Александр Сергеевич ПАНАРИН
доктор философских наук, профессор,
заведующий кафедрой теоретической
политологии философского факультета МГУ,
директор
Центра социальной философии
Института философии РАН
АНТИНОМИИ
РУССКОЙ ВЛАСТИ И ХРИСТИАНСКАЯ ДУХОВНОСТЬ:
Третий мир, в систему которого сегодня стремительно вовлекается и Россия, стал не только объектом экономической эксплуатации и вывоза капитала (в обмен на ввоз суррогатов потребления и суррогатов массовой культуры). Он стал объектом интенсивнейшей экологической эксплуатации, которая пока что не переводится на язык экономических цифр и не учитывается теорией обмена.
Объектом этой двойной эксплуатации стала Россия. По данным экспертов, "потоки антрогенной серы, поступающие на Русскую равнину из Западной Европы, в 10 раз превосходят обратные потоки воздушных загрязнений.... Благодаря своим лесам, переувлажненным землям и болотам, крупнейшему массиву практически неосвоенных, диких земель (60% территории), Россия выступает компенсатором части глобальных загрязнений".
В рамках западной либеральной традиции выдвинуто множество концепций, убедительно доказывающих, что эффективность использования ресурсов предопределяется тем, находятся ли они в руках собственника , или являются ничейными. На этом основании доказывается, затратный характер государственной экономики, проигрывающей частнособственническому предпринимательству по всем показателям: рентабельности, капиталоотдаче, энерго- и материалоемкости.
В конечном счете все это предопределило крах "мировой системы социализма". Но последовательное применение названного критерия несомненно указывает на аналогичные различия двух моделей мира: модели, при которой все природные ресурсы стран являются их нераздельной собственностью, и модели, при которой те или иные геополитические гегемоны могут пользоваться чужими природными ресурсами, незащищенными ни надежным суверенитетом страны-собственника, ни справедливым международным контролем.
В этом контексте самым губительным является двойной стандарт "закрыто-открытой" мировой системы. В той мере, в какой природные ресурсы третьего мира остаются открытыми для грабежа, равно как и для вывоза токсичных отходов и технологий, мы сталкиваемся с воспроизведение столь осуждаемой либералами моделью "бесхозного богатства". Современная практика мирового природопользования убеждает в наличии несомненной корреляции между геополитическим статусом той или иной страны и степенью защищенности ее ресурсов от международного экологического хищничества.
Природа не может сама себя защитить от надругательств и разрушения. Чтолбы предотвратить их, необходимо, во-первых, таким образом преобразовать систему культуры, чтобы природе вернулся статус высокочтимой ценности, как это и было в культурах теллургического типа, а во - вторых, преобразовать геополитическую структуру мира таким образом, чтобы в нем не оставалось бессубъектных, "бесхозных" регионах, незащищенных от международного экологического хищничества.
Следует различать с этих позиций первичную модернизацию, проходившую в свое время в странах Запада, вторичную модернизацию стран бывшего "второго мира" и, наконец, нынешнюю третичную модернизацию, которой подвергся третий мир. Первая модернизация отличалась тем, что была целиком эндогенным процессом: и ее идеология, и воодушевленные этой идеологией элиты, и социально-мобилизационные технологии - все это было выработано на месте в качестве собственного продукта западной культуры.
И как показал сравнительный исторический опыт, такая модернизация оказалась самой эффективной не только по своим материальным результатам, но и по показателям, относящимся к духовному самочувствию соответствующих народов. Первичная модернизация в целом может быть оценена как проводимая "своими и для себя", а потому и наименее разрушительной и затратной.
Вторичная модернизация в этом отношении уже существенно отличается. Наиболее показательным примером здесь выступает большевистская индустриализация. Она была проведена под эгидой чужого, импортированного учения, настолько инородного национальной культурной традиции, что во имя торжества учения пришлось эту традицию безжалостно выкорчевывать. Возник может быть невиданный до той поры феномен "внутренних эмигрантов" у власти. Большевизм, сформированный в подполье и отмеченный всеми морально-психологическими изъянами подполья - культурным отщепенством и политической подозрительностью, жаждой реванша и мести - внезапно стал правящей силой и провозгласил свою неограниченную диктатуру, "опирающуюся не на закон, а прямо и непосредственно на насилие"(Ленин)
Не видя родины в лице собственной земли, большевики нашли родину в лице чужого учения. С тех пор верность учению и построенному по его чертежам режиму, неизменно ставилась выше патриотизма в собственном смысле слова. Совсем не случайно символом и основанием большевистской модернизации стал ГУЛАГ - машина по выбраковке человеческого материала и его преобразованию в мертвую материю индустриализма. Бесценные свидетельства этого этно- и геноцида дает "Архипела ГУЛАГ" А.Солженицына. Эта эпопея до сих пор еще не оценена по достоинству и не осмыслена на языке философской теории - ГУЛАГ - эпопея не только социальная, описывающая трагедию человеческих преступлений и заблуждений. Это эпопея космическая, описывающая реванш мертвой материи над жизнью.
