ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №3/2002

                                                            Андрей Леонидович АНДРЕЕВ

РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО
В НЕУСТОЙЧИВОМ МИРЕ:

К СОЦИОЛОГИИ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ ОРИЕНТАЦИЙ

Одной из характернейших черт политической психологии россиян является какой-то совершенно особый интерес к международному статусу России, ее положению среди других государств и народов. Если внимание американцев, французов, японцев обычно фокусируется на том, что составляет их повседневную жизнь, то у наших сограждан интерес к "мировым делам" обычно перевешивает всю эту "скучную прозу". Люди старшего поколения хорошо помнят, каким успехом в советское время пользовались лекции о международном положении, особенно если в них использовалась какая-то информация, не предназначенная для широкой печати. В наши дни такие лекции уже не читают, да если бы и читали, в нынешних условиях трудно было бы рассчитывать на их популярность. Однако вовсе не потому, что людей больше не волнует сама их тематика. Напротив, структура интересов граждан остается во многом такой же, какой она была 15-20 лет тому назад. Если, по данным ФОМ, высказать свое мнение по поводу заметных событий международной жизни затрудняется всего 15-20 процентов россиян, то обсуждение актуальных проблем внутренней политики порой ставит в тупик до 30-40 процентов. О президентских выборах в Америке или об очередном визите российского Президента большинство наших соотечественников знает лучше, чем о новом Трудовом кодексе, местном самоуправлении или налоговом законодательстве.

Несомненно, что такая специфическая направленность сознания имеет очень глубокие культурно-исторические корни, которые при желании можно проследить чуть ли не от митрополита Илариона. Ее, в частности, можно рассматривать как своеобразное преломление той "всечеловечности" русского менталитета, о которой говорил Достоевский. Подспудно, в подавляющем большинстве даже не отдавая себе в этом ясного отчета, россияне видят свою страну в совершенно особой роли уравновешивающего элемента всей "мировой конструкции". Это своего рода инстинктивное преломление объективных реалий геополитического положения России ("хартленд"), имеющее важное значение не только для выработки и осуществления российской внешней политики, но и для внутренней жизни российского социума. Его самоорганизация всегда осуществляется в энергетическом поле некой постоянно проясняемой "мировой задачи" и стихийно принимает соответствующие ей формы.

Внутреннее состояние российского общества в постсоветский период его истории заключает в себе целый спектр возможных путей развития, реализация которых требует совершенно разных, нередко несовместимых между собой внешнеполитических стратегий. В этой ситуации установление тех или иных внешнеполитических приоритетов выходит за рамки выбора средств, направленных на оптимизацию внешних условий существования. Оно становится актом экзистенциального целеполагания, по сути дела - выбором исторической судьбы. В данном контексте многие аспекты международных отношений (например, внедрение натовских военных структур в постсоветское пространство) приобретают символическое значение, вызывая в обществе не только повышенный интерес, но и особую эмоциональную напряженность, выливающуюся в стремление непосредственно воздействовать на формирование внешнеполитической стратегии государства и наиболее важные внешнеполитические решения.

Хотя внешняя политика до сих пор практически везде остается наиболее закрытой для массового участия областью политики, в специфических условиях российской "демократизации" политически активная часть населения консолидировалась в значительной степени именно вокруг внешнеполитических задач. Это обстоятельство достаточно отчетливо проявилось уже в начале 90-х годов. Так, озабоченность отношением Ельцина и Козырева к защите национальных интересов и территориальной целостности РФ породила в этот период мощную оппозиционную волну, выраставшую на пропаганде патриотической точки зрения на проблемы Крыма, Абхазии, Приднестровья, на возможные условия мирного договора с Японией и положение русскоязычного населения в новых независимых государствах, образовавшихся на территории бывшего СССР. По сути дела впервые со времен знаменитых славянских комитетов XIX века стремление активной части населения увязать внешнюю политику государства с растущим снизу стремлением к участию в созидании достойного будущего, создало условия для формирования элементов гражданского общества. Особо следует отметить, что весь этот процесс носил спонтанный, "низовой" характер". Ее наиболее активными деятелями, а частно и лидерами, были не профессиональные политики (обычно лишь использовавшие уже формирующиеся организационные ядра и ячейки), а те, кого обычно называют "рядовыми" гражданами. Так, например, одну из самых дееспособных общественных структур "внешнеполитического" характера - существующий уже почти 10 лет Комитет защиты Курил - возглавила инженер одного из московских НИИ Р.Ф.Степанова, сбор средств для помощи Приднестровью осуществляли уволенные из армии офицеры, функцию сохранения исторических российско-сербских связей в значительной степени взяла на себя группа российских писателей и т.д.

