ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №17 ("Аристокртизм и государственность")

Тема в правовом, политическом
и экономическом ракурсах

ФАШИЗМ И АРИСТОКРАТИЧЕСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ИТАЛИИ

Юлиус Эвола (1898-1974)

итальянский философ,
 художник, политический деятель

 

перевод  Андрея Игнатьева

            От переводчика: Барон Юлиус Эвола всегда был популярным автором в среде активистов НБП, особенно в ранний период её истории. Публикуемый материал позволит лучше представить политическое мировоззрение Эволы, столь несходное с той плебейской демагогией о «правах человека» и «равноправии», которую мы сегодня слышим со всех сторон.

    По нашему убеждению, истинная реакция на вызванный либеральной демократией упадок возможна только с учетом традиционных принципов иерархии, аристократии и монархической власти. Любое другое решение является компромиссом, который отодвигает проблему в сторону вместо того, чтобы её решить. Сегодня нам противостоит новый, тщательно обдуманный политический «идеал», характеризующийся следующими признаками: он провозглашает труд и экономику высшими ценностями; уничтожает все подлинные различия между индивидуумами, сводя их до уровня денег или технического мастерства; рассматривает индивидуума только как средство производства и безликую часть рационализированного бытия коллектива; не признает никакого надсоциального высшего уровня в качестве смысла организации целого; устанавливает в качестве высшей культурной цели материальное покорение мира (что было бы доступно восприятию скотины, облеченной властью). Кто отвергает такое извращение политических идей, у того нет другой альтернативы, кроме возвращения к ценностям, которые мы в высоком смысле можем назвать «традиционными», т.е. к аристократическому восприятию жизни, человека и государства.

Как известно, фашизм хочет представить себя в качестве движения возрождения, претендуя на то, что его ценности являются не только национальными, т.е. итальянскими, но и общеевропейскими. Феномен фашизма не столь однозначен, как многие думают. Он является синтезом противоположных устремлений – и было бы интересно установить, в какой степени он предлагает возможности для традиционного аристократического возрождения и в какой степени он представляет место для устремлений совершенно иного рода.

Только лишь простая декларация основополагающих идей авторитарной власти, дисциплины и государственного суверенитета не придает смысла конкретному политическому движению. С этой, чисто формальной точки зрения, могут совпадать даже идеологии фашизма и советского коммунизма. Речь идет в большей степени об определении содержания, которое должно считаться духом этих принципов. Некоторые соображения по этому поводу в отношении государственного устройства Италии могут быть интересны для читателя.

У Италии в дофашистский период была своя собственная монархическая традиция. Чего нового добавил фашизм к этой традиции? Отвечая на этот вопрос, следует отметить наличие особого антагонизма между правовыми установлениями, фактическим положением и особым равнодушием фашизма к выработке надлежащего конституционно-правового порядка. Фактически фашистская партия с её организацией и образом вождя находятся в центре итальянской действительности. Однако с формально-правовой точки зрения это не совсем так. Дуче[1] остается только лишь главой правительства, назначаемым королём и перед королём ответственным. Юридически он премьер-министр – некая разновидность рейхсканцлера, который предлагает на усмотрение короля как назначение министров, так и секретарей фашистской партии. На дворцовых церемониях дуче следует за принцами королевского дома. Следует также отметить, что нигде не предписано, что глава правительства должен быть фашистом. С конституционно-правовой точки зрения за королём всегда остается право назначения того премьер-министра, которого он хочет. Дуче не является юридическим лицом, и у него нет права назначать себе преемника. Из этого следует, что юридически, и после фашистской революции, у монарха по-прежнему руки остаются не связанными, и он остается главой государства. Фашизм по отношению к итальянской монархической традиции не только имеет значение случайного феномена, но и сам полным образом пронизан этой традицией и един с ней в понимании того, что только она, а не диктатура, как таковая, может обеспечивать и сохранять постоянство и устойчивость государства.