В результате великого эксперимента большевистской модернизации Россия не только лишилась более 70 млн. зверски замученных людей. Был подорван ее демографический механизм, прямо затребованный огромным евразийским пространством. В результате "национализации" женщин, превращенных в работниц, и беспратно отданных молоху индустриализации, рождаемость в России упала в несколько раз и вместо прогнозируемых демографами 600-650 млн. к концу века СССР едва достиг 280 млн., а нынешняя Российская Федерация - только 140.
Не менее важно и то, что жесткие технологии тоталитарного режима снизили пассионарность жизни, в результате многолетней отрицательной селекции, атмосферы террора и всеобщей подовленности. Исчез феномен народной смеховой культуры - этот праздник жизни, явленный нам в ярких народных характерах и искрометном фольклоре - неиссякаемом источнике национальной культуры. Тоталитаризм должен быть понят в его надсоциальном измерении - как механизм укрощения жизни на планете , как вплощенный тонатос.
И вот сегодня, после исчезновения СССР и возглавляемого им второго мира, в права вступает новый планетарный проект третичной модернизации. Он формируется в таких идейных, социокультурных и шеополитических условиях, которые в целом надо оценить как еще более неблагоприятные для счастливого исхода модернизации, чем те, что сложились к началу ее второй волны. Третичная модернизация , касающаяся третьего мира, совпала с процессами , которые олицетворяют вырождение Модерна в идеологию нового расизма.
Если вторичную модернизацию осуществляли люди, связывающие с ней формационный прорыв стран социализма, а после того как он не состоялся - эпопею "единого индустриального общества" вообще, то миссионерами третичной модернизации выступают люди, давно уже отлучившие третий мир от "нормального" человечества и рассматривающие его как мировон гетто. Отныне то, что сохраняет фальшивое название модернизации, на самом деле означает передачу права на использование местных ресурсов тем, кто "лучше умеет ими пользоваться" - развитым странам-гегемонам. Именно этому служит концепция "открытого общества" и единого глобального мира, в котором неуместны национальные суверенететы, заменгяемые глобальной ответственностью мировой сверхдержавы.
Третичная модернизация означает планетарное перераспределение ролей, итогом которого станет по всей видимости такая поляризация людей, какой история еще не знала. Ибо одно дело - существование человечества в изолированных нишах, когда мировые континенты жили собственной самобытной жизнью, другое дело - когда одни выступают лишь объектом планетарной стратегии других, получивших монопольное право на распоряжение жизнью и ресурсами планеты.
Сегодня страны-гегемоны в планетарном масштабе реализуют концепцию западного либертаризма, первоначально предназначаемую для внутреннего пользования. Речь идет о таких социально-экономических и политических поцедурах, в результате которых собственность должна уйти из рук тех, кто распоряжается ею менее эффективно, в руки тех, кто способен обеспечить максимальную рентабельность и отдачу. Именно эту цель преследовали программы денационализации и реприватизации промышленности, осуществляемые на гребне неоконсервативной волны на Западе.
Теперь эту концепцию пытвются принменить в планетарном масштабе. Иными словами, вместо того чтобы строить национальную промышленность в странах, априорно неэффективных по планетарным экономическим стандартам, предполагается подключить их богатые ресурсами территории к транснациональным воспроизводственным циклам, организуемым наиболее развитыми странами.
Запад интерпретирует итоги холодной войны как начало передачи планетарных ресурсов из рук стран аутсайдеров , не умеющих толково и экономично распорядиться собственным природным и культурным наследием, в руки тех, кто продемонстрировал решающие преимущества своей расы, культура и менталитета. Ясно, что этому процессу нового планетарного перераспределения должна сопутствовать беспрецедентная пропагандистская компания, направленная с одной стороны на то, чтобы создать пугающий омерзительный образ мировых изгоев, недостойных того, чтобы сохранять суверенное право на своей территории, а с другой - на то, чтобы предельно деморализовать этих самых изгоев, лишив их чувтсва собственного достоинства и исторической перспективы.