Доминирующие в широких слоях населения представления о том, какое место в мире должна занимать Россия, составили важнейшую часть "нового социального запроса" - сложившегося к концу 90-х годов комплекса массовых настроений, предопределивших сначала определенный поворот вектора внешней политики, а затем и появление в Кремле нового Президента с программой восстановления позиций России в международном сообществе и укрепления Российской государственности в целом. Это по сути дела наказ, с которым пришел в Кремль В.В.Путин, и по которому общество будет судить об эффективности его президентства. Можно предполагать, что администрация попытается предотвратить уже намечающийся всплеск оппозиционных настроений апеллируя к идеологеме "сильной" внешней политики. Вопрос, однако, в том, какую внешнеполитическую стратегию общество согласится считать действительно сильной.

Общественные настроения складываются, конечно, не без влияния прочно укоренившегося в российской политической практике "дирижирования" средствами массовой информации. Не надо, однако, думать, что население России "проглотит" все, что ему сервируют СМИ, если только последние проявят определенное единодушие, а "нужная" информация будет транслироваться с достаточной степенью интенсивности. Факты, подтверждающие данный тезис, и в самом деле многочисленны, но и обратные примеры далеко не единичны. На самом деле массовые мнения, в том числе взгляды населения на положение России в мире, в конечном счете отражают логику относительно независимого от конкретных ситуативных информационно-психологических воздействий процесса поиска и утверждения основополагающих ценностей и выработки определенных "картин мира", опирающихся в первую очередь на осмысление собственного социально-исторического опыта.

Как же представляют себе россияне общее положение в мире, внешнеполитические задачи страны и ее отношения с другими странами и наднациональными структурами?

Окончание "холодной войны", провозглашение государственного суверенитета Российской Федерации и распад СССР, формирование "открытого общества", отделение государственности от почти полностью поглотивших ее идеологических форм, разрушили многие элементы того контекста, в котором складывались привычные для советского человека представления о своей стране и ее отношениях к другим странам и народам. Многое из того, что устойчиво ассоциировалось с "мы", теперь переходило в разряд "они" и наоборот. В этой ситуации россиянам приходилось заново осмысливать свое место в мире, буквально на глазах приобретавшем новые очертания и системные качества.

В первую очередь приходилось заново выстраивать всю систему отношений между бывшими советскими республиками, ставшими теперь независимыми государствами. Что же думали и что ныне думают россияне по поводу отношений в постсоветском пространстве? Какое значение они придают возникшему на развалинах СССР СНГ? Какая модель отношений с другими республиками бывшего СССР является, с их точки зрения, наиболее предпочтительной?

Анализ имеющихся данных в динамике показывает, что точка зрения россиян на эти вопросы сложилась к середине 90-х годов и с тех пор существенных изменений не претерпела.

Связи со странами, имеющими общий с Россией культурно-исторический багаж, несмотря на их нынешнюю неустойчивость, представляются россиянам наиболее естественными и перспективными. При этом из всего массива СНГ явно выделяется "славянский треугольник" - Россия-Белоруссия-Украина. Именно славянские республики бывшего СССР, по мнению большинства населения, станут наиболее надежными союзниками Российской федерации в ХХI веке. Относительно Беларуси это мнение высказали почти 2/3 опрошенных, а относительно Украины - свыше 40 % (2000 г.). Для сравнения укажем, что разделившие 3-е место в списке возможных союзников Китай и Югославия набрали только около 13 % голосов, а собирательная позиция "другие страны СНГ" - менее 2%.

Что касается перспектив СНГ в целом, то для россиян они не очень ясны. Наиболее предпочтительным представляется им создание нового добровольного объединения советских республик по типу Европейского сообщества. За этот вариант развития вот уже на протяжении нескольких лет высказывается наибольшее количество респондентов, причем число их довольно устойчиво - оно колебалось вокруг отметки 45% с амплитудой + 2%.

В то же время определенная часть россиян, однако, считает, что бывшие советские республики со временем должны просто войти в состав России. Есть в обществе и сторонники восстановления Советского Союза в прежнем его виде. Однако число их в настоящее время составляет не более 12-13 процентов граждан.

Надо отметить, что на протяжении всей второй половины 90-х годов в массовом сознании шел процесс изменения эмоциональной тональности восприятия других государств и народов. Сегодня отношение практически ко всем странам, составляющим "активный" внешнеполитический горизонт России, стало значительно более прохладным и настороженным, чем, например, в 1995 г. Однако наиболее знаменательные и резкие сдвиги в системе координат "мы" - "они" наблюдались на протяжении всего десятилетия реформ в отношениях россиян к Западу.

