Других писателей нет. О
культурной ничтожности*.
Не писателя
Мединского избрали
председателем Союза писателей России
В Союзе писателей России сменилась власть. Его
возглавил Владимир Мединский. Очередной административный захват
очередной
российской культурной институции уже давно перестал вызывать какой-либо
интерес. Но это событие показалось мне настолько симптоматичным и даже
в
каком-то смысле знаковым, что при всей его ничтожности, мне хотелось бы
на нем
остановиться. Оно имеет свою историю и уходит корнями к самым истокам
советской
эпохи. А поскольку у современной России нет другой истории, кроме
советской,
начать придется издалека.
Установление советской власти привело к тому, что
литературные группировки 1920-х годов разделились на относительно
независимые
(хотя и лояльные режиму) и те, которые создавались в рамках партийного
аппарата. Последним отводилось совершенно особое место в литературной
борьбе и
в системе легитимации власти. Советской России принадлежит сомнительная
честь
быть предтечей в инструментализации литературы и искусства для нужд
политической пропаганды, пионером в создании механизмов и институтов
тоталитарной культуры. Эти инновации были изначально советскими (вот
здесь
приоритет несомненный!) и возникли раньше фашистских, нацистских,
франкистских,
маоистских и других национальных форм подобного типа. Так,
возникновение
Всероссийской ассоциации пролетарских писателей – первого литературного
объединения, созданного и непосредственно контролируемого
партией-государством,
– шло в 1920–22 годах, после разгрома Пролеткульта, до появления
Novecento
Italiano (1922) в фашистской Италии. Союз советских писателей начал
формироваться в 1932 году, за полтора года до создания
Reichskulturkammer
(1933) в нацистской Германии.
Это
были инструменты партийного надзора, манипуляции и нормализации
Пролеткульт, из которого выросли все последующие
Берлиозы, был неуправляем. Это была леворадикальная организация (на
манер
сегодняшних Z-блогеров и Z-поэтов, только пребывающих справа), которая
считала
себя святее Папы римского. Неудивительно, что, когда «Папа» (на тот
момент
Ленин) решил, что Пролеткульт бросает вызов партийной монополии на
власть, он
национализировал его в 1920 году, подчинив Наркомпросу. Режим быстро
осознал,
что "пролетарская культура", полностью от него зависимая и без
партийной опеки не имевшая шансов выжить, может быть поставлена на
службу
большевикам и стать эффективным средством политического давления на
интеллигенцию.
С этого момента Пролеткульт начал почковаться. Одна за другой из него
начинают
выделяться литературные группы, которые в итоге слились в великий и
ужасный
РАПП – сталинскую дубину, которой он крушил попутчиков Платонова,
Булгакова,
Бабеля, Пильняка, Замятина… РАПП, эта сталинская литературная
опричнина,
создавался в недрах партаппарата партийными журналистами как
подчиненная
структура и инструмент для контроля и захвата литературы (и вообще
различных
сфер культуры, поскольку подобные организации создавались и среди
музыкантов,
художников, архитекторов). Именно так эти группы и функционировали.
Поэтому то,
что в них называлось "пролетарским" (культура, литература, музыка,
искусство и т. д.) никакого классового содержания в действительности не
имело –
это были, прежде всего, инструменты партийного надзора, манипуляции и
нормализации. "Пролетарская литература" была эвфемизмом
"партийной литературы". И не столько даже литературы как таковой,
сколько институции, организационной структуры, главная задача которой
была
проводить "партийную линию" в искусстве.
Так что Союз советских писателей не был выдуман
Сталиным в апреле 1932 года, а уже обкатан на протяжении 1920-х –
начала 1930-х
годов. Пока Сталин держал систему в своих "ежовых рукавицах", это был
исправный инструмент цензуры и нормализации. Но когда к власти пришли
его
наследники, попытавшиеся либерализовать систему, все пошло наперекосяк.
