиональным, ни культурным, ни этническим, ни расовым, ни языковым факторам, хотя все они и участвуют в ее создании.

Следует отметить, что цивилизационная идентичность – это не просто раз и навсегда данные количественные характеристики той или иной социальной общности. Это качественное измерение, подверженное трансформации во времени – усилению, ослаблению, изменению. Поэтому главный критерий цивилизации – это наличие определенного набора трансцендентных представлений о бытии, об абсолютной реальности, о времени, вечности, смысле существования и т.д. Ключевой момент в определении сущности той или иной цивилизации – исследование ее «сакральной вертикали», то есть, по определению В.Л. Цымбурского, религиозных или идеологических представлений, соотносящих культурную, геополитическую и социальную практику с Абсолютом, с высшей трансцендентной реальностью.

Таким образом, современную цивилизацию можно определить как процесс по поддержанию универсальной картины мира, наднациональной идентичности и жизненного порядка у локализованной социальной общности на основе общих трансцендентных ценностей и эмпирических представлений, а также культурных и социальных практик.

Как известно, Самуэль Хантингтон выделяет в современном мире восемь больших цивилизаций: синскую (китайскую), японскую, индуистскую, исламскую, православную, западную, латиноамериканскую и африканскую.

При всем схематизме такого деления и спорности вопроса о том, являются ли Западная Европа, Северная Америка и Южная Америка отдельными цивилизациями либо тремя субцивилизациями единой западной цивилизации, согласимся с выделением восточнохристианской цивилизации именно как отдельной цивилизации, а не субцивилизации Запада или «единой Европы», как это часто происходит в российской социогуманитарной мысли.

Вместе с тем говорить о «православной» цивилизации не совсем точно по трем причинам:

• Во-первых, в словосочетании «православная цивилизация» происходит отождествление цивилизации и конфессионального пространства – цивилизация ошибочно приравнивается к религии.
• Во-вторых, восточное христианство не сводится лишь к православию – не все восточные христиане являются православными, однако все они принадлежат к восточно-христианскому культурному и цивилизационному ареалу.
• В-третьих, относящиеся к этой традиции страны являются секулярными, церковь (за исключением Греции) не играет значимой жизни в обществе.

Поэтому точнее было бы говорить не о «православном», а о «постправославном» сообществе. Оптимальным и корректным представляется определение цивилизационной общности как «восточно-христианской» или «восточно-европейской».

Выделение именно восточно-христианской цивилизации в идеале снимает и актуальный для каждой из православных стран болезненный вопрос о ее принадлежности/непринадлежности к Западу/Востоку. Восточно-христианская цивилизация не есть Запад – в том смысле, в котором им является западно-христианская цивилизация, и не есть Восток – в том смысле, в котором им являются исламская и иные цивилизации Азии. Но, тем не менее, и восточно-христианская, и западно-христианская цивилизации произрастают из одного корня – из античной греко-римской цивилизации. Античный универсализм был заложен и в одну, и в другую цивилизационные матрицы. Христианство добавило в каждую из них еще и духовный универсализм.

Однако если универсализм западной цивилизации стал начиная с XV–XVII веков основой проекта «Модерн», то универсализм восточно-христианской цивилизации реализовался в Византийской империи и затем в достаточно причудливых формах в Советском Союзе. К основополагающим признакам универсализма следует причислить и идею развития, у которой также два источника: античность и христианство.

Так что на данный момент универсализм, проекты будущего, которые хотелось бы реализовать и вовлечь в них все человечество, претензии на универсальность и общезначимость тех социальных инноваций, которые способны породить православные страны, – это ресурс возможностей восточнохристианского мира, которым, правда, пока не особо спешат воспользоваться.

Принципиально важным является вопрос о месте СССР в истории развития восточно-христианской цивилизации.

