15
марта в 23:40 мск. на 94-м году жизни умер
схиархимандрит Илий духовник патриарха и Оптиной пустыни одного из
самых
известных монастырей России.
Схиархимандрит
Илий (в миру Алексей
Ноздрин) родился
в 1932 году в селе Становой Колодезь в Орловской
области. В конце 50-х
учился в Саратовской семинарии, после ее закрытия в 1961 году продолжил
образование сначала в Ленинградской духовной семинарии, а затем в
академии. В
конце 1980-х монах был направлен в качестве духовника в
восстанавливающуюся
после 65-летнего запустения Оптину пустынь. Там принял постриг в
великую схиму
с именем Илий. В течение 20 лет схиигумен Илий возрождал старческое
служение,
которым всегда славился монастырь. В 2009 году поселился на Патриаршем
подворье
Троице-Сергиевой лавры в подмосковном поселке Переделкино.
В апреле
2024 года получил благословение вернуться в Оптину пустынь, где и почил
в Бозе.
† † † † † † † † † † † † † † † † † †
Монах – исполин.
Известие о смерти матери (6
октября 2006 г.) застало меня в трапезной Оптиной пустыни. Позвонил
брат и произнес
всего два слова: «Мы осиротели». Эти слова ввели меня в оцепенение,
перешедшее
затем в состояние полной опустошенности и растерянности. Ведь приехал я
сюда,
чтобы помолиться о здоровье мамы в то время, когда затеплилась надежда
на её
выздоровление. Мама находилась в реанимационном отделении 3-ей
городской
больницы Зеленограда. По
сообщению доктора, после пятидневного пребывания в бессознательном
состоянии,
она начала открывать глаза. Посещать её
не разрешалось, а информацию о состоянии её здоровья можно было
получить только
по телефону или от дежурного врача, который для общения с посетителями
раз в
сутки в определенное время подходил к железной решетке, перекрывающей
вход в
отделение. Вот я и подумал, что единственную помощь, которую я мог бы
оказать маме
– помолиться за неё. С этим сел в машину и покатил в Оптину пустынь...
Мама попала
в больницу, получив ушиб тазобедренного сустава в результате падения с
лестницы,
ведущей в мансарду, на нашей даче в Малино. И зачем ей надо было туда
идти?
Ведь все необходимое было внизу. Брат почти каждый день навещал маму,
привозил
продукты и другие нужные вещи... Теперь остается только гадать, что
заставило её
подниматься по лестнице. Впрочем, поступки людей преклонного возраста
не всегда
бывают объяснимы.
Это
произошло в день, когда мы с братом собирались перевезти маму с дачи на
московскую
квартиру. Я уже был в пути. Но ехать пришлось не на дачу, а в больницу.
Мама
лежала на каталке без сознания с полуоткрытыми глазами, накрытая
стареньким дачным
одеяльцем, такая бледная и беспомощная, О, если бы я знал, чем всё
закончится, я,
несомненно, настоял бы на том, чтобы нам её отдали. Человек должен
умирать дома
в привычной для себя обстановке, в окружении родных и близких, так
чтобы душа
его обрела максимальный покой ещё здесь на земле. Но никто не знает,
как и
когда это произойдет с каждым. Мы все на что-то надеемся. Как говорится
– надежда
покидает нас последней. И мы с братом надеялись, что докторам удастся
вывести
нашу маму из столь тяжелого состояния...
Мама тяжело болела на протяжении
вот уже более года. В России болезнь Альцгеймера принято называть
словом, которое
приобрело грубый иносказательный характер. Однако суть от этого не
меняется.
Порой её сознание застилала непроницаемая пелена, и она переставала
узнавать родных
и близких, иногда наступали просветления, и она начинала вспоминать
события своей
юности и молодости. Порой она начинала беспричинно смеяться или очень
задорно
петь: “я танцевать хочу, я танцевать хочу, до самого утра...”. Однажды
мама не
узнала меня, и брату пришлось терпеливо объяснять ей, что у нее было
два сына и
рассказывать подробности о каждом из них. Она могла подойти к брату
Михаилу и
спросить, не знает ли он, куда пошёл Миша, то есть он сам? Видя это, я
молил Бога
не лишать её рассудка окончательно, чтобы дать возможность покаяться на
смертном одре и обрести так необходимый перед уходом из жизни душевный
покой. Я понимал, что любая болезнь
попущается Господом
во искупление грехов, и молил Бога избавить меня самого от столь
печального исхода...