Первая половина 90-х годов была временем увлечения россиян западным опытом, сопровождавшегося настойчивыми попытками переноса на российскую почву различных образцов и моделей зарубежного происхождения. Многие в этот период искренне верили, что после того, как Россия подведет черту под своим коммунистическим прошлым, западное сообщество немедленно введет ее в свой круг и поможет ей в кратчайшие сроки достигнуть такого же уровня процветания, на котором находится оно само. Культурно-историческая самобытность России при этом отвергалась как нечто ретроградное, препятствующее воссоединению страны с "цивилизованным миром". Точно такой же подход утверждался и во внешней политике, из языка которой фактически исчезло понятие национальных интересов. Россия стремилась быть максимально уступчивой и предупредительной, чтобы заслужить расположение своих новых "друзей".

Жизнь очень быстро показала, как много необоснованного и даже наивного было в этих упованиях. Реакцией на их утопичность и односторонность стало формирование в середине 90-х годов консервативной волны, лейтмотивом которой было возвращение от западнических увлечений периода становления демократии к "исконно российским" представлениям, нравственным устоям и образу жизни. Самобытность была осознана большинством общества как ценность. В этом контексте совсем иначе, чем еще несколько лет назад, осмыслялись и задачи российской внешней политики, и отношения России к другим странам и народам.

Уже в 1995 г. лишь немногим более 7 % опрошенных продолжали считать, что западные страны искренно хотят помочь России, тогда как 44 % пришли к выводу, что они решают у нас свои проблемы, а без малого треть опрошенных присоединились к мнению, что их цель состоит в том, чтобы ослабить Россию и превратить ее в зависимое государство. Повторение данного вопроса в 1997 г. дало приблизительно те же цифры, но к 2001 г. доля респондентов, возлагающих надежды на помощь Запада вновь упала (до 4,6 %) при одновременном росте числа тех, кто подозревает его в самых дурных намерениях до почти 37%.

В середине 90-х годов многие россияне приходят к убеждению, что западный путь развития, при всех своих привлекательных сторонах, для России неприемлем и в наших условиях не может быть реализован. Весной 1998 г. к тезису "Россия - особая цивилизация, и западный образ жизни в ней никогда не привьется" присоединилось примерно 68 % респондентов, в октябре того же года - 71 %, в 1999 г. - 78%. Одновременно доля считавших, что Россия должна жить по правилам, принятым в современных западных странах, сократилась примерно на треть - с 30 до 21-22 процентов.

Первоначально эти сдвиги в общественном сознании имели характер внутреннего самоутверждения. В частности, они не несли в себе никакой антизападной направленности. Эйфория, связанная с необоснованными ожиданиями, прошла, но уровень симпатий к США и ведущим странам Западной Европы оставался высоким. Так, в 1995 году отношение к США было в основном положительным у 77,5 % респондентов, а отрицательное только у 9 %. Приблизительно на том же уровне были зафиксированы показатели и по таким странам, как Великобритания, Франция, Канада. Несколько более прохладным было отношение к бывшим противникам во Второй мировой войне - Германии и Японии (преимущественно засчет респондентов старшего поколения). Но, в сущности говоря, ненамного: о положительном отношении к этим государствам заявили 68-69 процентов опрошенных, в то время как доля отрицательных ответов не превышала 10-12 процентов.

Однако всего несколько лет спустя в общественных настроениях происходит еще один перелом. Его пусковым механизмом послужили действия НАТО в бывшей Югославии (весна - лето 1999 г.). И дело здесь не только в геополитических интересах на Балканах или в традиционных культурно-исторических связях с Сербией, которой в России не могли не сочувствовать. Значительно более важно то, что "гуманитарные бомбардировки", которые мощный военный блок обрушил на относительно небольшую страну, совершенно развеяли широко распространенное со времен "перестройки" мнение, что "западный империализм" - это миф, изобретенный коммунистами в своих корыстных целях. Россияне увидели теперь нечто совсем иное: оказывается, Запад присвоил себе право "наказывать" и готов "продавливать" свою точку зрения, не считаясь ни с какими жертвами (разумеется, чужими). Силовые действия США и их союзников психологически проектировались россиянами на самих себя. В результате образ Запада в российском самосознании стал прочно ассоциироваться с факторами угрозы.

Судя по имеющимся у нас данным, еще весной 1998 г. США вызывали какие-либо опасения не более, чем у 12 % населения Российской федерации. Относительно же НАТО "средний" россиянин в то время вообще не испытывал тогда особого беспокойства; во всяком случае оно было значительно меньшим, чем то, которое проявляла российская политическая элита (эту угрозу оценили как значимую только 4,4 % респондентов). Через год с небольшим, в разгар военной операции в Югославии, уже почти половина населения (48,9 % опрошенных) считала США врагом России. Почти 12 % придерживались такого же мнения и в отношении НАТО.

Как оказалось впоследствии, наблюдавшийся в этот момент сдвиг настроений был не чисто ситуативным всплеском, а началом определенного протяженного во времени процесса.

