Субкультура

История сопротивления российской молодежи 1815-2018*

Артемий Кивович Троицкий

Наступление криминального капитализма, безжалостные гангстеры и наглые нувориши — всё это вызвало реакцию общества. Потерявшая привилегии интеллигенция; рабочий класс, превратившийся из «гегемона», пусть и дутого, в толпу нищих; безработная разочарованная молодежь, большая часть которой не сумела или не захотела вливаться в ряды «братков» или «новых русских», — все откликнулись, кто как мог: эмиграцией, забастовками, голосованием за коммунистов. Со стороны относительно молодого поколения первым и самым симпатичным ответом на новые времена стали «митьки». Вообще-то, эта обаятельная история началась еще на пике «застоя», в 1984 году, когда 30-летний ленинградский художник Владимир Шинкарев написал книгу «Митьки», полусказку-полубыль о развеселой и задушевной жизни своих молодых и антисоциальных друзей. Главный герой и образцовый «митёк» — Митя Шагин, реальный человек, наивный живописец и принципиальный пьяница. Два основных состояния митька Шинкарев описывал как «граничащую с идиотизмом ласковость и сентиментальное уныние». В живописном плане этому соответствовала наивная, почти детская манера и сказочные мотивы. Однако в романе автор пошел гораздо дальше: представил митьков не просто художественной группой, а как полноценную субкультуру, придумав (или додумав) их жаргон, манеру одеваться (смесь моряцкой униформы с одеждой дворника), любимые книги и фильмы (в основном все светлое советское), манеру поведения (пьяно-галантную) и кодекс чести. Базовые черты каждого митька: доброта и умиление, неамбициозность и неагрессивность; их популярнейший лозунг — «Митьки никого не хотят победить». Отчасти они напоминали мне Платона Каратаева из «Войны и мира» Толстого, но больше всего — настоящих русских национальных хиппи, чья идеология опоздала на 20 лет.

Владимир Шинкарев писал позже, что сочинял «Митьков» в затхлой атмосфере начала 80-х в терапевтических целях — чтобы «дышать веселым и свободным воздухом» и показать друзьям, «как избежать посредственности и тоски». Роман вышел в самиздате в 1985 году и прошел незамеченным — как раз начиналась перестройка и было чем заняться. Митьки взорвали среду молодой богемы 5-6 лет спустя: повсюду замелькали тельняшки и ватники, зазвучали ласковые митьковские прибаутки. Митьками вдруг стали многие знаменитые музыканты (Макаревич и БГ в том числе), художники, писатели; начали выходить «Митьки-газета», диски с «митьковскими песнями», документальные фильмы о «Движении митьков». И в самом деле — не просто артистичная субкультура, а целое движение — с харизматическим лидером и его апостолами, программой и лозунгами. Тот случай, когда искусство не «отразило», а действительно сформировало реальность — как это стало в прошлом веке с нигилистами или «лишними людьми»; полувиртуальная креатура писателя Шинкарева, Митя Шагин, оказался в роли Базарова ХХ века...

При всей своей удивительности, история митьков имела железное логическое обоснование: их бескорыстие, мягкость и любвеобильность воспринимались как стопроцентная антитеза предельно прагматичной и жестокой доктрине «новых русских». «Да, мы лузеры, у нас мало денег, нас никто не боится и мы никого не хотим победить — но нам весело, мы всех любим и чувствуем себя гораздо лучше, чем вы, нервные амбициозные хищники!» — как бы провозглашало расслабленное братство в смешных мешковатых одеждах. И, что самое странное, это убеждало!

При всей своей харизматичности, моральной неуязвимости и национальной укорененности, сентиментальная история митьков как «движения» закруглилась где-то к середине 90-х — полагаю, она просто слегка приелась нашей богеме, а на арт-сцене появились новые лидеры. Но остался брэнд, группа художников в тельняшках и сам Митя Шагин, большой и обаятельный. Популярные в «неформальной» среде, политически безвредные, тщеславные и падкие до публичных мероприятий митьки стали находкой для городских властей: их всячески обласкали, превратив в петербургский культурный аттракцион, а позже привлекли и к каким-то кремлевским промокампаниям. Это стало последней каплей для совестливого Владимира Шинкарева, и он объявил о закрытии славного феномена своего изобретения, написав в 2010 году грустную и горькую книгу под названием «Конец митьков». Заканчивается она фразой: «И за что мне, собственно, любить митьков? У меня митьками друга убило». А Митя жив — видел его совсем недавно, — такой же приветливый, но одинокий, грустный и непьющий.

Капиталистическая агрессия и либеральная доктрина вызывали отторжение не только у безобидных митьков; в начале 90-х нонконформистски настроенную молодежь начали обуревать ультраправые, ультралевые и националистические демоны. Часто все вместе и одновременно. Ну, например: Тимур Новиков, лидер ленинградских художников 80-х, панк и экспрессионист, основал в 1991-м Новую Академию Изящных Искусств и начал исповедовать консервативнейший неоклассицизм, сильно напоминающий и сталинский ампир, и живопись/скульптуру Третьего рейха. Его соратник, фантастический выдумщик и музыкант-максималист Сергей Курехин, пошел еще дальше: вступил и стал агитировать за «Национал-большевистскую партию» — своего рода постмодернистскую нацистскую организацию с идеологией в виде смеси фашизма и коммунизма, замешанной на русском шовинизме и лозунгом «Россия всё — остальное ничто!». В той же компании оказался еще один авторитетный среди экстремальной молодежи человек — сибирский панк Егор Летов из группы «Гражданская Оборона». Мы дружили с Курехиным и пару раз страстно спорили с ним на эту тему; моя позиция была проста: при всем презрении — политическом и эстетическом — к буржуазному гламуру и либеральной пошлятине (которое я разделял) бросаться в противоположную крайность и дружить с допотопными коммунистами или тем более переходить «красную черту» нацизма для умного и достойного человека недопустимо. Его аргументация сводилась к оправданию тоталитарных («романтических», в его представлении) теорий — по причине того, что для борьбы с текущей гадостью все средства хороши. Интересно, что мой друг сказал бы сейчас, когда давешняя риторика «национал-большевиков» стала фактически государственной демагогией, воплощением банальности и жлобства, которые он так ненавидел. К сожалению, его уже 20 лет нет в живых.