Технология деморализации должна предварять использование технологий прямого насидия и подавления - в противном случае миссия гегемонов рискует стать слишком затратной. Запалный Модерн некогда начал свою планетарную эпопею под знаком расизма - достаточно вспомнить опустошенные котиненты и неслыханные жестокости колонизаторского "администрирования". Судя по всему теперь он и заканчивает ее под этим же постыдным знаком. Но времена существенно изменились. Трудно представить себе, чтобы в наше время большинство человечества безропотно согластлось на отведенную ему роль мировых изгоев - досадного и бессмысленного придатка к тем богатым ресурсами территориям, которые страны-гегемоны уже сейчас готовы были бы полностью прибрать к рукам , если бы им не мешал этот баласт - население.
Демографическая экспертиза гегемонов неустанно твердит о перенаселенности и о необходимости принятия самых решительных мер против рождаемости стран третьего мира. Культурофобная экспертиза твердит о безнадежном национальном менталитете, который невозможно исправить, пока "это обреченное поколение" из стан догоняющего развития окончательно не уйдет со сцены (как ему поскорее помочь в этом?).
Словом, человечеству брошен действительно серьезный вызов, затрагивающий его планетарную перспективу. Если в обозримом будущем большинству стран третьего мира (сегодня пополняемому люмпенизируемым населением бывшего второго мира), не удастся выстроить свою новую идентичность в качестве самостоятельного субъекта истории, то глобальная катастрофа неминуема. Еще вчера мы оценивали ее как едвали не стихийную, связанную с непреднамеренными эффектами технологического загрязнения Среды, а также эффектами демогарфической перенаселенности, гонки вооружений и пр.
Сегодня она все явственнее выступает перед нами в ином качестве, как начатое победителями в хзолодной войне четвертая мировая война за передел мира и право беспрепятственно распоряжаться планетой по своему усмотрению. Нас не должен обманывать тот факт, что эта война пока что ведется постклассическими, нетрадиционными средствами, исключающими прямое физическое насилие. Суть не в формах, пущенного в ход оружия, суть в том каковы цели войны и масштабы задуманного захвата.
Классические войны были связаны с технологиями поражения человеческого тела, новейшие постклассические - с технологиями поражения человеческой души, теряющей нравственную и культурную опоры, словно Антей, оторванной от родной Земли.
Но симптоматичен тот факт, что задуманный глобальный порядок имеет персонального воплотителя в лице единственной сверхдержавы . Эта персонификация вызова, брошенного большинству человечества, по законам идентификации-оппозиции, облегчает и персонификацию стороны, получившей вызов. Большая драматургия наступающего периода мировой истории связана с тем, что глобализация гегемонистских сил, выступающих как организованный мировой субъект , обязывает и оппонентов этого замысла принять форму глобально организованного субъекта.
Пока существовал социалистический второй мир, консолидация незападного больщинства планеты затруднялась и социокультурными барьерами, и гегемонистскими притязаниями второго мира, и законной настороженностью третьего мира в отношении своего непоследовательного союзника. Но проведение, которому угодно было неожиданно для всех толкнуть демократическую Россию, совсем было уже собравшуюся в первый мир, именно в третий мир, тем самым подготовило и новый расклад мировых сил, и новую перспективу человечества.
До сих пор мы говорили о том, как бывший второй мир и традиционный, третий, объединяет Земля - жертва преобразовательных и мироустроительных замыслов первого мира - зачинщика планетарных модернизаций. Теперь нам предстоит выявить еще более важное, прямо относящееся к проблемам консолидации не-Запада как единого планетарного субъекта. Речь идет о том, каким образом его разрозненные и намеренно противопоставляемые части может объединить Небо - новая нравственно-религиозная реформация.
Планетарная реформация и византийский ренессанс.
Ожидающий нас исторический поворот , вероятно, воспроизведет в каких-то чертах поворот рубежа античной и христианской эр. Многое, очень многое свидетельствует о том, что лаистский, гедонистическо-рационалистический "господский" дух позднего Модерна, давно уже не признающего никаких нравственно-религиозных резонов, уходит. Это - дух "первого мира", задумавшего до конца колонизовать планету, целиком предоставив ее в распоряжение потребительской цивилизации.
Если под понятием светской культуры иметь в виду отсутствие подспудного давление чувтств духовного несовершенства, греховности, неподлинности этого мира, которому предстоит преображение через покаяние и очищение, то современное потребительское общество является наиболее светским из всех возможных. Новейшую авантюру Модеран, выраженную современным либерализмом, следует оценить как очередную попытку создания морали господ. Не случайно главной мишенью либерализма стало социальное государство, подвергшееся ожесточенным нападкам не только с экономических позиций - как воплощение всего, что нерентабельно, но и с последовательно антихристианских позиций: "нищие духом не имеюталиби и не заслуживают снисхождения" - рынок знает, что с ними делать.