В 1958 году по инициативе Хрущева после его
знаменитых встреч с интеллигенцией был создан Союз писателей РСФСР
(предтеча
нынешнего Союза писателей России). Непроговариваемая цель этого Союза
состояла
в том, чтобы укоротить влияние наиболее либеральной части московских
писателей
в т. н. "Большом Союзе". Из аморфного "Большого Союза"
выделился СП РСФСР, который изначально позиционировался как
ортодоксальное
противоядие против московских либералов. Как и ожидалось, СП РСФСР стал
центром
так называемой "русской партии", в руках которой оказались
принадлежащие СП РСФСР газеты, такие как "Литературная Россия",
журналы, такие, как "Октябрь" и "Наш современник", а также
множество региональных журналов от "Москвы" до "Дона",
издательства, такие как "Советская Россия" и "Современник".
Такая концентрация националистических сил в одном Союзе автоматически
превратила другой ("Большой") Союз в интернационалистскую
альтернативу. И в таком качестве их противостояние протекало в
1960-80-е годы,
вплоть до конца Советского Союза, когда СП СССР создавал всесоюзную
ассоциацию
писателей в поддержку Перестройки "Апрель", а СП РСФСР подписывал
письма в поддержку путчистов. Соответственно, главой СП РСФСР стал
вначале
знаменитый "автоматчик партии" Леонид Соболев, затем на десятилетия
другой такой же – Сергей Михалков. После него Юрий Бондарев, а затем и
вовсе
один из лидеров русской партии Валерий Ганичев. СП России превратился в
клон
советского СП с тысячами членов – безымянных бездарных "местных
писателей", поддерживающих столичное руководство.
Вся эта толпа ноунеймов, именующая себя
"современной русской литературой", и собралась на очередной XVII съезд,
чтобы "перезагрузить Союз писателей". Один XVII съезд, съезд ВКП(б) в
1934 г., уже вошел в историю как "съезд победителей". Его еще
называют съездом расстрелянных. Совпадение поистине знаменательное. Эти
тоже
чувствуют себя победителями. Но сейчас не 1934 год. Сейчас не
расстреливают. Да
и кого там расстреливать? Старых большевиков среди них нет. Все
"звезды" сидят в первом ряду – ни разу не писатели Никита Михалков,
Константин Богомолов, Дмитрий Бак и другие бенефициары при любой
власти, и
избирают другого ни разу не писателя Мединского своим председателем.
Возможно,
впрочем, писатель – и верное определение профессии этого автора
пропагандистских фантазий, которые он выдает за историю. Как по мне,
писатель
из него такой же, как и историк.
Какое
у русской литературы может быть будущее, когда у нее нет даже
настоящего?
Сеть обошли снимки того самого заседания в
Пашковом
Доме. Все обратили внимание на выполненную в стиле
глазуновско-шиловского
гламурного реализма огромного размера галерею портретов, стеной
отделявшую
сидящих в зале от ожидавшего их фуршета. Галерея эта – настоящий
Охотный ряд! –
примечательна сама по себе: Проханов, Прилепин, Белов, Крупин,
Распутин... Даже
сталинские писатели видели себя наследниками русских классиков –
Колонный зал
Дома Союзов, в котором проходил Первый съезд ССП, был украшен
портретами
Пушкина, Гоголя, Толстого… Нынешние видят себя в ряду Прилепина с
Прохановым.
Замятин боялся, что у русской литературы одно только будущее: её
прошлое.
Теперь и этого бояться не надо. Какое у нее может быть будущее, когда у
нее нет
даже настоящего?
Все это показалось мне невероятно яркой
иллюстрацией того, о чем я писал в своей колонке «Культура Три»: русская культура практически исчерпана.
Страна продолжает наступать на те же грабли, что и в ХIХ и в XX вв.,
проваливаться во все ту же колею азиатской тирании, из которой она была
рождена. Но изменились обстоятельства: европейская культурная почва,
связанная
с Петровскими реформами, с европеизацией России в начале XVIII века,
больше не
плодоносит. Она окончательно исчерпалась. Русская культура мертва. Когда
я
написал об этом, то получил немало обиженных отзывов от авторов и
читателей,
рассказывающих мне о том, какие прекрасные писатели имеются в
современной
России и сколько там лауреатов чего-то там. Основной аргумент был
таков: нам не
дано судить о современности, гамбургский счет – вердикт суда истории.
Так вот,
о суде.
Книги,
картины, фильмы, производимые здесь, фиктивны как артефакты, и потому
не
требует суда истории
Есть понятие юридической ничтожности. Это когда для
признания юридического акта недействительным не требуется даже
признания суда:
oн настолько ничтожен, что даже не дорастает до статуса
недействительного, для
чего требуется судебное решение. Я бы ввел понятие культурной ничтожности.