Советский Союз – политический и геополитический продолжатель Российской империи – можно определить шпенглеровским термином «псевдоморфоза» восточно-христианской цивилизации, под которым понимается несовпадение внешней культурной формы и ее глубинного содержания. Октябрьскую революцию 1917 года и установившийся после неё большевистский режим допустимо интерпретировать как аналог западной Реформации. В новом, коммунистическом культе в «перевернутом» виде воспроизводились основные христианские ритуалы, эсхатология «светлого будущего», «рая на земле», а мессианство Третьего Интернационала вполне сравнимо с третьеримским. Примечательно, что после Второй мировой войны Советский Союз целенаправленно включил в орбиту своего геополитического и идеологического влияния – в «социалистический блок» – все страны восточно-христианского ареала, за исключением Греции и Кипра, интегрировать которые не удалось по стечению ряда обстоятельств.

Географический ареал восточно-христианской цивилизации

Границы цивилизаций, как и границы государств, изменчивы во времени. Однако, в отличие от государственных границ, цивилизационные – расплывчаты и не имеют строгих очертаний. Цивилизациионные ядра и территории с устойчивой цивилизационной идентичностью окружены лимесами (цивилизационными окраинами) и лимитрофами (межцивилизационными пространствами), в современном глобализующемся мире в условиях нового великого переселения народов представители самых разных цивилизаций могут проживать совместно на одной территории длительное время и сохранять свойственные им культурную, религиозную, цивилизационную и даже языковую идентичности.

Представляется, что в настоящее время пространство восточно-христианской цивилизационной общности состоит из территорий современных независимых государств, в которых восточное христианство исповедуется подавляющим большинством населения и исторически является основой национальной или государственной идентичности. К таковым относятся: Армения, Беларусь, Болгария, Греция, Грузия, Кипр, Македония, Молдавия, Россия, Румыния, Сербия, Украина, Черногория. Окраинами восточно-христианской цивилизации можно считать ареалы распространения православия на Ближнем Востоке, в Северной Африке, Северной Америке и некоторых других регионах, а также ареалы распространения древних восточно-христианских церквей (монофизитских и несторианских) в Эфиопии, Египте и на Ближнем Востоке.

Единственной относительно влиятельной международной организацией, объединяющей страны на основе восточно-христианской цивилизационной идентичности, является Европейская межпарламентская ассамблея православия со штаб-квартирой в Афинах, постоянными членами секретариата которой являются Греция и Россия, а генеральным секретарем – исключительно представитель Греции. За время своего существования (с 1994 года) ее членами были представители парламентов Австралии, Албании, Армении, Беларуси, Бельгии, Болгарии, Греции, Грузии, Иордании, Казахстана, Кипра, Латвии, Литвы, Молдавии, Палестины, Польши, России, Румынии, Словакии, США, Уганды, Украины, Финляндии, Чехии, Эстонии.

«Осевыми» (по Тойнби) или «стержневыми» (по Хантингтону) государствами, «ядрами» восточно-христианской цивилизации в современном мире следует считать Грецию, Россию и Украину.

Грецию – как непосредственную наследницу Византийской империи, носительницу греческого языка, греческой культуры и греческой этнокультурной идентичности, как очаг и своеобразный культурный эталон православия.

Россию – как преемницу Византии и единственное на протяжении нескольких веков независимое православное государство, как современную страну православной культурной традиции, претендующую на статус сверхдержавы.

Украину – как центр наиболее значительной рецепции православного христианства в средневековом мире, как прямую наследницу Древней Киевской Руси, генератор церковной и светской модернизации для всего славянского мира в XVII–XVIII веках, как самую большую в современном мире страну по числу православных верующих с высокой интенсивностью религиозной жизни.

Ареал распространения восточно-христианской цивилизации можно обобщенно именовать Восточной Европой – в противовес Западной и Центральной Европе. При этом Западной Европой следует именовать романо-германские и англосаксонские страны. Центральную Европу в таком случае следует рассматривать как цивилизационную окраину Западной – это страны западно-христианского ареала, но не принадлежащие к семьям романо-германских и англосаксонских народов (Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, Словения, Хорватия, а также Эстония, Латвия и Литва; открытым остается вопрос о принадлежности к центрально-европейскому ареалу преимущественно исламских Албании и Боснии и Герцеговины). Таким образом, Восточная Европа в современном актуальном понимании – это не социалистическая Европа Варшавского договора, а Европа восточно-христианской традиции.