Словом, речь идет уже не о простом унижении духовной надсторойки, какое произвел К.Маркс, подчинивший ее экономическому базису. Речь идет прямо-таки об уничтожении надстройки и воцарении одномерного, целиком экономикоцентричного общества. Уничтожая духовную и социально-политическую надсторойку, авторы проекта завершающей модернизации намериваются создать мир , в котором способны выживать одни только сильные, избавленные от всякого давления христианского "моралине"(Ф.Ницше) и всего того в жизни и культуре, что ведет к нему как к первоисточнику.
Такая интенция откровенно заявлена в матералах VI Немецкого экономического конгресса (11-12марта 1997 г. Кельн):"В то время, когда традиционные социальные организации - церкви, партии, ассоциации, профсоюзы - подвергаются... эррозии в том, что касается их организации и значения в жизни общества, организации глобального бизнеса пользуются растущей независимостью, они подвижны, обладают свободой поиска новых форм деятельности".
Чикагскую школу либертаризма , всестороннее обосновавшую необходимость освобождения рынка как социал-дарвинистского механизма отбора наиболее приспособленных от каких-бы то ни было ограничений, можно рассматривать как "высшую и последнюю стадию" мирового процесса секуляризации. Консолидация глобального третьего мира в качестве активного субъекта истории не может не выступать как альтернатива этому процессу социально-духовного разоружения человечества перед языческими стихиями естественного отбора.
Человечеству сегодня предстоит вспомнить, что оно появилось отнюдь не в результате механизмов естественного отбора - такие механизмы ведут, напротив, к уменьшению человеческого присутствия в мире, к реваншу низших материй. Говоря о роли Запада в этом реванше, можно высказать предположение о том6 что с годами что-то сломалось в его социокультурном механизме поддержания баланса двух разных начал: языческого , идущего от римской античности, и христианского, идущего с Палестины, с Востока.Западная культура не выдержала творческого напряжения, связанного с драматургией этих начал и отпустила на волю буйство нового язычества.
Реанимированный языческий тип, у нас явленный в образе новых русских, стремительно размножается в современном мире, подтачивая основания цивилизации. Очень важно понять, что мировое варварство , об опасности столь часто твердят адепты глобальной модернизации, имеет своим первоисточником не традиционализм, а секуляризированный Модерн, не мировую периферию, а западный центр. Импульс, данный христианством, неуклонно вел к последовательной социальной реабилитации слабых: бедных и незащищенных слоев общества, женщин, детей, стариков.
В то же время это был и импуль к последовательному возвышению человека, к преодолению экономической культуры и морали более высокой - постэкономической. Порожденное этими импульсами социальное государство имело две стороны: одну, связанную с функцией милосердия и защиты социально незащищенных; вторую - связанную с развитием постматериальных начал культуры, науки и образования. Сейчас и ту, и другую стороны опрокидывает реабилитированный новейшими либералами чистый рынок, избавленный от всех социокультурных сдержек и противовесов.
Если такой рынок и в самом деле получит беспрепятственную возможность поглощать всю надстройку, то это положит начало стремительному откату человечества в варварство. Это будет не только нравственный откат к неприкрытому хищничеству, но и интеллектуальный откат - к господству примитива, не видящего смысла в высших измерениях человеческого бытия и потому безжалостно их перечеркивающего. Мы уже сегодня наблюдаем разгул этих тенденций: деморализация и деинтеллектуализация идут рука об руку и оттесняют всю нравственную и культурную надсторойку цивилизации "за ненадобностью".
С этих позиций надо заново осмыслить, чем может и должен стать "бунт" третьего мира против гегемонистских вызовов первого. Третий мир лишь тогда отстоит свои законные права и достоинство, если он выступит не в языческой форме новейшего варварства, взбунтовавшегося против цивилизации, а напротив. возмет на себя роль защитника поруганных цивилизационных начал. Третьему миру предстоит выступить в роли третьего Рима - держателя и защитника духа против натиска взбунтовавшейся материи, отпущенной Западом на свободу и реабилитированной им .
Западный господской "веселой науке" (Ф.Ницше) - как с пользой для себя и не испытывая комплексов управлять миром, третий мир должен противопоставить науку возрожденной духовности: как укротить до зубов вооруженного зверя потребительской похоти, готового выпотрошить планету.