Подобно тому, как
основным видом ничтожного юридического акта являются фиктивные акты
(сделки,
купли-продажи, дарения и т.п.), культурная ничтожность тоже является
продуктом
фиктивности: книги, картины, фильмы, производимые здесь, фиктивны как
артефакты,
и потому не требует суда истории, не подлежат гамбургскому счету.
Чтобы ответить на вопрос: как могло случиться так,
что страна, которая так кичится своей культурой, могла докатиться
до такого союза
писателей, нам придется
отступить в прошлое и попытаться понять, каким образом столетие назад
страна,
которая веками была отсталыми крестьянско-патриархальными задворками
Европы,
оплотом консервативно-традиционалистского политического уклада и дикого
абсолютизма, "слиняв за три дня", неожиданно превратилась в факел
левого прогрессизма, стала центром Коммунистического Интернационала и
Меккой
левых сил.
Хотя об этом было написано множество трактатов в
России и на Западе, ни один из них не дает ответа на вопрос о том,
каким
образом столетие спустя эта же страна за те же "три дня" из оплота
левого прогрессизма вдруг оказалась Меккой правых националистов,
центром
Интернационала изоляционистов, ксенофобов и неофашистов, вернувшись к
своему
исходному статусу отсталых задворок Европы, оплота
консервативно-традиционалистского
политического уклада и дикого абсолютизма? Я написал: оказалась. Вернее
было бы
спросить: а было ли превращение столетие назад?
Население
России в крестьянской своей массе не дозрело до христианства
Бердяев пытался объяснить истоки и смысл русского
коммунизма исконной левизной, якобы присущей русскому народу. В
действительности же Россия никогда не была левой. Рожденная и проведшая
всю
свою жизнь в рабстве, она всегда была хотя и анархичной, но
патриархальной,
консервативной и правой. Все что родилось в России талантливого и
культурно
ценного, было продуктом европейского духа свободы, плодом европеизации.
Русские
мужики рубили иконы не от стихийного своего атеизма, а потому что
население
России в крестьянской своей массе (а именно она составила фундамент
советской
нации и, соответственно, сегодняшней России) так никогда и не дозрело
до
христианства, выдавая покорность и терпение (превратившиеся в обидный
мем о "рабской
душе России") за христианскую добродетель. Примерно так же, как
военно-патриотический агитпроп, именуемый РПЦ, выдает себя за
христианскую
церковь, а нынешний ее руководитель Гундяев (не путать с Епишевым, на
протяжении четверти века начальником ГлавПУРа) – за патриарха.
Отсюда следует, что Русская революция не была
никакой вехой "исторического прогресса", как рассказывали о том
учебники научного коммунизма, поскольку характер революции определяется
не
лозунгами и цветом знамен, под которыми она разворачивается, а ее
движущими
силами и бенефициарами. Поскольку в России просто не было никаких
сколько-нибудь значимых сил, кроме крестьянства, составлявшего
подавляющую
массу населения, большевистские лозунги быстро окрестьянились,
окрасились
традиционализмом, патриархальностью, национализмом и имперскостью,
выродившись
в национал-большевизм. Камуфляж госкапитализма под марксистский
социализм,
обеспечивавший легитимность режима, составлял самую суть сталинизма.
Никакого
социализма в феодальной стране случиться не может
Но сталинизм был невозможен без ленинской стадии
переработки марксизма. Идея о том, что победа революции произойдет в
"слабом звене империализма" была образцом ревизионизма и политической
инструментализации теории, способом приспособить марксизм к текущим
политическим нуждам – обоснованию революции в России, невозможного по
Марксу
коммунизма в этой азиатской по своей политической культуре стране.
Спустя два
десятилетия Сталин пойдет по этому пути еще дальше, провозгласив
строительство
социализма "в отдельно взятой стране", еще больше приспособив
марксизм к наличным условиям (у него для марксистского эксперимента
другой
страны не было, как и писателей). А Маркс, конечно, не случайно
настаивал на
победе социализма в наиболее развитых капиталистических странах. Опыт
всех
стран в ХХ веке, повторивших советский эксперимент, неопровержимо
доказал, что
никакого социализма в феодальной стране случиться не может. Там
получается тот
же феодализм, лишь в разной степени модернизированный.