Именно вызов Запада является базовым и определяющим для России, Украины, Беларуси. Для Греции, Болгарии, Сербии, Румынии, Грузии, Армении, наряду с вызовом Запада, на протяжении нескольких веков определяющим был вызов Юга – Оттоманской Порты. По отношению к Западу, а в предыдущие века также и по отношению к Оттоманской Порте, российскими интеллектуалами и политиками выстраивались геополитические и концептуальные консолидационные проекты вокруг Российской империи. Три наиболее разработанных – это проект вселенской православной монархии, панславистский и евразийский проекты.

Первый – это попытка объединения под скипетром российского царя всех православных стран: «украинский проект» Алексея Михайловича и Никона, «греческий проект» Екатерины II, российско-турецкие войны и борьба за освобождение Константинополя Александра II и Александра III. Второй проект – это попытка собрать под главенством России все славянские земли – как православные, так и католические и протестантские. Третий проект – евразийский, основанный на стратегическом союзе православных славян с мусульманами – тюркскими народами Евразии. Какому из этих трех проектов отдать предпочтение? Вероятно, тому, который в наибольшей степени основан на общности ценностей, а не интересов.

«Православный» проект основан на общности экзистенциальных, сакральных, историософских и религиозных ценностей. Панславистский – на общности этнокультурных и языковых ценностей, а также на мифологеме об общем происхождении. Евразийский – на идее общего «месторазвития», на взаимном культурном влиянии, стратегической общности геополитических интересов. По всей вероятности, для консолидации на основе ценностей культурного и трансцендентного характера наиболее перспективен и актуален в геополитическом отношении именно «православный» проект в современной интерпретации – без теократической и имперской составляющих.

Аргументы противников развития восточно-христианской цивилизациионной идентичности России сводятся к тому, что в случае установления приоритетных отношений с православными странами могут ухудшиться отношения с Северным Кавказом, тюркским Поволжьем, Центральной Азией, Ираном.

Однако в том и дело, что восточно-христианская цивилизация может рассматривать неродственные в цивилизационном отношении (но родственные в культурном и историческом плане) страны и народы в качестве союзных лимитрофов, с которыми должны выстраиваться приоритетные отношения. То есть для восточно-христианской цивилизации Польша, Чехия, Словакия, Хорватия, Казахстан – это именно лимитрофы. Но лимитрофы, которые можно включать в ареал своего влияния, – тем более что в российской общественной мысли на концептуальном уровне разработаны стратегии взаимодействия и с тюрками, и со славянами-католиками, главный момент в которых – ответ на вопрос, как собственную цивилизационную и религиозную идентичность сделать не фактором противостояния и «конфликта цивилизаций», а, напротив, фактором консолидации, взаимопонимания и «диалога цивилизаций». Аналогичным образом формулируется задача для Украины – не превратить во врагов Польшу и крымских татар; для Сербии – удержать на приемлемом уровне отношения с Хорватией и Боснией и Герцеговиной; для Греции и Болгарии – поддерживать отношения с Турцией.

Модернизация, демодернизация, постмодернизация в условиях восточнохристианской цивилизации

Россия, Украина, Беларусь и некоторые другие страны, в которых православная культурная и религиозная традиции являются доминирующими и определяющими, после исчезновения СССР и закрытия советского модернизационного проекта в начале 1990-х при наличии мощного «вызова» Запада встали на путь вестернизации. Однако, поскольку вестернизация, облаченная в концептуальную оболочку постмодерна, сопровождалась очевидной демодернизацией этих стран и архаизацией обществ, в условиях усиления политической турбулентности и ломки мирового порядка встал вопрос о необходимости поиска альтернативных форм социального проектирования и развития.