Можно было предполагать, что сочувствие жертвам 11 сентября и совместные действия по борьбе с терроризмом вызовут новый перелом в настроениях в смысле восстановления психологической ориентации россиян на "цивилизованное сообщество", всемерно противостоящее "мировому варварству". Действительно, призывы такого рода раздавались из уст целого ряда российских политиков и общественных деятелей. Однако общество восприняло их без особого энтузиазма, поскольку на таких примерах, как позиция Евросоюза по Чечне или расширение НАТО на восток, оно к тому времени уже убедилось в том, что Запад всегда слышит лишь свои аргументы и считается лишь со своими собственными планами (вплоть до применения по отношению к "ситуативным" союзникам принципа выжатого лимона, как это произошло с Македонией).

Решающим фактором, определяющим сегодня отношение "среднего россиянина" к перспективе нового сближения с Западом, является не мотив присоединения к "цивилизованному миру", которым руководствовалась либеральная интеллигенция на рубеже 80-х и 90-х годов, и не надежда на привлечение иностранных инвестиций (что характерно для так называемого либерал-патриотизма наших дней), а соображения безопасности. При этом следует особо учитывать, что сегодня население страны чувствует себя значительно менее защищенными, чем 5-6 лет назад. В частности, число респондентов, считающих, что России реально грозит агрессия из-за рубежа увеличилось по сравнению с 1995 г. с 18 до почти 40 процентов.

В этой связи необходимо проанализировать, как в настоящее время в массовом сознании структурируется поле внешних угроз. Согласно данным проведенного в октябре 2001 г. исследования, в их списке на сегодняшний день с огромным отрывом лидируют две позиции. Одна из них вряд ли может нас удивить - это, разумеется, международный терроризм. Зато вторая в первый момент кажется напоминанием о чем-то таком, что мы успели основательно подзабыть. И тем не менее: в сознание россиян вновь возвращается страх перед мировой войной. В этой связи обращает на себя внимание одно важное обстоятельство, связанное со спецификой такого рода угроз. Все они, в сущности, носят системный характер и детерминируются в первую очередь качественным состоянием глобального мира, которое для такой крупной страны, как Россия, в современных условиях является главным фактором безопасности (или главной опасностью). Перед общей нестабильностью в мире отступает на задний план любая рационально спланированная и осуществляемая имеющим четкие очертания субъектом военно-политическая акция, вроде расширения НАТО или развертывания новой системы ПРО. Отступает потому, что, в отличие от системных эффектов, она поддается отслеживанию и прогнозированию, против нее можно по мере возможности выстроить некоторую контригру, а последствия ее хотя бы частично локализовать.

Однако западное политическое мышление, основанное на чисто юридических идеологемах вины - наказания, видит перед собой только персонифицированных противников. Основанная на таком понимании вещей стратегия поведения совершенно противоречит массовой интуиции россиян, которые больше опасаются не "плохих людей", а "плохих состояний". В данном контексте вооруженные действия против Афганистана были восприняты многими россиянами как угроза не талибам, а самим себе. Более половины опрошенных в октябре 2001 г. респондентов выразили свою тревогу по поводу возможности втягивания России во вторую афганскую войну на стороне США с последующей изоляцией ее от исламского мира. И только 4 % поддержали мнение, что угрозу, напротив, представляет уклонение России от участия в антитеррористической коалиции, изоляция ее от действий Запада. В результате США предстали в глазах озабоченных развитием событий россиян в роли не столько жертвы, сколько инициатора непредсказуемых потрясений. На уровне психологии взаимоотношений между "Мы" и "Они" это способствовало не сближению, а дальнейшему эмоциональному отчуждению. Действительно, в марте 2000 г., по данным проводившегося в это время опроса, соотношение положительных и отрицательных реакций на слово "Америка" по всему массиву респондентов (общероссийская квотная выборка, N=2050) составило округленно 14:11; таким образом, несмотря на накопившиеся уже к тому времени российско-американские проблемы, общий баланс настроений был все еще в пользу США. А опрос, проведенный в октябре 2001 г. с несколько иной формулировкой вопроса (респондентам предлагалось оценить не чувства, которые вызывает слово "Америка", а свое отношение к США как стране) показал, что этот баланс стал для США отрицательным (12:13).

Если же сравнивать с 1995 г., то доля респондентов, благожелательно воспринимающих США, осенью 2001 г. оказалась более, чем вдвое меньшей (соответственно 77,5 % и 36,8 %), в то время, как уровень антипатий, напротив, возрос почти в 4,5 раза (с 9 % до 39,3 %).

Повторение соответствующего вопроса летом 2002 г. дало приблизительно те же результаты (положительно - 38,7 %, отрицательно 45,5 %, затруднились ответить - 15,8 %), подтвердив тем самым, что данная тенденция носит не ситуативный, а долговременный и устойчивый характер.