Не менее важной задачей третьего мира является альтернативный глобализм или экуменизм. Современная западная цивилизация утверждает глубоко профанированный в нравственном и культурном отношениях "экуменизм мирового рынка". Носителем этого профанического экуменизма, начисто забывшего свои державные истоки, является в первую очередь финансовый капитал. Финансовый рынок, как свидетельствует современная экономическая теория, является наиболее глобализированным, ускользающим от национального контроля и любых форм традиционной морально-правовой цензуры.
Доверить поистине глобальные, затрагивающие судьбы планеты решения, этим новым экуменистам, которые не только собственно духовную, но и материальную производительную деятельность считают чем-то глубоко архаичным и недостойным внимания - значит загнать себя в ловушку. Если бы третий мир, в противовес западному глобализму, просто поднял знамя национализма и изоляционизма, он выступил бы в форме архаическо-ретроградного движения, даже независимо от характера его нравственных мотиваций. Человечеству, вкусившему духа универсализма не только в его абстрактно-ценностном выражении, но и на уровне бытовых социальных практик, уже не суждено вернуться к изоляционизму - никого из сильных волей и духом это бы уже не устроило.
Наконец, необходимо учесть еще одно важное обстоятельство. Безусловно признавая конфликт между просвещением и моралью - конфликт , доведенный до предела либерально-утилитарной догматикой позднего Модерна - мы тем не менее не можем связывать свои надежды с таким способом разрешения этого конфликта, который предлагают современные фундаменталисты, призывающие отвергнуть культуру во имя морали. Защищать нищих духом, отняв у них плоды просвещения и оставив одну только религиозную мораль - это значило бы скорее всего, заточить их в какое-то новое гетто или катакомбную церковь, одновременно отдав дела практические на откуп тому же Западу.
Альтерантива третьего мира отстаивает права жизни и прерогативы морали не путем отступления в языческий натурализм или катакомбный фундаментализм, не инволюцией в духе доэкономического и дотехнического общества, а путем придания уже общепризнанному понятию постиндустриализма высокого духовно-реформационного смысла.
Речь поистине идет об антиномиях эпохи, открывающихся на рубеже тысячелетий. С одной стороны, новая реабилитация нищих духом, всех потерпевших поражение "в экономическом соревновании" и внутреннем, и международном, с другой - сохранение экономических достижений эпохи Модерна, ныне воплощаемых носителями рыночного социал-дарвинизма.
С одной стороны - восстание против глобализма, на стороне которого - вся созданная Западом информационно-коммуникационная и экономическая инфраструктура - от ТНК до мировой электронной деревни, с другой - неприятие национализма и изоляционизма, ностальгического почвенничества, происки путей насыщения глобалистской идеи новым духовным содержанием.
С одной стороны - неприятие Просвещения, выродившегося в языческий культ силы и успеха, в беспринципный гедонизм, с другой - поиски новой гармонии между Просвещением и моралью;
Ясно, что эти антиномии не под силу разрешить такому типу сознания, которое уповает на свою природную цельность и неискушенность, на то, что оно изначально находилось в стороне от источников мирового соблазна. Такие упования, воодушевляющие многих идеологов антизападного национализма и фундаментализма, вряд ли окажутся состоятельными. Позиция критики западного Модерна извне, со стороны ,якобы, неискушенной первородной цельности и нераздвоенности, отмечены двумя слабостями: во-первых, незнание греха не есть добродетель, а есть в лучшем случае невинность, которой еще предстоит пройти через горнилот опыта; во-вторых, нравственная невинность, купленная ценой интеллектуальной недоразвитости есть тип "благородного варварства", тогда как современному человечеству потреюна благородная цивилизлванность.
Поэтому в новой духовной эпопее третьего мира нам предстоит выделить такие цивилизационные традиции, которые в силу тех или иных причин оказались либо прямо вовлеченными в западный модернизационный опыт(хотя бы и на правах аутсайдеров), либо сочетающими в архитипических пластах своей культуры традиции Запада и не-Запада. На сегодня таких народов два - это русские и евреи. Раздвоение исторической судьбы и самого принципа жизнестроения, проявившееся в истории еврейского народа в фороме столкновения принципа коллективной неделимой судьбы и принципа диаспоры, сегодня коснулось и русского народа. Он тоже пребывает сегодня в великом рассеянии, затронувшем не только миллионы русских, оставшихся в странах ближнего зарубежья на правах гонимого меньшинства, но и жителей самой РФ, выталкиваемых из привычной колеи новой великой смутой, посеянной третичной модернизацией.