Тотальный ресентимент, вобравший в себя всё, от имперских комплексов до бедности и зависти, и поначалу обуявший молодых радикалов, к началу нулевых стал настроением мейнстрима. Идеально сформулировала это неприятное чувство гиперпопулярная кинодилогия Алексея Балабанова «Брат» и «Брат-2» (1997–2000). Строго говоря, как и «Митьки», это было художественное произведение, запустившее мощный процесс в реальной жизни. (В отличие от милейших «Митьков», «Брат» оказался куда долговечнее, и в его бесконечном сиквеле мы в России живем до сих пор). Сюжет прост и напоминает много чего, вплоть до «Рэмбо»: отслужив два года в армии, молодой парень Данила возвращается в реальную и не очень понятную взрослую жизнь 90-х — бандиты, проститутки, наркотики, коррупция и всё такое. Эта жизнь, лживая и несправедливая, ему не нравится, и Данила начинает наводить в ней порядок с помощью пистолета, из которого очень хорошо стреляет. Под его горячую руку попадают все, от кого действительно страдает бедная и потерянная часть молодежи — «новые русские», воры и менты, кавказцы и украинцы, торгаши и эксплуататоры, а во второй части, где действие происходит в основном в Чикаго, — еще и американцы, особенно негры. При этом Данила неприкаян, как Джеймс Дин; надежен, как Джон Уэйн; наивен, как князь Мышкин. И расстреливает все, что неправильно движется, под девизом «сила, брат, — в правде!». Одевается как гопник (про них — чуть дальше) и слушает исключительно русский рок. Героя Данилу все тут же страшно полюбили — за прямоту, бескорыстие и эффективность. Молодежь из свежеиспеченных пропутинских движений маршировала под плакатами «Данила — наш брат, Путин — наш президент!». Когда я (возможно, первым) предположил в разговоре с талантливым режиссером Балабановым, что он, возможно, снял фашистский фильм, Алексей так удивился, что не знал, как ответить.

Да, вирус национализма, расизма, нацизма стал распространяться в нулевые со скоростью пандемии: если в 90-е существовало 2-3 заметные ультранационалистические организации (Русское Национальное Единство, Национал-большевистская партия и партия Жириновского), то к середине нулевых их был уже десяток. Катализаторами процесса стали наплыв в относительно богатую (как раз цены на нефть пошли вверх!) Россию мигрантов из обнищавших азиатских республик бывшего СССР, кровавые чеченские теракты, а также медленно, но верно нарастающая волна официальной имперской риторики на фоне ухудшающихся отношений с дерзкими соседями — странами Балтии, Грузией, Украиной. Среди нескольких разновидностей ультраправых доминировали открытые неонацисты и близкие к ним скинхеды (Национал-социалистическое общество — НСО, Шульц-88, Mad Crowd, Общество Белых-88, Линкольн-88, Боевая организация русских националистов — БОРН). Обожатели Гитлера (отсюда 88 — Heil Hitler), они убивали направо и налево — азиатов, негров, евреев, антифашистов. У одного НСО на счету 27 убийств за один 2008 год. И это были единственные из ультрас, кто имел серьезные проблемы с властями — большинство активистов сейчас или сидит, или застрелено. Но даже здесь были исключения: БОРН, члены которой убили в Москве адвоката Станислава Маркелова и журналистку Анастасию Бабурову, как выяснилось позднее, имели «куратора» в Администрации президента. Затем появилось некоторое количество националистических молодежных сообществ с оккультно-эзотерическим уклоном — язычники (Круг языческой традиции, Союз общин славянской родной веры, Национально-демократический альянс), евразийцы (Евразийский союз молодежи) и даже что-то вроде русского Ку-клукс-клана под названием «Общество Нави». Довершают пейзаж разношерстные организации традиционного черносотенного плана — от «Православных хоругвеносцев» и «Русских» до «Движения против нелегальной иммиграции (ДПНИ)». Элемент субкультурности, как правило, присутствовал в нарядах и ритуалах; даже свои рок-группы — обычно «металлического» направления — у нацистов были. И то и другое представляет интерес только с одной точки зрения: насколько всё везде одинаково! Нелегко было отличить русского нациста 90-х от немецкого эсесовца 30-х: черная псевдовоенная форма, нарукавная повязка с эмблемой, очень похожей на свастику, узкий галстук. Похоже, безымянные дизайнеры Третьего рейха создали оптимальный дресс-код для фашистов на все времена. С музыкой забавно: русские наци предпочитают немецкий Rammstein и словенский Laibach — притом что обе группы используют тоталитарные клише с огромной иронией. Словенцы рассказывали мне как анекдот, что на их концерте в Москве прямо перед сценой выстроилась шеренга молодых людей в темных костюмах, периодически вскидывавших руки в нацистском приветствии. Девушек-наци я тоже видел: они носили черные кожаные юбки и бутсы Dr. Martens.