Существующий в настоящее время арсенал социального проектирования позволяет производить модернизацию общества на более мягких и тонко подобранных концептуальных основаниях. Если в индустриальную эпоху модернизация означала ломку жизненного уклада и традиционных ценностей, социальную мобилизацию, насильственную урбанизацию, сильный общественный стресс, репрессии против недовольных и прочие «прелести», пережитые советскими гражданами в 1920–1930-х годах, то при нынешних технологических возможностях, существующих в постиндустриальном информационном обществе, практически любые социальные трансформации возможны без массового социального насилия со стороны субъекта модернизации.

Современная социальная теория предлагает незападному обществу три варианта ответа на «вызов» Запада: вестернизацию, догоняющую модель развития (в том числе неомодернизацию как её разновидность) и постмодернизацию как развитие на основе собственной идентичности. Последний вариант выглядит на первый взгляд крайне привлекательно, ибо на словах предлагает постсоветским странам «постмодернизацию-безвестернизации». Однако в реальности эта теория, пропагандирующая гибкое сочетание ценностей традиционного и модернизированного обществ, как правило, не обладает вообще никаким потенциалом развития.

В условиях глобальной конкуренции «вызов» Запада заключается еще и в том, что он всеми возможными способами стремится не создавать новых и нейтрализовывать имеющихся конкурентов. В ход идет весь арсенал политических, экономических и когнитивных средств. Например, падение на постсоветском пространстве уровня среднего и высшего образования при помощи внедрения стандартов Болонской системы, замена экзаменов тестами, «экспорт» западной гедонистической модели досуга и массовой культуры без «укомплектования» их соответствующей трудовой этикой, навязывание при помощи грантовой системы определенных научных стандартов и «вирусных» теорий в социогуманитарных науках и т.д. – все это инструменты демодернизации.

Но самый эффективный инструмент (и наиболее болезненный для постсоветских обществ) – это навязывание при помощи лоббистских и информационных технологий той или иной схемы и стратегии модернизации, что сопровождается также крупными кредитами под определяемые кредиторами условия. Совершенно точно замечает В. Г. Федотова, что в 1990-е годы российское общество кинулось догонять Запад эпохи первоначального накопления, тогда как Запад уже завершил этап перехода к постиндустриальному развитию. И архаизация в России происходит после того, как она прошла процесс индустриализации.

Представляется, что в нынешних условиях ответ на глобальный «вызов» Запада можно дать лишь при сочетании инструментального и ценностного подходов. Инструментальный предполагает, что в современных условиях копирование какой-либо привлекательной модернизационной модели развития контрпродуктивно. Ценностный подход означает, что в нынешних условиях актуален не просто грамотный ответ на «вызов» Запада, а создание собственного глобального вызова. Иначе говоря, создание собственного универсального миростроительного проекта.

Кризис любого крупного социального явления, идейно-философского движения, интеллектуального направления или течения в искусстве влечет за собой, как правило, две реакции – постмодернистскую (декадентскую) и авангардную, разница между которыми заключается в отношении к завершившемуся явлению.

В первом случае реакция сводится к переосмыслению и переструктурированию уже имеющихся достижений, во втором – напротив, к отрицанию старого и утверждению инновационной модели. У завершающегося проекта «Модерн» есть постмодернистская реакция – различного рода доктрины, размывающие модернистские ценности и институты. Но буквально на наших глазах формируется и авангардная интеллектуальная реакция – теории «сверхмодерна», «альтермодерна», «неомодерна», «архео-модерна», консервативно-революционного развития и т. д. Как представляется, восточнохристианская цивилизация имеет в своем арсенале некоторое количество явлений и феноменов, которые могут быть востребованы в качестве инноваций при моделировании новых социальных и миростроительных проектов.