Негативная аура Соединенных Штатов в известной степени распространилась и на их стратегических союзников, в совокупности составляющих Запад как особый геополитический субъект и олицетворяющих собой то, что обычно называют "политикой Запада". Так, уровень симпатий россиян к наиболее активно поддерживавшей все глобальные акции США стране - Великобритании осенью 2001 г. был на 22 %, а летом 2002 г. - на 15 % ниже, чем в 1995 г.

Динамика отношения россиян к странам Востока на фоне этих тенденций выглядит значительно более благоприятной. Так, отношение к Китаю летом 2002 г. осталось примерно на том же уровне, что и в середине 90-х, а уровень симпатий к Индии даже несколько вырос. Если в 1995 г. все без исключения страны "семерки", не исключая и бывших противников во Второй мировой войне, воспринимались в России значительно лучше, чем любая азиатская страна, то в 2001-2002 гг. Индия уже догоняет по этому показателю европейские страны (за исключением Франции) и с разрывом в 15-20 процентов опережает США.

Вместе с тем cледует подчеркнуть, что, несмотря на очевидный рост недоверия к Западу, россияне и сегодня эмоционально все же ближе к нему, чем к странам Востока. Да и альтернативы политике сотрудничества с Западом и патронируемыми им международными структурами они не видят. Так, россияне в принципе позитивно воспринимают линию российского правительства на вступление в ВТО: 53 % надеются, что это усилит экспортные возможности нашей страны, а около половины - на приток зарубежных инвестиций. Твердо против ВТО настроены лишь 15-17 процентов населения. Правда, достаточно велика и доля колеблющихся (около трети).

Против чего россияне выступают абсолютно бескомпромиссно - так это против политики сдачи позиций, уступок и добровольного отказа от имеющихся у нас преимуществ. Например, такую твердую позицию наши сограждане занимают по Калининградской области. Свыше 80 % опрошенных считают, что этот анклав должен оставаться частью Российской федерации и только 2,7 % согласны на передачу его Германии, частью которой он был до войны (еще примерно столько же поддержали идею превращения бывшей Восточной Пруссии в территорию, совместно управляемую Россией и ЕС).

Под влиянием процессов, которые происходят в массовом сознании, в последнее время несколько изменился характер российского западничества. Оно по-прежнему сохраняется в России как влиятельная внешнеполитическая установка. Однако под влиянием опыта реформ оно внутренне дифференцировалось, приобретя значительное число оттенков и градаций. У значительной части сторонников этой точки зрения ориентация на западные модели развития приобрела более обобщенный характер, утратив слишком жесткую привязку к опробованным в других странах рецептов.

В отличие от 70-х, 80-х и начала 90-х годов, когда западничество фактически определяло настроения интеллигенции, сегодня его труднее однозначно привязать к каким-то определенным социальным характеристикам. В социальных слоях, более других заинтересованных в процессах модернизации, а именно, среди молодежи, лиц с высшим образованием, жителей крупных городов, предпринимателей и студентов прозападные ориентации проявляются несколько сильнее, хотя в большинстве случаев это выражается всего лишь несколькими процентами и не приводит к количественному преобладанию. Вообще же в массовых социальных группах сторонники западные и внезападные распределены достаточно равномерно в почти одинаковой пропорции (приблизительно 1:2).

Иная картина наблюдается в немассовых элитарных группах, и прежде всего в политических элитах: здесь виден отчетливый сдвиг к Западу, в некоторых случаях весьма значительный. Корреляционный анализ мнений, высказывавшихся представителями российского истеблишмента, показывает, что водораздел по линии самобытность - западничество сильнее, чем какой-либо другой фактор, влияет на восприятие формирующегося глобального мира и роли, которую "новая Россия" призвана играть в этом мире. Таким образом, в вопросах, связанных с оценкой событий международной жизни и общей трактовкой внешнеполитических задач Российского государства, приверженность одному из этих двух подходов (западные образцы или собственный "русский путь") выступает как главный дифференцирующий признак, как системообразующая основа политического мышления.

В частности, в ходе проведенного весной 2001 года опроса экспертов по внешней политике (сотрудники внешнеполитических ведомств, журналисты-международники, страноведы и т.п.) 36% респондентов, ориентированных на выработку самостоятельной модели развития, выразили убежденность в том, что Россия сумеет восстановить статус великой державы и играть ведущую роль в европейских делах не входя при этом в ЕС. А среди представителей западнической ориентации эту уверенность разделяет всего 5 %. Западники несколько чаще, чем их оппоненты, выражают опасения, что Россия в будущем превратится в периферийную страну. Но наиболее характерно для них мнение, что Россия в конце концов интегрируется в "объединенную Европу", отказавшись от амбиций великой державы и претензий на какой-то особый статус. Данный прогноз поддержала почти половина тех, кто выступает за избавление России от "синдрома самобытности", тогда как среди сторонников "русского пути" этот показатель оказался более, чем вдвое меньшим (23,7 %).