Приехал я в Оптину пустынь 6-го
октября 2006 года, в пятницу, за полчаса до начала вечерней службы.
Дорога от
Москвы (примерно 280 км) заняла на машине четыре с половиной часа. Ехал
со
страхом и благоговением, слушая молитвы и церковные песнопения. Я думал
о том, как
встретит меня Святое место, бывшее в XIX-м и начале XX-го века форпостом духовно
окормления России, и не
находил ответа. Примет ли Она меня? Ведь даже великий Л.Н.Толстой,
придя в
очередной раз в Оптину за несколько дней до кончины, бродил вокруг
одного из
скитов Пустыни, но так и не осмелился в него войти. Смогу ли я?
Успокаивал себя
тем, что да – грешен, но никогда, как мятежный граф, не
противопоставлял себя
учению Христову, да и вообще кому-либо, считая путь противопоставления
лишённым
смысла и контрпродуктивным. Да,
Дон-Кихот, атакующий ветряные мельницы, был моим героем в детстве, но
повзрослев,
я стал руководствоваться принципом «делай что должно – и будь что
будет».
Говорят, что первым эту фразу произнес древнеримский император Марк
Аврелий, но
для меня она была просто органичным стилем жизни. Мне не было дела ни
до оценки
самого себя, и по большому счету – мнения других. Иными словами жил по
принципу
«собака лает, а караван идёт», и этот принцип неизбежно приводил меня к
внешнему одиночеству...
С историей Оптиной пустыни я был
мало знаком. Когда-то читал, что основана она была раскаявшимся
разбойником
Оптой, но по другой версии название исходило от Оптиных
обителей,
каковыми назывались общие для монахов
и монахинь монастыри. Конечно же на слуху была молитва Оптинских
старцев
(«Господи,
дай мне с душевным спокойствием
встретить всё, что принесет мне наступающий день...»), имя
великого
старца Амвросия, послужившего прототипом старца Зосимы в “Братьях
Карамазовых”,
да то, что в Оптиной пустыни бывали Н.В.Гоголь, Ф.М.Достоевский и
Л.Н.Толстой.
Потом уже я дополнил для себя этот список такими именами, как братья
Киреевские, А.С.Хомяков, В.А.Жуковский, Ф.И.Тютчев, И.С.Тургенев,
П.А.Вяземский, В.С.Соловьев, С.М.Соловьев, К.Н.Леонтьев (в монашестве
Климент),
С.А.Нилус и В.В.Розанов. Прочитал весьма поучительные подробности
общения этих
титанов мысли и духа с оптинскими старцами. Узнал о том, что обитель
посещали П.И.Чайковский,
Н.Г.Рубинштейн, Великий Князь Константин Константинович Романов,
преподобномученица Великая Княгиня Елизавета и другие. Гоголь,
стремившейся к
монашеству, побывал здесь трижды и после одного из посещений записал
поучительную и звучащую для всех нас мирян как приговор фразу: “Здравая психология и не кривое, а прямое
понимание души встречаем лишь у подвижников-отшельников. Человеку,
сидящему по
уши в житейской тине, не дано понимание природы души”... Да! Гоголь был тысячу раз прав. Мы постоянно
сталкиваемся
с поврежденностью человеческого разума и духовной целостности
вследствие чрезмерной
увлеченности житейскими хлопотами, понимаем это, и все же, как мотыльки
вновь и
вновь летим на пламя мирских страстей и прелестей жизни, окружая себя
губительной
паутиной бытовых забот...
Много лет я мечтал о том, чтобы
посетить
Оптину пустынь, но всё как-то не удавалось, да может быть и не удалось
бы. А
тут такая оказия. Где как не в Оптине лучше помолиться о здоровье
матушки,
попавшей в реанимацию? Но были и другие причины, побуждающие меня
посетить это
святое место. Мои дела с возобновлением издания журнала окончательно
зашли в
тупик; да и сам я находился, мягко говоря, не в блестящей духовной
форме. Прибыл
я сюда, как и тысячи других паломников, для духовного окормления, но
была и особая
задумка. По представлению настоятеля храма св. Александра Невского в
Лейквуде
отца Валерия Лукьянова я надеялся встретиться со схиигуменом монастыря
– отцом
Илием. О нем я не знал ничего, и лишь потом узнал, что он является
духовником
монастыря, и прибыл в Оптину с Афона...