 
Восточнохристианская антропология как предпосылка новой социальности

Важнейшим достоянием восточно-христианской цивилизации и национальных культур составляющих её народов являются представления о человеке, его природе, возможностях, жизненных задачах, посмертном существовании, а также о месте в универсуме и обществе. Главные различия между восточно-христианской и западно-христианской цивилизациями начинаются именно с антропологических установок – с представлений о смысле жизни и смерти, о грехе, спасении, преображении, должном и недолжном, о труде и посмертном воздаянии, из чего в свою очередь вытекают представления о церкви, обществе, государстве и конце света.

В основе православной антропологии лежит представление о возможности стяжания человеком божественных энергий и о единении с Господом на энергийном уровне, полнее всего раскрывшееся в исихазме, о выходе за пределы повседневности, о реальности трансцендентного опыта. «Идеальный человек» в православии – это человек, взятый в некоем трансцендентном масштабе, стремящийся к обожению и преображению, выходящий за онтологические и антропологические пределы, человек-абсолют. Характерно, что в православной этике подобный антропологический максимализм фактически рассматривается как норма существования, а не как экстремальная жизненная стратегия для ограниченного круга духовных подвижников.

Секуляризация начиная с XVIII века постепенно уменьшала значимость религиозных антропологических представлений для стран восточно-христианского мира, однако типологически близкие модели «прорастают» уже в светской культуре – скажем, классическую русскую литературу XIX и даже отчасти XX века можно рассматривать как специфическую форму духовной практики; некоторые исследователи обнаруживают в основании ее смыслов, образной системы и изобразительных средств архетипы соборности и пасхальности. Примечательно, что ее типический положительный герой – не деятель, а созерцатель. Обобщая, можно сказать, что главный герой русской классической литературы XIX века – человек преображенный, человек, вставший на путь духовного обновления.

Совершенно иные антропологические представления просматриваются в фундаменте западноевропейской культуры – в контексте католической, а позже и протестантской доктрин «идеальный человек» лишен, по большому счету, подобных максималистских интенций. Трансцендентный опыт рассматривается как удел немногих избранных, «идеальный человек» ограничен определенными онтологическими рамками и сосредоточен на проблеме спасения и искупления, то есть на проблеме земного существования, а не жизни вечной – проблемы обожения для него не существует. Примечательно, что только в православии существует феномен юродства, в католичестве его нет, а в протестантизме вообще отсутствуют как монашество, так и почитание святых.

Разумеется, в западноевропейской культуре еще во времена Ренессанса появляется образ «максимального человека», который позже развивается в алхимических и мистических учениях, в масонстве, у романтиков, у Гёте, Гегеля, Ницше, Хайдеггера, Генона. Подобные культурные феномены создали ткань западноевропейской культуры, но с точки зрения влияния на общественное развитие это были в целом не магистральные, а маргинальные течения. Ткань западноевропейской социальности создали иные мыслители – Августин, Фома Аквинский, Декарт, Гоббс, Локк, Адам Смит, Кант, Поппер, фон Хайек. Мейнстримом Запада стало представление о «минимальном человеке» – «человеке юридическом», «человеке экономическом», «человеке физиологическом».

В современном мире прежняя модель человека, созданная в недрах западной религиозности и культуры, терпит глубокий экзистенциальный и когнитивный кризис – кризис духа и души. Западная цивилизация способна быть генератором новых промышленных технологий и научных открытий, но уже, по всей видимости, исчерпала свои возможности по генерированию новых смыслов существования человека, новых антропологических представлений. В подобной ситуации православная «максималистская антропология» получает шанс быть востребованной как концептуальная, мировоззренческая, ценностная основа для универсального проекта «нового гуманизма», для творческого созидания обновленной и одухотворенной Вселенной, для модернизационных миростроительных проектов.

«Soft power» восточнохристианской цивилизации

Любая большая общность, в том числе цивилизационная, конструируется прежде всего на когнитивном уровне – на основе общих ценностей, идей, идеалов, представлений, символов, сакральных объектов и текстов, моделей поведения, образа жизни и т. д. В результате, совокупность этих смыслов становится основой «мягкой власти» – «soft power».