И давняя еврейская, и новая русская диаспоры, исповедуют принцип номенализма - индивидуального самоустройства на свой страх и риск, безотносительно к историческим судьбам оставленного национального целого. Но исход новой драмы Востока и Запада в значительной степени предопределиться тем, как разрешится конфликт двух указанных принципов, тривиальным было бы не только чисто восточное решение - пресечь отпадение диаспоры от основного национального стержня, вернуться к неделимому национальному бытию, - но и западное - уподобить все нациолнальные коллективы судьбам диаспоры, растворить неподвижное единство в подвижной и неприкаянной множественности, якобы монопольно воплощающей истинный дух современности.
Настоящее решение по-видимому состоит в том, чтобы диаспора, обогащеннаыя всем опытом, всеми технологиями и искусами западной цивилизации, вернула свой сыновий долг покинутому Востоку, заново устремилась к нему. Как пищет С.Лурье, "для нормального хода спонтанного самоконструирования этноса необходимо, чтобы носители личностного сознания не стали в своем обществе аутсайдерами..., чтобы они по своей воле согласились пережить трагическую смутную эпоху со своим народом."
Речь идет, таким образом, о принципиально иных решениях, нежели те, какие принимают носители потребительского типа сознания. Если последние реагируют на смуту тем, что покидают опасное пространство национального и цивилизационного кризиса, то духовные пассионарии нового типа , напротив, устремляются назад, из сладкого вавилонского пленения Западом в охваченную кризисом почву. Сегодня зона кризиса охватывает большинство человечества - стремительно расширившийся за счет бывшего второго мира , многомиллиардный третий мир.
Можно ли в этих условиях признать, что безответственное эмигрантское сознание, пронизанное едонизмом и устремленное туда, где лучше, в самом деле воплощает искомую формулу прогресса или формулу модернизации?
Мигранты безответственно сбрасывают груз кризисного пространства, вместо того, чтобы взять ответственность за его судьбы. Но и ностальгические, догматические почвенники не могут спасти положение. Дело в том, что от тлетворного духа времени не спасают оазисы и анклавы традиционализма и натурализма - даже если они и в самом деле сохранились в мире. Закон примата духв над материей подтверждается не только в опыте благой, нравственно-возвышенной духовности, нои в опыте разлагающей, демонической духовности, идущей от "книязя мира сего".
Словом тлетворному духу предстоит противопоставить зиждительный дух, разложившейся, декадентской цивилизованности - заново облагороженную, постпотребительскую, глобализму гегемонистского типа - гуманистическо преобразованный гуманизм. Эту миссию альтернативности по крайней мере на первых порах, вероятно, предстоит взять на себя той части "диаспоры прогресса", которвя сознательно решиться принять "восточное решение" под влиянием высоких мотивов солидарности к новому большинству нищих духом.
Если в опыте диаспоры эти пассионарии духовности насыщали свой ум обретениями западной цивилизованности и выступали в первую очередь как интеллектуалы, то в опыте исхода или возвращения им предстоит мобилизовать другую сторону духовности - нравственную, завещанную христианством. Нам предстоит всерьз задуматься над тем, какой тип озарения или духовного потрясения способен так преобразовать мотивацию диаспоры, чтобы она решилась изменить вектор: западную ориентацию сменить на восточную, восторг перед первым миром - на аскетическое служение третьему.
Речь по-видимому может идти о весьма содержательной аналогии с другой, тоже рубежной и милленаристской эпохой - первохристианской. Там ведь тоже вплотную столкнулись космополитичный эллинизм , представленный "странниками" античного просвещения, отчасти стоиками, отчасти эпикурейцами, и христианский универсализм, вдохновленный миссией спасения; глобализм римской сверхдержавы, воплощающий силу, и глобализм альтерантивный, воплощающий надежды и солидарность слабых.
Как же случилось тогда, что наиболее мотивированные, воодушевленные и воодушевляющие других покинули сторону, воплощающую силу (к тому же выступающую в ареоле высокого Просвещения), и слились с другой - воплощающей вселенский неуспех?
И может ли это чудо повториться сегодня, когда снова столкнулись эти две парадигмы исторической судьбы - прагматического успеха и самоотверженного неспеха, просвещенного снобизма и последовательной солидарности с нищими духом, холодного рационализма и страстной мессианской мистики?
Положительный ответ зависит не только от духовных событий, происходящих в третьем мире, после того как в него выталкивается бывший второй. Эллинистический, то есть просвещенческий потенциал третьего ми ра, как носителя вселенской альтернативы в существенной степени зависит и от того, сколько новообращенных окажутся в самом первом мире и какой статус они получат там. Провиденциальное значение перехода второго мира в третий после того, как обнаружилась невозможность действительной универсализации западного опыта, натолкнувшейся на экологические и иные пределы, состоит в том, что именно благодаря такому переходу открывается возможность превращения третьего мира из объекта в субъект мировой истории, из силы, находящейся вне цивилизации - в силу, обогащенную самыми рафинированными духовными практиками.