И вот, миновав Козельск, и переехав
по мосту реку Жиздру, я очутился в Оптиной пустыни. Машину оставил на
площадке
перед южным входом в монастырь, предварительно испросив на то
разрешение у
старшего дежурного. До начала вечерней службы оставалось около
получаса, и я
решил осмотреть территорию монастыря. Да только что можно увидеть за
пол часа? Прошелся
вдоль надгробных плит. Почитал записи. Был удивлен одной из них. Дата
рождения
и смерти свидетельствовали о том, что монах прожил 33 года. Однако
надпись
гласила, что данный монах почил в Бозе в возрасте 83 лет. Видимо
духовная
зрелость человека не всегда совпадает с его биологическим возрастом. А
может
быть, я тройку принял за восьмёрку? Зашел в часовню, сооруженную над
надгробиями иеромонаха Василия, инока Трофима и инока Ферапонта,
ритуально убиенными
сатанистами под Пасху 1993 года. Уже впоследствии ознакомился с их
жизнеописаниями. Все они, несомненно, были избранными ратниками
небесными.
Вокруг их надгробий и в любой маломальской щелочке – бесчисленные
записки с
просьбами к новомученикам. Свечи, коленопреклоненные паломники,
прильнувшие к
надгробиям...
Но вот начинается служба. Я в
Храме св. Апостолов Петра и Павла. Заказал сорокоуст о здравии р.б.
Зои,
поставил свечи и встал рядом с певчими. Служилось всенощное бдение с
акафистом
преподобному Сергию Радонежскому. Поминали первомученицу
равноапостольную Феклу
– моли Бога о нас. Какие же дивные голоса мне довелось услышать. Закрыв
глаза и
внимая церковному пению, я мысленно переносился в Джорданвиль. Это было
настоящее
братское монастырское пение, которого я прежде не слышал ни в
Троице-Сергиевой
лавре, ни в Псково-Печерском монастыре, ни в Александро-Невской лавре,
ни даже
на Валааме, но было в нём нечто особое русское – благостное, трепетное,
несколько
тревожное, но взывающее к надежде. Три часа службы пролетели как одно
мгновение. Выйдя из Храма, я отправился в никуда, но потом заметил, что
паломники собираются около входа в трапезную. Заметно темнело. Есть не
хотелось. Но из чувства любопытства я присоединился к паломникам. Зайдя
в
трапезную и разместившись за одним из столов, я вдруг вспомнил, что на
время
службы отключал свой мобильный телефон. Я включил его, и только было
приступил
к трапезе, как он зазвонил...
Это было известие брата о кончине
нашей мамы. Какое-то свинцовое онемение проникло ко мне в руки, ноги, и
затем
разлилось по всему телу. Закружилась голова. Вслед за ней закружилось
всё
вокруг и вдруг перевернулось. Как же так, этого не может быть, да и
быть не
должно. Только что я заказал сорокоуст о здравии тяжелоболящей р.б.
Зои. Только
что я приехал, и теперь должен покидать Оптину пустынь, так и не
повидавшись с отцом
Илием, да толком и не помолившись – не ощутив вполне духовного величия
Оптины. С
отцом Илием я предполагал встретиться на следующий день, после утренних
богослужений. Я не знал, что делать, ошеломленный известием. Выйдя из
трапезной
на свежий воздух, я медленно начал приходить в себя. Ехать среди ночи в
Москву,
не было никакого смысла. Уехать, не повидавшись с отцом Илией, я не
мог. На
улице темень, в Оптиной пустыни я первый раз, а тех тридцати минут до
начала
вечернего богослужения мне хватило лишь на то, чтобы бегло осмотреть
территорию
монастыря, не вдаваясь в детали каждой отдельной постройки. Куда идти
не знаю. В
голове судорожно прыгали мысли, где и как мне его найти...
Первый же прохожий, которому я
пролепетал о своем намерении встретиться с отцом Илием, вызвался
проводить меня
в корпус, где расположены кельи монахов. Им оказался трудник Виктор,
послушание
которого состояло в исполнении плотницких работ. Он был
щуплого телосложения, с русой редкой
бородкой, на вид лет сорока. Подойдя к входной двери монашеских покоев,
он
начал усердно молиться и энергично креститься. «Пресвятая Богородица
спаси нас»,
«Богородица Дева радуйся, благодатная Мария Господь с тобою...»,
«Господи
Иисусе Христе – сыне Божий, помилуй мя грешного». Это продолжалось
минуты три.
После чего он решился позвонить, а затем постучался. Никто не ответил.