            Давайте обратимся ко второму пункту. Фашистская конституция предусматривает существование так называемого «Большого Совета» (Gran Consiglio), в чьих полномочиях некоторые полагали найти снижение роли традиционной монархии. Мнение или т.н. «Заключение» Большого Совета обязательно при наследовании трона. При этом следует обратить внимание, что во-первых, речь здесь идет только о простом одобрении, а во-вторых – что Большой Совет сам выглядит как разновидность придворного совета. Все остальные члены Большого Совета назначаются только королем, за исключением «квадриумвири» (четырех вождей марша на Рим, которые, не обладают правом наследования трона) и представителей парламента (которые зависят от выборов). В этих условиях произвольный отказ Большого Совета признать законного наследника трона мог бы носить только характер измены и государственного переворота. С другой стороны, и это странно с формально-правовой точки зрения то, что фашизм еще не предоставил защиту традиционной идее от либеральной парламентской раковой опухоли. На деле, в Италии функционирует Парламент нового типа, в котором не наблюдается более никакой борьбы партий, депутаты которого являются представителями синдикатов и корпорации, чьи кандидатуры одобрены фашистской партией. Но одобрения партии не достаточно. Кандидатуры назначенных сверху депутатов должны быть подтверждены через национальное волеизъявление, то есть через плебисцит, для чего все же необходимо старое либерально-демократическое всеобщее избирательное право. Поэтому теоретически возможно представить, что «народ» мог бы отвергнуть предложенный правительством и фашистской партией список и потребовать новый список с определенным количеством своих представителей. Говоря другими словами: если раньше на выборах народ мог отдать предпочтение только одной народной партии, то сейчас на выборах народ способен сказать «да» или «нет» не одной отдельной партии, но вообще правительству. Поэтому с формально-правовой точки зрения вполне мыслимо возвращение к парламенту, в котором большинство бы составляли депутаты-республиканцы и коммунисты, которые, как это и происходило в дофашистский период, пели бы «Красное знамя» и могли бы покинуть зал, когда входил король.

Из этих положений видно, что реальная власть фашизма в Италии еще не нашла себе базы в форме государственно-правового учения, представляемого строго органическим. Стремление к более органической идеологии все же присутствует в Италии, но оно неясное, и среди его сторонников нет единства.

В фашистском движении присутствует также и левый элемент. Он соответствует чисто синдикалистско-корпоративному направлению, которое и само стремится к органической структуре, но в совершенно другом смысле, как нам бы это хотелось. Следует заметить, что итальянский корпоративизм имеет в отличие от немецкого (Шпанн, Эверлинг и др.) другой источник происхождения: если немецкий берет начало из средневековых артелей, то итальянский восходит к синдикализму Сореля и частично к сен-симонизму.

С этой точки зрения идея «иерархии» несет преимущественно экономическое и техническое значение. Иерархическая структура фашистского государства оказывается происходящей из разделения на различные сферы профессиональной деятельности, и какие-либо неполитические и надполитические принципы, как и традиционная аристократическая идея, не играют при этом никакой роли. При таком ходе мыслей в полуфашистских журналах даже идея фашизма представляется как «интеграция» большевизма, на основе корпоративистской идеологии, что требовало полного устранения классовых различий. Недавно на съезде корпорации в Ферраре фашист проф. Уго Спирито зашел так далеко, что высказал пожелание отменить частную собственность в пользу сословно-коммунистической собственности, по примеру советской конституции, но все же с одним отличием – в пределах национально-органической государственной структуры. Итак, фашистская иерархия выстраивалась бы следующим образом: граждане, занятые в производственной сфере – синдикат – корпорация – корпоративное государство. Защитники подобных идей, естественно, не объясняют, что должно означать понятие «национальный» в рамках чисто технической и экономической действительности. Если бы они были последовательными, то они бы не рассматривали монархическую традицию и качественно-национальное содержание как неорганический пережиток преодоленного прошлого.

            В противовес подобным тенденциям другие политические течения стремятся к аристократической органической интеграции фашистского государства. Не следует забывать, что фашистское правительство приняло четкие и строгие законодательные акты по защите аристократических титулов, одновременно возведя в дворянское достоинство выдающихся людей новой Италии (как например, д’Аннунцио, генерала Диаса, министра Ачербо и др.) наконец, при назначении бургомистров или губернаторов выбор преимущественно падает ни тех, кто носит громкие, исторические имена. Но все это все же остается в рамках абстрактного порыва, который фашистское правительство не превратило в правовую политическую реальность. Итальянская нация сформировалась преимущественно под влиянием идеологии 1848 года и как таковая не сохранила подлинной аристократической традиции: дворянский титул был только почетным титулом, который в правовом плане не давал ни привилегий сюзерена, ни политических привилегий. Аристократизм означал частную, семейную традицию, находящуюся вне парламентско-монархической структуры итальянского государства.

В противоположность этому, вышеупомянутые течения требуют придания знати органической функции в новом фашистском государстве. Здесь следует, прежде всего, упомянуть идеи С.М. Кутелли в его журнале «Ля Нобильта дела Стирпе». Кутелли стремится к самому полному претворению в фашистскую действительность монархической традиционалистской идеологии, выраженной в конституционно-правовой форме. Главной идеей он считает иерархическую градацию двух слоев аристократии, первого – личного пожизненного и второго – потомственного. Первый слой охватывал бы всех зарегистрированных членов фашистской национальной партии, так как согласно её уставу эта партия должна объединять итальянцев, в наибольшей степени заслуживающих доверия, благодаря их верности, мужеству, честности и уму.