«Мягкая власть» какой-либо страны, согласно гипотезе Джозефа Ная-младшего, строится на основе сочетания трех основных компонентов – культуры, политических ценностей, уровня влияния на внешнюю политику – и заключается в оказании воздействия на иные страны при помощи ресурса собственной привлекательности. Однако, когда речь идет не об отдельно взятом национальном государстве, а о сообществе стран, имеющих общую цивилизационную природу, потенциал «мягкой власти» должен уточняться, поскольку совокупный ресурс всего сообщества практически не может быть равен сумме ресурсов отдельно взятых стран. Как правило, происходит либо «мультипликационный» резонирующий эффект – как это произошло в свое время с Западом, либо энтропия и рассеивание потенциала.

Проблема России, Украины, Греции и других цивилизационно близких стран заключается в том, что, обладая предпосылками для высокого уровня «мягкой власти», необходимость этого ресурса практически никогда не была осмыслена национальными элитами на концептуальном уровне и не превратилась в реальную проектную задачу или программу сколько-нибудь внятных действий. Именно источением ресурса «мягкой власти» Най поясняет крах СССР в 1991 году.

Кроме того, на протяжении XVIII – начала XX века субъектом генерирования ресурса «мягкой власти» была отдельно взятая Российская империя (в которую, правда, входило большинство православных народов), а не сообщество цивилизационно близких стран (многие из которых обрели независимость и освободились от турецкого гнета именно благодаря ей), в XX веке субъектом стал СССР, несмотря даже на то, что формально он позиционировался как атеистическое государство, защищающее не восточно-христианские, а коммунистические ценности. Моносубъектность подобного развития – существование на протяжении нескольких веков лишь единственного православного государства – стала препятствием на пути кооперации усилий, интересов и возможностей стран восточно-христианского ареала в постсоветскую эпоху, поскольку и в Российской империи, и в Советском Союзе на первом месте был имперский уровень идентичности, а цивилизационный уровень не воспринимался как что-то особо самоценное (за некоторыми исключениями – например, за исключением «греческого» проекта Екатерины II или российско-турецких войн второй половины XIX века).

Если СССР манифестировал собственные идеологические и политические ценности как универсалистские, обладающие потенциальной актуальностью для любой страны и всего человечества в целом, то после его распада страны постсоветского и посткоммунистического мира, имеющие восточно-христианскую цивилизационную идентичность, не рассматривают себя в качестве генераторов каких-либо общезначимых проектов или импульсов и, за редкими исключениями (например, дипломатическое противостояние по поводу признания независимости Косово), не демонстрируют никакой цивилизационной солидарности и кооперации. На постсоветском пространстве достаточно силен информационный, идеологический и даже геополитический антагонизм между Россией, Украиной, Грузией и Молдавией (Беларуси и Армении удалось уклониться от подобного противостояния).

На первый план вышло осознание себя в качестве национальных государств с присущей подобному формату проблематикой «национальных интересов» и доминированием реальных интересов властных корпораций. При этом Россия пыталась использовать ресурс собственной привлекательности на постсоветском пространстве в форматах СНГ, ЕврАзЭС, ОДКБ и Союза России и Беларуси. Однако представление о самоценности цивилизационной идентичности не задействовано ни на уровне политической риторики, ни на проектно-политическом уровне. Чаще всего на первый план выходит апелляция либо к советским ценностям и образам, либо к ценностям западной демократии. В подобном контексте восточно-христианский мир на первый взгляд вообще лишается каких бы то ни было признаков привлекательности, витальности, самодостаточности и обрекается на вечную маргинальность и догоняющее развитие, ведущее к демодернизации и поверхностной вестернизации.

Тем не менее, как представляется, восточно-христианская цивилизация обладает определенным количеством привлекательных свойств, ресурсов и возможностей, часть из которых в нынешних условиях глобального социально-политического транзита вполне способна обрести статус универсальных – актуальных и для всего восточно-христианского мира, и для западного сообщества, переживающего в настоящий момент кризис ценностей, и, возможно, для иных общностей тоже.

