Дорога в
рабство*
Как
советская система была экспортирована в Восточную Европу.
Борис Грозовский
Со школьных лет мы привыкли
думать, что 70 лет назад жители стран Восточной Европы с восторгом
встретили
советскую армию-освободительницу и, скинув фашистские оковы, отбросив
националистические заблуждения, мелкособственнические инстинкты,
выветрив из
голов религиозный дурман, радостно приступили к строительству
социализма. Как
было на самом деле, рассказывает Энн
Эпплбаум в недавно изданной Московской школой гражданского
просвещения
книге «Железный занавес. Подавление
Восточной Европы (1944–1956)». Её блестяще перевел политолог,
редактор
журнала «Неприкосновенный запас» Андрей Захаров.
Советский
политический режим почти за три десятилетия добился совершенства в
методах и
техниках тоталитарного контроля населения. Институты, автономные от
власти,
были в СССР упразднены, уступив место единой идеологии, одной
образовательной
системе, централизованной экономике. По окончании Второй мировой войны
эти
методы управления были с успехом экспортированы в восемь европейских
стран,
попавших в зону советского контроля.
В отличие от стран Балтии они
не расстались с условным суверенитетом, но были вынуждены воспроизвести
у себя
сталинскую систему. Это далось непросто: становление тоталитаризма
потребовало
ликвидации, выжигания всех независимых от власти элементов — бизнеса,
церкви,
общественных организаций, насаждения единого образа мыслей. Кстати, за
прошедшие с тех пор 70 лет представления власти о том, как должно быть
устроено
общество, изменились не радикально.
Перенесение
ключевых элементов советской системы в Восточную Европу было начато еще
до
окончания войны, в 1944–1945 годах. Первым делом, НКВД, при содействии
местных
компартий, организовывал по своему образу и подобию тайную полицию, как
правило, опираясь на прошедших обучение в СССР людей. «Кто не
коммунист, тот
иностранный шпион», — были уверены выпускники таких школ. Спецслужбы
сразу
начинали кампанию по выборочному выявлению и нейтрализации врагов. И
приступали
к вербовке будущих агентов-информаторов, которые должны были стать
глазами и
ушами партии.
Руководство
компартий переформатировалось, их возглавляли люди, в лояльности
которых Сталин
мог быть уверен. Местным коммунистам передавалось радио, самое мощное
тогда
оружие промывки мозгов. Многие институты, унаследованные от прежней
жизни,
поначалу оставались нетронутыми. Двигаться вперед следовало постепенно,
малыми
шагами, взаимодействуя со всеми демократическими институтами, учил
Сталин.
Церковь, частная торговля и фермерство, некоторые независимые медиа,
даже
конкурирующие с коммунистами партии в 1945–1946 годах ещё работали.
Коммунисты
хотели побеждать на выборах, пусть и не вполне конкурентных. И только
когда эта
стратегия столкнулась с непреодолимыми сложностями (на первых
послевоенных
выборах и референдумах в Польше, Венгрии, Чехословакии и Восточной
Германии
ожидаемых результатов добиться не удалось), коммунисты стали
увеличивать градус
насилия и перешли к уничтожению соперников.
Советскую
систему восточноевропейские страны встречали в полуразрушенном
состоянии — в
этом регионе истребление людей по политическим и национальным мотивам в
годы
войны было особенно интенсивным. Польша потеряла 5,5 млн. населения (из
них 3
млн. — евреи), это 20% населения. Почти в каждой семье были погибшие,
упадок
был чудовищный.
Общества
пережили два поражения подряд: сначала в ходе нацистской, а потом
советской
оккупации. Это была национальная катастрофа, мощный институциональный
кризис.
Мир, в котором люди выросли, распался и прекратил существование; у них
не было
причин доверять усвоенным с детства ценностям и принципам. Эти
институты не
обеспечили устойчивости обществ, в то время сначала немецкое, а затем
советское
владычество требовало полной «смены вех».
Союзники,
уступив Сталину Восточную Европу и допустив её раздел, проявили
традиционное
прекраснодушие и эгоизм. Лидеры польского Сопротивления — Армии
Крайовой —
воспринимали уступки Британии и США как предательство. И Черчилль, и
Рузвельт
рассчитывали на Советский Союз как на послевоенного торгового партнера
и не
собирались посылать уставшие от войны войска тягаться с новым врагом.
Они
удовлетворились обещаниями Сталина, что свобода не будет отнята у
восточноевропейцев. Но уже с января по апрель 1945 года НКВД арестовал
в Польше
215 000 человек. Одних — за немецкое происхождение, других — за
нежелание
сотрудничать с новой властью. Многие были сосланы в СССР. Причиной
ареста (и
последующих 10 лет лагерей) могло стать просто наличие коротковолнового
приемника.