Уже благодаря этому «фашист» был бы аристократическим титулом, который бы гарантировал носящим его лицам определенные права и привилегии. Согласно Кутелли, в массе простых «фашистов» должна происходить дальнейшая дифференциация, благодаря которой они очутились бы по ту сторону хозяйственной корпоративной структуры и парламента. Это означает, что следует создать правовую базу для второго слоя – потомственной фашистской аристократии со своим собственным политическим влиянием, так как из членов этого сословия можно было бы избирать членов второй палаты или сената, зависимой непосредственно от короля и напоминающей палату лордов английского парламента. Принадлежность к этой второй палате определялась бы просто правовым понятием новой потомственной аристократией, которую Кутелли называет орденом сенаторов.

То, что еще живо в старой итальянской аристократии, должно, по мнению Кутелли, быть передано этой новой аристократии.

Конституционно-правовое определение места аристократии оставляет, однако, открытым вопрос её духовного значения. Должен ли аристократизм иметь только политическое значение? Какое отношение существует между вопросами крови и культуры? Это и является отправными пунктами для нового понимания государства. В Италии даже в наше время существует легитимическое движение, чьими главными представителями являются Р.Р. Тетитто и барон Монти. Эти публицисты утверждают, что трудолюбие, порядочность, деловитость и ум это только буржуазные добродетели, аристократии же присущи добродетели качества более высокого порядка: чувство чести, традиции и верности, гордость бескорыстно служить своему сюзерену и.т.д. Эти качества, по их мнению, сохраняются благодаря наследственной селекции и дают возможность знатному сословию занимать самое высокое положение во власти. Встает важный вопрос, насколько подобные публицисты принимают учение о священном праве. Они признают это учение только в качестве «традиции», не объясняя то его внутреннее метафизическое надцерковное обоснование, которое наконец-то могло бы противопоставить действительно одухотворенный государственный идеал голой социальной и политической идеологии современного упадка.

Этот антагонизм присущ, напротив, более узкому кругу, у которого также имеется боевое издание – «Ля Торе». Особую значимость для этого экстремистского направления имеет сочинение герцога Росси Караччиоло фон Лауриано – потомка знаменитого адмирала Караччиоло, повешенного англичанами в Неаполе. Предпосылкой выхода из сложившейся ситуации авторы этой группы считают решительное восстание против современной культуры. Все что носит чисто политический характер, клеймится как «плебейское». Следствием ценностей, установленных в современном мире, они считают американское новое варварство и уничтожение подлинной аристократии. Аристократия означает для них слой, верный духовным ценностям, и уже во вторую очередь социальную касту. Перед ней стоит задача защищать качество против количества, принцип «больше – чем жизнь» против «только жизнь», личность против коллективизма, преданность бескорыстной творческой деятельности против практицизма, маммонизма, механизма, работы как принуждения. Здесь дух должен стать обусловленным наследственностью образом жизни, а не механическая структура, достигаемая лишенным традиции отдельным индивидуумом через соответствующую тренировку.

Аристократизм здесь вообще следует менее понимать в смысле социальной и политической данности и более как духовное притязание – в гнилых и засыхающих ветвях старых племен вновь пробуждаются обладающие ценностью скрытые признаки существования аристократии крови и духа, благодаря чему проявляется «тип», и аристократический дух и аристократическая каста становятся одним и целым. Речь идет о создании подлинного сверхгосударства, в котором аристократия вновь будет обладать надполитическими и почти сакральными авторитетом и функциями. Её целью будет пронизать всю социальную иерархию и систему производственных сил принципом «больше – чем жизнь» и этим одухотворить ее. Для этого направления фашизм представляется ценностью не как феномен современности, но только в той степени, в которой он, благодаря идеи Рима, приблизился к идеалам сакрального аристократического понимания государства, свойственного как римской античности, так и арийско-римскому средневековью.

Однако в Италии все эти течения остаются в зачаточном состоянии, не оказывая никакого влияния ни на официальные фашистские круги, ни на профессиональных теоретиков права. Тем не менее, не следует их недооценивать и относится к ним с пренебрежением, так как они со своей идеалистической позиции создают внутреннее напряжение, благодаря которому они уравновешивают «левых» фашистов, то есть направления в Италии, исповедующие чисто корпоративистские идеи. Вопрос о действительно органическом фашистском синтезе остается еще неопределенным и нерешенным. Только тогда, когда официальные фашистские круги сделают осознанный выбор в пользу одного, либо другого из обрисованных нами направлений, Италия сможет сказать свое ясное слово Европе и, в конце концов, предложить тот символ традиционного возрождения, который, на наш взгляд, является и мифом лучшего немецкого будущего.

В оглавление ТРМ №17