Тогда
помолившись ещё раз, он решился толкнуть дверь. Она поддалась, и мы
вошли, очутившись
в небольшой передней, в которой находился стол дежурного, но самого
дежурного
на месте не было. Мы стояли, не зная, что делать, перекидываясь
какими-то
фразами. Так продолжалось минут десять. Вскоре входная дверь
отворилась, и на
пороге появился рослый монах. Обрадовавшись, я сразу обратился к нему с
вопросом о том, как я могу повидаться с отцом Илием, объяснив причину
такого
экстренного визита в столь поздний час. Мгновение поколебавшись, как бы
оценивая ситуацию, монах согласился известить отца Илия о моем желании
с ним
встретиться. Мы провели в ожидании ещё минут десять, после чего на
внутренней
лестнице покоев заслышались шаги и рослый монах сообщил, что отец Илий
сейчас
спустится. На сердце потеплело. Ведь до этой минуты я не был уверен,
состоится
ли встреча с отцом Илием или нет. Трудник Виктор, посчитав, очевидно,
что на
этом его миссия закончена, вышел из передней на улицу, а я в компании
рослого
монаха стал ожидать прихода отца Илия.
Я совершенно не представлял, как
он выглядит, какого он возраста, и уж тем более не представлял, как
будет
проходить наша встреча. Прошло ещё какое-то время, и вот дверь
отворилась, и в
переднюю вошел монах в сопровождении мирянина. Вместе с ним в переднюю
вплыло
нечто такое, что заполонило весь объём довольно просторной комнаты.
Было такое
чувство, что вошло не два человека, а значительно больше, или же
вошедший монах
был такого исполинского роста, что заполнил собой все окружающее
пространство.
Вошедшим монахом оказался отец Илий. Он был явно не молодого возраста.
Но в его
глазах сверкали искорки молодого задора, а на лице сияла спокойная
радость и
целомудренное благодушие. Я подошел под благословение. Отец Илий
благословил, и,
позволив вскользь поцеловать его руку, вдруг неожиданно обнял меня и
сам
поцеловал в щеку. Сбиваясь, я как мог объяснил, что планировал просить
о
встрече завтра и что только чрезвычайные обстоятельства вынудили меня
потревожить его в столь поздний час, ибо только что я получил известие
о
кончине мамы, а поэтому должен экстренно покидать монастырь. Я сказал
также,
что являюсь прихожанином храма св. Александра Невского в Лэйквуде в
США, и
осмелился просить о встрече с отцом Илием по представлению настоятеля
нашего
храма протопресвитера Валерия Лукьянова. Затем я вручил отцу Илию
журналы “Трибуна
русской мысли” и книгу “Эмиграция и репатриация в России”, совсем
кратко
прокомментировав суть этих изданий и выспросив при этом благословение.
Отец
Илий, выслушав меня и вдруг попросил сделать дарственную надпись на
книге. Я
сказал, что я не автор, а лишь главный редактор. Отец Илий жестом
показал, что
это нисколько не меняет дела, и чтобы я писал. Что я и сделал. Потом
вдруг отец
Илий сказал, что скоро вернется, попросил подождать и удалился в покои,
оставив
нас наедине с сопровождавшим его мирянином.
Им оказался духовный сын отца Илия,
депутат местных органов власти и директор местного Православного
детского
приюта “Рождественский” Андрей Викторович Завражнов. Андрей Викторович
оказался
интересным собеседником из числа тех, кто в силу своей праведности
имеет
привилегию говорить естественно и насыщенно, не тормозя свободного
течения речи
подспудными мыслями. Время шло, и мы увлеченно говорили о местных
проблемах, о
политике, и о многом другом, естественным образом перейдя на тему
благотворительности. Он рассказал о возглавляемом им, по благословению
отца Илия,
детском приюте, я о “Фонде Развития СНГ”, посылающем из США в Россию
гуманитарную
помощь. Мы уже обменялись координатами и договорились о взаимодействии,
как на
лестнице внутренних покоев вновь заслышались шаги.