Многие
гражданские организации были сразу записаны во враги. «Глубочайшее
недоверие к
гражданскому обществу играло в большевистском мировоззрении гораздо
более
важную роль, нежели обычно признавалось», — проницательно замечает
Эпплбаум.
Даже свободная торговля вызывала у марксистов больше доверия, чем
аполитичные
кружки — литературные, философские, духовные, культурные. Академик Дмитрий Лихачев еще в 1928 году был
арестован за членство в философском кружке, члены которого
приветствовали друг
друга по древне-гречески. Эту паранойю, подозрительность, недоверие ко
всем
объединениям, выросшим не по приказу, восточноевропейские коммунисты
унаследовали на 100%. Всем клубам надлежало присоединиться к профильным
для них
массовым организациям. «Иначе их невозможно будет контролировать», —
честно
признавалась сотрудница оккупационной администрации Восточной Германии.
В
марте 1946-го, спустя год после Ялтинских соглашений, обещавших странам
в зоне
советского влияния свободу, Черчилль был вынужден признать: над
Восточной
Европой опустился железный занавес, а малочисленные прежде компартии
стремятся
установить тотальный контроль над обществом[1].
За следующие пару лет были разгромлены все партии-конкуренты, легальные
соперники коммунистов. Толчком к этому послужило начало реализации
плана
Маршалла — масштабной помощи Европе со стороны США. Если бы оппозиция и
независимые медиа продолжили существовать, популярность коммунистов в
Восточной
Европе упала бы еще сильнее на фоне успехов западных соседей. Пришлось
полностью закрывать западные границы, внедрять агентов в потенциально
недружественные организации, чередуя «методы принуждения» и «методы
нейтрализации».
Аресты священнослужителей, закрытие
семинарий и приютов деморализовало
церковь. С начала 1950-х годов национализации подверглась католическая
благотворительная организация Caritas.
Протестовавших сурово наказывали. В 1947 году польские чекисты
составили
список подозрительных лиц: довоенные социал-демократы, служившие за
границей
офицеры... К 1954 году этот список разросся до 43 категорий, в нем было
6 млн/
имен — каждый третий взрослый житель Польши. Число политзаключенных
тогда
выросло до 84 000. В Чехословакии по гулаговскому образцу создали 18
лагерей,
политзэки работали в урановых шахтах на советскую ядерную программу
(разумеется, без защиты от радиации).
Когда «настоящие» враги были
побеждены, коммунисты и тайная полиция занялись поиском врагов в
собственных
рядах. Заслуженные партийные деятели внезапно оказались иностранными
агентами,
предателями и шпионами на манер Бухарина, Каменева и Зиновьева.
Воспроизводство
в Восточной Европе схемы «Большого террора» — аргумент за то, что и в
СССР он
был обусловлен отнюдь не только психозами и страхами вождя.
Показательные
процессы решали множество задач. С их помощью 1) ответственность за
экономические провалы перекладывалась на новых врагов; 2) партийные
лидеры
избавлялись от конкурентов; 3) можно было воспитать и запугать
население. В
экономике провалы, обогнать капиталистическую Европу не получается. Кто
виноват? Ну конечно, это «иностранные шпионы, гнусные саботажники и
предатели,
выдающие себя за преданных делу коммунистов, похитили у народа
долгожданный
прогресс», пишет Эпплбаум.
Нашей травматической историей она
занимается, конечно, не из чисто
исторического интереса. Слишком недалеко ушло настоящее от прошлого.
Эпплбаум,
пулитцеровский лауреат (за книгу о ГУЛАГе), жена польского экс-министра
Радослава
Сикорского, колумнист Washington Post, The Economist, The Daily Telegraph, постоянный и
желанный автор чуть ли ни
всех интеллектуальных англоязычных ресурсов, коллаборант множества
аналитических центров, внимательно исследует восточноевропейскую
современность.
Она пристрастна — вглядывается в прошлое потому, что невозможно понять
многое в
современности, не видя, «откуда все растет». История показывает — из
стремления
к власти и боязни любой неподконтрольной активности, из желания
привести всех к
общему знаменателю.
Урон, который нанесло
коммунистическое правление целым странам и
поколениям, огромен. Эпплбаум показала, какой короткой и жестокой была
дорога в
рабство. Обратный путь дольше и сложнее, возвращаться к «цветущей
сложности»
приходится следующим поколениям, через конфликты и откаты. Трудность
этого пути
зависит от того, удалось ли коммунистам полностью обнулить социальный
капитал,
насколько сильно они вытоптали элементы неподконтрольного гражданского
общества, что они оставляют, уходя, — выжженную степь или непокоренные
очаги
сопротивления.