Мне представляется, что история России Нового
времени может быть понята через знаменитую уваровскую триаду
Самодержавие –
Православие – Народность. Это не столько триединство, сколько своего
рода,
динамическая модель сложившейся в России политической системы. По
источникам
легитимности Российская империя действительно держалась прежде всего на
самодержавии (автократия). Советская эпоха имела своим основанием
коммунистическую идеологию, дававшую легитимность этому
идеократическому
режиму, – именно она и была настоящим православием (вера в коммунизм).
В основе
нынешнего популистского тоталитаризма лежит именно народность
(популизм). Таким
образом, триада Самодержавие (Российская Империя) – Православие
(Советский
Союз) – Народность (Российская Федерация) должна быть понята как
концептуальная
рама русской истории.
Предвижу вопрос: почему речь идет только о
последних трех столетиях из "тысячелетней истории" России? Для
начала, у России как государства история ровно вполовину короче, с
конца XV
века. С историей культуры все еще сложней. Проблема в том, что в ХХ
веке в
стране изменился не просто политический строй, но радикально изменилась
социальная структура общества. Культурный, экономический, политический
разрыв
между огромным большинством населения, бесправным крепостным
крестьянством, и
правящими классами дореволюционной России был не просто огромным. Он
был
качественным. В стране как будто жили два народа, которые даже говорили
на
разных языках. Революция под корень извела бывшие "эксплуататорские
классы": политическая, культурная, финансовая, военная элита, слой
которой
был в России и без того достаточно тонок, в основной своей массе была
распылена
– изгнана и выдавлена в эмиграцию, уморена голодом, холодом и нищетой,
расстреляна, загнана в подполье коммуналок, влача жалкое существование
"бывших людей" в библиотечных каптерках и музейных хранилищах.
Культура
в России, по сути, завершилась. В ней просто не осталось Шостаковичей и
Ахматовых
"Великая русская культура" (за редкими
исключениями, разумеется) создавалась, как и всюду, правящими классами.
Новые
хозяева жизни – персонажи Зощенко, жители вчерашней слободы и
крестьяне,
полуурбанизированные и кое-как научившиеся читать и писать в ходе
сталинской
недомодернизации, создавали свою, советскую культуру. Да, к ней
относились Шостакович
и Прокофьев, Эйзенштейн и Вертов, Малевич и Филонов, Лисицкий и
Мельников,
Бабель и Хармс, Ахматова и Пастернак, но правили в ней совсем иные
персонажи –
охотнорядцы Грибачевы с Софроновыми, Герасимовы с Вучетичами, Пырьевы с
Михалковыми (весь тот иконостас, что можно было увидеть на XVII съезде
СП
России). Они-то и создавали культуру, понятную основной массе
советского
населения. Первые питались европейской культурной традицией. Вторые не
только
не принадлежали к ней, но окончательно уничтожили этот культурный слой.
Культурный слой в России был потому чрезвычайно тонким и хрупким, что
изначально не имел глубины. Он был тепличным и завозным. Его
последовательное
уничтожение в ХХ веке в Гулагах и войнах обернулось тем, что культура в
России,
по сути, завершилась. В ней просто не осталось Шостаковичей и
Ахматовых. Вместо
них – Z-поэты и какие-то (ко)медийные особы, выполняющие функции
культурных
фигур. Процесс этот начался в сталинское время. Сегодня мы являемся
свидетелями
его завершения.
Мне возразят, что все это растет из русской
классической традиции. Да, в советской школе преподавали "великую
русскую
литературу, по праву принадлежащую советскому народу". Но эта
литература
была полна "проклятых вопросов" прошлого, в ее центре был "маленький
человек", "лишние люди", и вся она была полна "критического
реализма". Она была хотя и русская, и великая, но чуждая,
"буржуазная", "социально ограниченная", "далекая от
народа" (кроме разве что Белинского, Чернышевского и Добролюбова) и
рассказывала о других, не советских – людях: Онегине и Печорине, Чацком
и
Чичикове, Базарове и Обломове, Раскольникове и Болконском, Карениной и
Дымове... О людях высших классов, непонятных и давно ушедших в небытие
вместе с
царизмом. Словом, одновременно и своя, и чужая. И хотя эта литература
изучалась
в школе, она воспринималась отчужденно. И это отчуждение – очень важный
аспект.