Но хитрость мирового разума в данном случае требует не только этого. Для благополучного разрешения трагических разрешений рубежной эпохи требуетсЯ также, чтобы и сам первый мир в лице духовно чутких, и творческих своих представителей пожелал того же , что желает и третий мир, чтобы Запад отвратился от того, от чего отвращается Восток. Надо, чтобы Запад сегодня в лице своих властных элит, отвергший и дух, и историю в пользу материи и современности, снова поверил в дух , и поверил в историю - в то, что современность не самодостаточна, а чревата тем, что выше и праведнее ее.
Гегемонистский Запад готов жертвовать историей во имя своего первородства: лучше пусть она вовсе прекратится, чем перенесет свой центр на Восток. Как заставить Запад в лице лучших его представителей снова возлюбить историю и риск исторического творчества?
В контексте чисто интеллектуальной истории вопрос звучит так: как заставить интеллектуалов снова поставить Добро выше холодной аналитической Истины, не смотря на то, что Истина ведет к успеху и господству, тогда как верность Добру обещает новые, и может быть нешуточные страдания и самоограничения?
Является ли это в принципе возможным в светсткой культуре или такой шаг открывается только в перспективе новой десекуляризации духа, его нового обращения к вере?
Словом, перед прогнозирующим разумом, стремящемя прозреть будущее человечества в его грядущей восточной или третьемировской фазе, стоят три взаимосвязанных задачи.
- во-первых, постичь в какой форме и на каких правах в эту фазу будет входить традиционный третий мир, наиболее удаленный от практик западного Модерна.
- во-вторых, определить, в какой форме произойдет включение бывшего второго мира в третий и какова при этом будет судьба тех его приобретений, которые связаны с опытом вторичной модернизации.
- в-третьих, наметить те формы, в которых осуществиться внутренне духовное преображение самого первого мира, прецедент которого намечался в поисках альтернативного стиля жизни и постматериальных, постэкономических ценностей западных "шестидесятников".
И снова как и на рубеже дохристианской и христианской эр, острейшим образом встает вопрос о судьбах интеллектуального и технологического наследия западной цивилизации, которое человечество не может отбросить не смотря на все экологические и нравственные тупики, изъяны и даже преступления Модерна. В целом, эти вопросы можно свести в один: на каком пути и какой ценой человечеству предстоит вернуть единую историческую перспективу, похищенную сепаратизмом идеологов "золотого миллиарда" и догматиками Модерна, объявившими вестернизированную Современность окончательным и неперерешаемым итогом всемирной истории?
Ответ на него сегодня существенно затруднен тем, что все более легкие варианты решения захватил и извратил в эпоху предшествующую нынешней вселенской смуте марксизм. Он так "наследил" в духовном храме человечества, так скомпрометировал посткапиталистические и постзападные альтернативы, что новые обращения к нем требуют особого творческого воображения и немалого интеллектуального мужества. Кризис марксистской формационной утопии, обещающий исторический прорыв всего человечества на основе его предварительного классового раскола на силы зла и добра, привел в наше время не к новой альтернативной версии общечеловеческого спасения, а кпессимистическо-раскольническому реализму - спасению избранного меньшинства ( спасения "золотого миллиарда").
Надо сказать, что этот зигзаг исторического сознания архетипически предвосхищен в иудеохристианской традиции. Как известно в христианстве наличествуют две интенции: оптимистическая, связанная с уверенностью, что искупление грехов человечества уже состоялось актом распятия Христа, и пессимистическая , более уповающая на Второе Пришествие и грядущий Божий Суд.
Первая интенция ближе новозаветной доминанте универсализма, ибо своим вочеловечиванием Сын Божий уже спас всех нас, вторая - ветхозаветной доминанте отбора и избранничества, ибо не всех ожидает Воскресение, а только лучших. Сегодня, после краха марксистского формационного универсализма оказалось неизбежным усиление иудаистской темы отбора и избранничества, получившей превращенную форму избраннической участи первого мира. Подобное уже было - когда первохристианский оптимизм сменился пессимистическим реализмом после того, как ожидаемое Второе Пришествие затянулось.