Обращает на себя внимание то, что планка амбиций и уверенность в будущем у тех представителей внешнеполитической элиты, которые высказались в пользу "российской альтернативы", в целом оказалась существенно более высокой, чем у "западников". Так, стремление вернуть России роль сверхдержавы встречается среди первых в 6 раз чаще, чем среди вторых. В большей мере надеются сторонники самостоятельного пути и на то, что России удастся войти в пятерку наиболее развитых государств мира. Те же, кто настроен на избавление от "синдрома самобытности", считали бы успехом, если бы она закрепилась на уровене Бразилии, Испании, Южной Кореи.

Стоит специально отметить, что среди "западников" очень широко распространено мнение, что России надо отойти от мировых дел и сосредоточиться на решении внутренних проблем. Такие настроения встречаются здесь в 2 раза чаще, чем в группе с противоположной идеологической ориентацией. И это по сути своей неожиданно, а во многом и парадоксально, поскольку стремление отгородиться от мира традиционно ассоциируется с культивированием собственной самобытности. Однако, возможно, что в специфических условиях современной России происходит своеобразная инверсия данной закономерности, и главным носителем синдрома боязни внешнего мира теперь становится именно западничество.

Очень существенные различия разделяют представителей западнической и внезападной ориентаций по вопросам, связанным с выбором военно-политической стратегии. В целом сторонники "русского пути" тяготеют к приоритетному развитию ядерных сил сдерживания, а "западники" - к обычным вооруженным силам и их техническому переоснащению.

"Западники" в целом в 2 - 3 раза выше, чем их оппоненты, оценивают угрозы, связанные с действием разного рода безличных факторов и процессов: низкой конкурентоспособностью российской экономики, возможностью техногенных катастроф, неконтролируемым распространением ядерного оружия, негативными природными явлениями и экологическими дисбалансами (глобальное потепление климата, разрушение озонового слоя, истощение природных ресурсов и т.п.). Что же касается угроз, исходящих от разного рода политических субъектов, то у "западников" первое место среди них занял международный терроризм, вслед за которым идут расширение НАТО, международные финансовые организации, США и экспансия со стороны Китая (соответственно 73,5 %, 41 %, 38,6 %, приблизительно 35 % и 20,5 %). У сторонников самостоятельного "русского пути" в принципе те же субъекты угроз выстраиваются в несколько ином порядке: первую очередь это США (71,1 % ), затем - расширение НАТО (почти 61%), МВФ и другие международные финансовые структуры (около 63%), международный терроризм (53,6 %), китайская экспансия (15,5%). Представители обеих рассматриваемых идеологических течений весьма обеспокоены технико-экономическим отставанием России, но "западникам" оно кажется более угрожающим и отмечается в анкетах опрашиваемых несколько чаще (59 % против 49,5 %).

Таким образом, на базе идеологических расхождений между сторонниками самобытного пути развития и "западниками" сформировались во многом альтернативные взгляды на цели и задачи внешней политики Российского государства. Эти взгляды представлены не только в массовом сознании, но и в политическом мышлении и практической деятельности профессионалов внешней политики.

Следует вместе с тем специально отметить, что наличие имеющих идеологическую природу расхождений внутри внешнеполитической элиты России, не закрывает возможности формирования достаточно широкого согласия или даже консенсуса по ряду вопросов. Так, почти 90 % опрашивавшихся нами экспертов по внешней политике согласны в том, что у России есть ресурсы для усиления своих внешнеполитических позиций, более 86 % констатировали, что за последние 10 лет национальная безопасность России в целом ослабла, 80 % признали, что ее экономическая слабость является главной причиной подрыва ее международного авторитета и столько же хотели бы видеть Россию в числе участников общеевропейских технологических проектов.

Интересные и, с нашей точки зрения, весьма важные для понимания базисных смысловых диспозиций российского внешнеполитического сознания данные были получены благодаря использованию в ходе проводившихся в 2000-2002 гг. социологических опросов специальных методик, проявляющих эмоционально-ассоциативную окрашенность таких слов-концептов, как "Запад", "Америка", "Европа", "Азия" и др. Сопоставление баланса симпатий и антипатий по каждому из них выявило значительное тяготение россиян к Европе. Уровень положительных реакций в этом случае был наивысшим - 80-85 процентов. Это существенно лучше показателей всех остальных крупных цивилизационно-географических зон планеты. В частности, разрыв в уровне симпатий между Европой и Америкой в 2000 г. составил 29 %, а в 2002 г. - 36 %.