Классическая русская литература так же, как и досоветская история
России
никогда не была историей и литературой советских людей. Она писалась не
о них и
не для них. Эти люди имели совсем иную родословную, совсем иное
социальное
происхождение. Поначалу, когда советский режим распался, как
проржавевший
обруч, они как-то пытались собрать развалившуюся бочку "исторической
России" тоской по имперской истории, по "России, которую мы
потеряли", пока не стало ясно, что никакого отношения к той России эта
страна, изнасилованная большевиками, прошедшая через десятилетия
сталинского
цинизма и лжи, заговорившая с первых же лет свободы на блатном жаргоне,
не
имеет; что никакой другой
истории у
сегодняшней России, кроме советской, нет.
Поэтому никакие ламентации сегодняшних бандитов при
власти о великой культуре, о якобы «отмене» Чайковского и Рахманинова,
Пушкина
и Толстого, не должны вводить в заблуждение. Это внуки и наследники тех
самых
"молодых любителей белозубых стишков" – "славных ребят из
железных ворот ГПУ", что, превратившись "в шинелях с наганами племя
пушкиноведов", научились монетизировать "Пушкина чудный товар",
"великую русскую культуру" – единственный конвертируемый
"актив", который достался им в наследство от замордованной и
разрушенной ими страны.
Товар этот идет в мире потому, что мир так никогда
и не научился различать Россию от Московии, Московию от Российской
империи,
Россию постсоветскую от советской. И понятно почему. После революции
Россию,
самое название которой исчезло из названия страны (оно превратилось в
прилагательное и букву в аббревиатуре), в эмигрантской среде называли
не иначе,
как Совдепия, подчеркивая прежде всего природу нового режима. Но никто
на
Западе не называл эту страну ни СССР, ни Советским Союзом – слишком
хорошо все
понимали, что никакой это не союз республик, а просто реинкарнация
прежней
империи, основанной на насилии. Поэтому называли эту страну Советской
Россией,
а неформально – просто Россией. Так в "Россию" превратилась
Белоруссия и Грузия, Литва и Киргизия, Киев и Таллин, а русской кухней
оказались борщ и харчо, шашлык и плов… С территорией апроприирована
была и
история, и культура других народов. Одна подмена (превращение Московии
в
Россию) позволила обосновать присоединение украинских и белорусских
земель, а
заодно за счет Киевской Руси вдвое удлинить собственную историю,
приписав себе
еще 500 лет. Другая (превращение СССР в Россию) позволила скрыть
различие между
царской Россией и советским и постсоветским периодами российской
истории. В
результате Чайковский превратился в предка Хренникова, а Прилепин – в
наследника Толстого. Между тем, Прилепин имеет приблизительно такое же
отношение к Толстому, как современные египтяне (арабы) к эпохе
Тутанхамона, а
нынешние турки к культуре Греции. Понятно, что это завоеватели, которые
построили свои государства в результате порабощения и уничтожения тех
стран и
культур, которые процветали на этих территориях, и теперь они лишь
хранители этих
артефактов и выгодополучатели. Но никому не придет в голову называть
Нефертити
образцом арабской культуры, а руины Анталии – турецкими. Разница между
нынешней
Россией и той, которой сегодняшняя Россия торгует, состоит в том, что,
в
отличие от Египта и Турции, нынешние правители этой страны этнически и
религиозно не отличаются от тех, кто жил здесь ранее. Но суть различий
от этого
не исчезает.
Так работает аберрация. И в самом деле,
единственное искусство, в котором Россия достигла виртуозности – это
симуляция,
что замечено было еще Чаадаевым, а затем описано де Кюстином. Она то
симулировала европейское государство в XVIII–XIX вв., то модернизацию и
социализм в XX в., то либеральную демократию на рубеже XX и XXI вв. Но
каждый
раз из-под европейских румян вылазила средневековая восточная тирания,
из
которой состоят стволовые клетки российской государственности. Из них
восстанавливается вся система. Вплоть до литературной опричнины,
именуемой
Союзом писателей России…
В оглавление ТРМ №25