Ресурсом «мягкой власти» в ближайшем будущем вряд ли сможет стать какой-либо сугубо политический проект, за исключением разве что распространения ценностей нравственной политики и нравственной экономики, что на данный момент может восприниматься лишь в качестве деклараций. Но для «внутреннего» потребления могут стать актуальными ценности православной социальной доктрины – представление о миссии «Катехона», о «тысячелетнем царстве», представление о симфонии светской и духовной властей, гармония «двух градов» и т. д.

А вот понимание человеческой природы, её возможностей и перспектив, ценность антропологического максимализма и нового гуманизма, концепт новой человеческой солидарности, представления о «высшей правде» и «всечеловечности», присутствующие в культурном пространстве православных стран, могут стать актуальным ресурсом привлекательности восточно-христианского мира, а также оказаться востребованными в новом глобальном миростроительном проектировании.

У стран, составляющих ту или иную цивилизационную общность, могут быть разные, иногда даже диаметрально противоположные интересы, однако общность или близость ценностей создает основу для взаимопонимания и долговременного стратегического партнерства. В нынешней ситуации для эффективного позиционирования самых разных стран может быть актуальным использование двойной идентичности, соединяющей мир-системный анализ Иммануила Валлерстайна и цивилизационную матрицу. То или иное государство в контексте современной капиталистической мир-системы занимает определенное место, передвигается от периферии к центру, повышая свой международный статус, и обратно – от центра к периферии. Но при этом оно сохраняет принадлежность к своей локальной цивилизации. Если положение государства в мир-системе – это категория интересов, то принадлежность к локальной цивилизации описывается в категориях ценностей. Например, Япония и ЕС в рамках капиталистической мир-системы достигли лидирующих показателей по многим показателям развития, однако при этом Япония не стала Западом, не превратилась в часть Европы. То есть статус страны в мир-системе является ресурсом «мягкой власти» той локальной цивилизации, к которой она принадлежит.

Проблема субъектности «креативного класса» и создание нового миростроительного проекта

Кризис модерна и формирование глобального постиндустриального общества, в котором крайне высока ценность нематериальных активов – образов, идей, концептов, идентичностей, символов, мифов, текстов, культурных и технологических образцов, объектов интеллектуальной собственности, порождает представление о программируемости развития, о том, что будущее можно не только прогнозировать, но и эффективно моделировать. Модель «закрытого будущего», в котором вероятность развития событий жестко детерминирована, осталась в эпохе Модерна.

В последнее время в связи с усложнением глобальных связей и систем управления, появлением новых политических субъектов, развитием формальных и неформальных сетевых сообществ, а также в связи с применением когнитивного оружия, гуманитарных технологий, технологий «управляемого хаоса» и асимметричных стратегий, актуально говорить уже об «открытом будущем». Горизонт прогнозирования в условиях глобализации и повышенной социальной турбулентности снижается, вероятность развития событий детерминирована не так сильно, как раньше, а их вариативность значительно возрастает.

Проектирование и воплощение сценариев по управлению будущим путем скоординированных точечных усилий – задача и род деятельности немногочисленного «креативного класса». Но такое управление становится возможным лишь в случае, если определяющими признаками этого класса в целом и его отдельных наиболее пассионарных и харизматичных представителей будут субъектность, амбициозность, стратегическое целеполагание, а также волевые и рациональные качества. В противном случае будущее «за них» создадут другие люди – представители иных народов и цивилизаций. Поэтому успешных строителей нового будущего правильнее было бы определить как «амбициозный креативный класс». «Создание» таких людей – их воспитание, обучение, продвижение на эффективные позиции в социально-политической структуре – становится крайне актуальной задачей для всех стран, претендующих на лидерство в новом мире. Сами же нематериальные активы и технологии «мягкой власти» приобретают исключительное значение «строительного материала», из которого складывается будущее.