В принципе результаты, о которых мы говорим, вполне согласуются с общими тенденциями общественного сознания, прослеживавшимися на протяжении десятилетия (в том числе и с приведенными выше данными, касающимися отношений россиян к различным странам мира). Что оказалось, однако, достаточно неожиданным, так это место, которое заняло в рассматриваемом категориальном ряду слово "Запад". То, что оно вызовет у респондентов достаточно неприятные ассоциации (около 47 % положительных реакций против 53 % отрицательных), сравнительно нетрудно было предвидеть заранее. Труднее было бы предположить, что Запад теперь уже воспринимается хуже, чем Азия. Но самый нетривиальный результат состоит в другом: это выявленный в результате сопоставления показателей разрыв между "Западом" и "Европой", который в 2000 г. почти достиг отметки в 40%, а в 2002 - 30 % ! Фактически это означает, что Европа в известном смысле отделена в российском массовом сознании от Запада как такового. Собственно говоря, она выступает для россиян как бы в двух различно оцениваемых ипостасях - "западной" и "собственно европейской".

При такой постановке вопроса рост неприязни к Западу отнюдь не означает отдаления от Европы. И недоверие к Европе как Западу вполне совместимо с тяготением к Европе как... Европе. Не исключено даже, что "движение на Запад" в настоящее время прорастает именно в самом русле антизападных настроений и парадоксальным образом сопрягается с ними, в каком-то смысле стимулируя сближение, тем более прочное, чем в более уверенными и укорененными в своей самобытности ощущают себя россияне.

В ассоциативном спектре российского политического сознания образ Западной Европы тесно связан с такими смысловыми мотивами, как "благосостояние", "комфорт", "права человека", "цивилизация", "дисциплина" (эту связь отмечают от 70 до 80 процентов респондентов), и в несколько меньшей степени (от 50 до 60 процентов) - "расцвет", "свобода", "культура", "безопасность", "демократия" (а также "эгоизм" и "лицемерие"). Россия по всем этим семантическим позициям имеет достаточно низкие показатели. В большинстве своем они не превышают 20 %, за исключением слова "культура", по которому перепад значений в пользу Европы сравнительно невелик (64 и 56 процентов соответственно). Единственной точкой, по которому были получены практически одинаковые показатели, это "наркотики".

Итак, образ России и образ Западной Европы в сознании наших соотечественников весьма контрастны. Причем первый из них по своей тональности во многом очень негативен ("моральный упадок", "кризис", "насилие" и др.). Но вместе с тем Россия, по мнению ее граждан, в свою очередь превосходит Запад по целому ряду моментов, выражающихся, в частности, такими словами, как "энергия", "воля", "патриотизм", "взаимопомощь". По очень характерному понятию "сила" наша страна также "перевешивает" партнеров-соперников, хотя и незначительно. Наконец, россияне убеждены в том, что обладают важными духовными преимуществами, в том числе интеллектуального плана.

Что же следует из этого "столкновения противоположностей"? Вывод один: не отворачиваться друг от друга и не пытаться что-то кому-то навязывать, а искать пути к сотрудничеству.

В целом накопленные в результате более, чем десятилетних исследований общественных настроений в постсоветской России позволяют сделать вывод, что россияне чувствуют себя европейцами и хотели бы оставаться таковыми: практически 2/3 опрошенных согласны с тем, что Россия является естественной частью Европы и в дальнейшем сохранит с ней преимущественные связи, в то время как число поклонников активно проповедуемого в последнее время евразийства не превышает 1/3. С особым пониманием наши сограждане относятся к тому, что в целом ряде своих наиболее серьезных внешнеполитических акций нынешний глава государства выступал именно как европейский политик. Однако идентификация с Европой в массовом сознании идет прежде всего по линии культуры и прагматически понимаемых экономических интересов, а вовсе не по линии нынешней "евроидеологии", ориентации на наднациональные институты объединенной Европы и так называемые "европейские стандарты". Если Россия - это Европа, то все-таки - "вторая Европа", представляющая особый вариант развития. И большинство наших сограждан хотели бы получить признание именно в этом качестве, а не выслушивать откровенно лицемерные или совершенно оторванные от наших проблем и реалий скрипучие нотации из Брюсселя и Страсбурга.

Да, сотрудничество и даже интеграция, но только не ценой отказа от своей идентичности и уж, конечно, не на основе признания себя "разбитой армией". В этом смысле нынешняя политическая линия на системное выстраивание механизмов взаимодействия с Западом, на доказательство выгод от более полного включения России в процессы принятия важных международных решений, но вместе с тем и на диверсификацию наших политических приоритетов, находит у россиян поддержку.