Возвращался отец Илий. Одной
рукой он поддерживал туго набитый пакет, а в другой держал икону
“Преображение
Господне”. И снова пространство передней заполнилось чем-то
всеобъемлющем, как
будто в комнату вошел исполин. Он молча передал мне сначала икону,
которую я, поцеловав,
принял, а затем передал набитый какими-то вещами пакет. Я спросил его:
"Это все отцу Валерию?" Он ответил, что отцу Валерию он надписал
книгу св. Иоанна Кронштадтского "Практические наставления пастырям". Он
сказал также, что и для меня он надписал книгу. Я был несказанно
растроган
таким вниманием ко мне, по сути, незнакомому человеку, который к тому
же среди
ночи вторгся в монашеские покои. Поблагодарив отца Илия, я вновь
испросил
благословение на возобновление издания журнала, и вновь растворился в
полных искренней
любви объятиях отца Илия, почувствовав себя лилипутом в объятиях
Гулливера. Обняв
и поцеловав меня, он как бы говорил, что с любовью ко Господу любое
дело
достижимо, постижимо и оправдано. Ищите – да обрящете. Стучитесь – да
отверзнется. Просите, и будет Вам дано. Затем я попросил разрешения у
отца Илия
сфотографироваться с ним. Я встал рядом, и Андрей Викторович сделал
снимок моим
фотоаппаратом...
Пришло время прощаться. Мы вышли
на улицу, где нас исправно поджидал трудник Виктор, и двинулись прочь
от
монашеских покоев. Я не понимал, куда направляется отец Илий.
Оказывается он и
не помышлял об отдыхе. Вместе с А.В.Завражным он направлялся в детский
приют с
какой-то миссией. На прощание, я в третий раз подошел под благословение
отца
Илии и в очередной раз очутился в некоем континууме любви и
всеохватывающего
разума... На этом и простились.
Я шел в направлении машины,
сопровождаемый трудником Виктором, который что-то беспрестанно говорил.
Но
слова его я не слышал, будучи не в состоянии выйти из пространства, в
которое
только что окунулся. Очевидно, нечто подобное испытывал Мотовилов в
общении с
батюшкой Серафимом или апостолы Иоанн, Петр и Иаков на горе Фавор в
момент
Преображения. А не случайно ли икона, которую мне подарил старец Илий,
была
именно “Преображение”? Наконец я расслышал, слова Виктора – ему были
нужны
деньги на лечение, которые я тут же ему и выдал, после чего мы
попрощались. Очутившись в машине, я
почему-то не заводил двигатель. Сидел и смотрел на полную Луну. И опять
подошел
Виктор, я открыл окно и он протянул мне четки с распятием, сказав, что
они ему не
нужны, мол, руки его заняты топором, да рубанком. Я поблагодарил его и
повесил четки
на зеркало в машине, подумав, а ведь может быть у Виктора это самая
дорогая
вещь при нем. Завёл двигатель и через мгновение очутился в местной
гостинице...
Каково же было мое изумление,
когда спустя некоторое время мне удалось рассмотреть содержимое пакета.
Там
было около десятка книг и брошюр, одна из них “Письма архимандрита
Иоанна
Крестьянкина” с дарственной надписью. Там был сноп больших восковых
свечей,
святая вода с Афона, масло, освященное на мощах Св. Тихона Задонского,
две
аудио кассеты, и в довершение всего: две
пачки чая, коробка зефира в шоколаде, пять пар носок и банка красной
икры....(???) Икона "Преображение" также
оказалась необычной
– с Афона, на серебре с позолотой... И за что мне такое? Мне, весьма
состоятельному человеку, приехавшему из сытой Америки, очевидно по
местным
меркам – просто богачу. Дивны и непостижимы дела твои Господи!
Затем настал черед рассмотреть
фотоснимок,
сделанный моей камерой в приемной монашеских покоев. Я включил
фотоаппарат на
воспроизведение, и на дисплее рядом со мной (сам я среднего роста – 176
см)
показался маленький старичок ростом мне по плечо с седой, ниспадающей
вьющимися
локонами, бородой. Это был отец Илий, тот исполин, заполнявший собой
все
пространство помещения, в котором мы встречались. Это был отец Илий, в
объятиях
которого я растворялся как лилипут в объятиях Гулливера. Это был отец
Илий –
истинный старец нашего времени, гигант Духа, монах-исполин.
Фотографии эти не сохранились,
так как фотоаппарат вместе со снимками у меня украли, и ни где-нибудь,
а в
Кремле в Грановитой палате, во время экскурсии. Просто срезали в толпе
ремешок,
на котором фотоаппарат висел у меня на плече. Я это почувствовал,
только выйдя
из сдавливающей меня со всех сторон толпы.
А.Бондарев
10(23) октября 2006 года (с
последующими
дополнениями).
Собор Преподобных Оптинских Старцев
В оглавление ТРМ №25