Показателем универсальности цивилизационной идеи и идентичности служит их востребованность на общечеловеческом уровне. Восточно-христианская цивилизация обладает всеми предпосылками для того, чтобы генерировать собственные универсальные миростроительные проекты, которые могут быть востребованы как на глобальном, так и локальном уровнях. Сам генезис восточно-христианской идентичности таков, что идея универсализма заложена в нем на матричном уровне – она наследуется из Византии, а ещё раньше – из античности. Как универсалистский развивался и советский проект. Однако на современном этапе развития универсализм восточно-христианской цивилизации не актуализирован – это только возможность, а не сформированное конкурентное преимущество.

В конечном счете жизнеспособность восточно-христианской цивилизации зависит от креативного потенциала и способности генерировать инновации в масштабе всей мир-системы, а не быть лишь реципиентом чужих влияний. Обретение субъектности восточно-христианской цивилизационной общностью имеет два измерения: геополитическое и геокультурное.

Геополитическое предполагает создание геополитической «проекции» цивилизационной общности в формате военно-политического или экономического союза – своеобразного «Поствизантийского Содружества Наций» (термин Димитрия Оболенского). Однако нынешнее состояние цивилизационной идентичности и уровня солидарности стран восточно-христианского ареала исключает создание в обозримой перспективе геополитического блока или геоэкономического союза. На сегодняшний день восточно-христианская цивилизационная идентичность не является достаточным и эффективным основанием для столь серьезного переформирования политического ландшафта Восточной Европы; к нему не готовы не только интегрированные в западные структуры Греция, Кипр, Болгария и Румыния, не только взявшие курс на подобную интеграцию Украина, Грузия, Черногория, Сербия, но даже Россия, Беларусь, Армения и Молдавия.

В существующих условиях более актуально установление двусторонних и многосторонних отношений между странами восточно-христианского ареала, актуализация в общественном сознании и в сознании элитных групп цивилизационной проблематики, научных и философских исследований, а также переход из рефлективной стадии в креативную. Геокультурное измерение восточно-христианской общности предполагает формулировку, конструирование и популяризацию универсального сверхмодернизационного миростроительного проекта, соизмеримого по масштабу с Большим модерном или коммунизмом как проектом альтернативной модернизации. И уникальность подобного проекта может заключаться в специфической новой антропологии, новой онтологии, попытках формулировать новый дискурс социальности.

В своё время Византийская империя – прямая предшественница нынешней восточно-христианской цивилизации – достаточно длительное время была генератором социального и культурного развития для всей Европы. Россия же и иные цивилизационно близкие страны на протяжении последних трех с половиной веков сосуществовали с Западом в реактивном формате: «западный вызов – восточный ответ». Подобная асимметрия отношений свидетельствует о недоразвитой субъектности у восточно-христианской общности. Однако нынешнее состояние размывания модерна и глобальной турбулентности дает возможность на глобальном уровне реализовывать социальные инновационные проекты даже самым маргинальным субъектам: фигурально выражаясь, последние обрели шанс оказаться первыми.

Но успехи в освоении будущего зависят, прежде всего, от уровня солидаризации и кооперации восточно-христианских обществ и от субъектности «амбициозного креативного класса». Можно сказать, что для цивилизационного «строительства» нужны «строители» («креативный класс») и «строительный материал» (ресурс «мягкой власти»). В долгосрочной перспективе у локальных цивилизаций существует три сценария развития судьбы: растворение, столкновение и трансформация. Первый ведет к утере собственной цивилизационной индивидуальности, второй таит в себе угрозу гибели человечества. Третий следует рассматривать как возможность эффективного развития, сопряженного с сохранением своей индивидуальности.

        Не исключено, что в условиях восточно-христианской цивилизации надежду на успешность трансформациий, на преображение социальности и обретение конкурентоспособности перед вызовами новейшего мирового порядка допустимо мотивировать не только характерными для Запада рациональными доводами, но и аргументами, которые присущи незападным обществам, – например волей Провидения.