Несмотря на серьезные опасения наших сограждан по поводу втягивания России в конфронтацию с исламским миром, общественное мнение страны в целом поддержало присоединение к международной антитеррористической коалиции, создаваемой Западом. Лишь менее 5 % населения считают это ошибкой. В то же время 60 % опрошенных считает нежелательным американское военное присутствие вблизи наших границ. Этот баланс настроений в общем и целом, безусловно, соответствует политической риторике российского руководства и тем дозированным формам взаимодействия с США и НАТО в этом вопросе, которые определило для себя российское руководство.

Следует сказать и о поддержке населением тех инициатив администрации, которые вызвали у специалистов очень большие сомнения. Это, в частности, предполагаемое вступление Российской федерации во Всемирную торговую организацию (ВТО). Из более, чем 1500 опрошенных летом 2002 г. граждан России, представляющих все основные социально-демографические группы населения, 53 % высказали мнение, что этот шаг позволит усилить экспортные возможности страны, а около 48 % - что он действительно позволит привлечь иностранные инвестиции. Правда, примерно треть респондентов присоединилась к опасениям, что вступление в ВТО окончательно добьет отечественную промышленность и сельское хозяйство, многие же затруднились высказать какую-либо определенную точку зрения по этому поводу.

В целом более половины россиян в настоящее время придерживаются той точки зрения, что международное положение Российской федерации за время президентства В.В.Путина улучшилось. И лишь 9 - 10 процентов считают, что оно ухудшилось. Правда, значительную часть наших сограждан не очень устраивает масштаб международных достижений действующей администрации. Хотя свыше 70 % россиян отмечают, что во внешней политике страны за последние 2-3 года произошли позитивные сдвиги, оценили эти сдвиги как действительно существенные менее четверти опрошенных, а почти половина сочла их не очень значительными. Но населению страны, безусловно, импонирует то, как действующий глава государства представляет Россию на международной арене. Летом 2002 г. о политическом стиле Путина в международных делах одобрительно отзывались почти 85 % опрошенных по этому поводу российских граждан. И только 9 % отозвались о нем отрицательно.

Обобщая сказанное, можно сделать вывод, что настроения российского общества дают руководству страны достаточную опору для маневра на разных направлениях. Значительную оппозицию, судя по всему, может вызвать лишь очевидная "сдача позиций" или возвращение к безоглядно проамериканской политике начала 90-х годов. Вместе с тем общество ждет от российского руководства активных усилий по восстановлению российских позиций в мире. Показательно, что подавляющее большинство (около 85 %) участников всероссийского социологического опроса, проводившегося осенью 2001 г., выразили свое согласие с тем, что Россия является великой державой, и она должна добиться соответствующего этому уважения к себе со стороны других государств и народов.

Конкретная интерпретация этого тезиса применительно к архитектонике формирующегося глобального мира неоднозначна. Рассматривая различные его варианты (весна 2000 г.), респонденты разделились на несколько примерно равных по численности групп. Наибольшая из них высказалась за то, чтобы Россия в будущем стала одним из ведущих центров силы в многополярном мире, другая - за восстановление статуса одной из двух сверхдержав, третья предпочла бы поменьше заниматься мировыми делами, и побольше своими собственными (соответственно 29, 28 и 26 процентов полученных ответов). Показательно, однако, что признать безусловно ведущую роль в мире единственной сверхдержавы, согласилось лишь ничтожное меньшинство - менее 2 %. По этому вопросу в российском обществе к настоящему времени сложился своего рода отрицательный консенсус.

Следует ли интерпретировать этот консенсус как всплеск внешнеполитического реваншизма, стремление посчитаться с США и Западом в целом за поражение в "холодной войне"?

Данные проводившихся на протяжении десятилетия социологических исследований не дают никаких оснований для такого предположения. Несмотря на отчетливо выраженный в общественном мнении императив "сильной" международной политики, никакие ее конфронтационные модели в России не популярны. Показательно, например, что только незначительное меньшинство респондентов (в 2001 г. их было чуть больше 12 %) рассматривают противостояние Западу как идею, способную сплотить российское общество во имя достижения общих целей. Похоже, что россияне не особенно хотели бы взваливать на свою страну экономическое и политическое бремя сверхдержавы. Во всяком случае, если судить по данным опросов, позитивно относится к такой задаче менее 30 % населения. В еще меньшей степени склонна к этому внешнеполитическая элита страны. Состоявшийся весной 2001 г. опрос экспертов-международников показал, что в этой среде доминирует стремление войти в число наиболее развитых государства мира (49 % полученных ответов), приблизительно четверть считает, что Российской федерации надо отказаться от глобальных претензий, сосредоточив главное внимание на решении внутренних проблем, и только 13-14 процентов высказывается за то, чтобы вернуть стране статус сверхдержавы.

В целом же, судя по данным социологических исследований, россияне оценивают положение Российского государства в мире, исходя из критерия «достойной самостоятельности»: идти своим путем, не вмешиваться в чужие конфликты и не быть никому ничем обязанными.

В оглавление ТРМ №3/2002