Сегодня мир уже в новых, секулярных формах заново переживает эту смену фаз иудео-христианского цикла, в которых универсализм и избранничество сочетаются в разных пропорциях в зависимости от духа времени и пережитого исторического опыта. Важно понять, что едва наступившая фаза "избранничества" не может затянуться - человечество не выдержит долгого раскола на счастливых избранников и обреченное третьемировское большинство. Тем более, что нынешний опыт избранничества по-настоящему не легитимирован духовно: разве "золотой миллиард" удостоен своей участи за то, что отличается особой праведностью или особыми заслугами перед человечеством?
Преимущество экономической развитости - совсем не то, что преимущество святости. Экономическими преимуществами можно соблазнить духовно слабых, но нельзя привлечь на свою сторону духовно сильных, праведных. А если это так, если парадокс новоизбранных состоит в том, что сегодня с ними не лучшие в духовно-нравственном отношении, а скорее худшие, особо восприимчивые к чисто потребительским восторгам, то трудно рассчитывать, что избранный первый мир надолго сохранит роль лидера и путеводителя человечества.
Не меньшее значение имеет тот факт, что новоизбранное меньшинство человечества не только страдает равнодушием к менее удачливому большинству, но и безответственным невниманием к свидетельствам приближающейся экологической катастрофы. Это меньшинство погруено в экологическую авантюру Модерна, покупая свое потребительское благополучие ценой подрыва долговременных условий планетарного существования человечества как вида. Кризис исторического сознания проявившийся в концепциях "конца истории" выдает грех потребительского нетерпения - успеха хотят немедленно и любой ценой, что в свою очередь ведет к еще более тяжкому греху самоизбранничества ( ибо доров скорого успеха не хватит на всех).
Так задним числом обнаруживается неразрывная связь подлинного, терпеливого историзма с религиозной моралью, с нравственным самообладанием: для истории себя готовят те, кто способен ждать и достойно выносить лишения, не выпрямляя своего пути к успеху ценой неправедных компромиссов или преступлений (социальных и экологических). Западный Модерн мог держать оборону перед духовным давлением Востока до тех пор, пока оказывался способным противостоять предельному нравственному измельчанию секуляризированного индивида - стяжателя успеха. Но с тех пор, как Запад сознался в том, что никаких духовных противоядий у него нет, и что безответственный в социальном, нравственном и экологичесом отношениях "экономический человек " - это его последнее и окончательное решение, духовная капитуляция Запада перед Востоком стала неизбежной. Вопрос теперь только во времени.
Логику восточного духовного наступления уже можно в некоторых чертах предугадать, исходя из нынешней проблемной ситуации. А она сводится к тому, что забежавшему вперед авангарду по большому счету придется платить: во-первых, цену6 связанную с осквернением природы, во-вторых, цену, связанную с необходимостью преодоления изгойского статуса большинства, не попавшего в первый мир. Эти грядущие платы совершенно несовместимы с моралью успеха и к ним, надо сказать прямо, морально не готов современный потребительский человек. Следовательно, ему предстоит измениться и изменения эти будут не менее значительны, чем те, что некотгда сопутствовали переходу от античности к христианству. Повышение статуса гонимой природы до почитаемого Космоса и восстановление человеческого достоинства изгойского большинства третьего мира , несомненно, потребуют резкого снижения потребительских ожиданий. Перед Западом в этой перспективе открываются две стратегии.
Первая, целиком соответствующая устояшимся доминантам Модерна, предполагает возведение все более жестких и непроницаемых барьеров между процветающим и изгойским мирами и использование все более крутых "профилактических" мер, связанных с моральным, и военно-политическим разоружением последнего в сочетанием с собственной предельной вооруженностью перед лицом варваров.
Вторая связана с духовной реформацией - преобразованием потребительской морали в качественно иную мораль, более пригодную для диалога с Космосом и с другими цивилизациями. Однако подлинная перспектива - и для Запада и для остального мира - открывается лишь в том случае, если назревшая перестройка на Западе будет носить не внешне принудительный, конъюнктурный характер, а обретет форму имманентного духовного решения.
Духовная реформация на Западе должна каким-то образом вписаться в перспективу по поводу которой уже имеется косенсус - в перспективу нового, постиндустриального качества жизни. Если тестировать эту перспективу не техно- и экономикоцентристскими критериями, антропоцентристскими (что соответсвует традициям европейского гуманизма), то окажется, что постиндустриальное общество, в отличие от индустриального, предполагает смену колличественной парадигмы уровня жизни парадигмой качества жизни. Модерн не сумел примирить эти парадигмы: рост колличественных показателей уровня жизни оплачен ухудшением целогот ряда показателей качества жизни. Ухудшается качество природной Среды - а вместе с этим и перспективы человеческого долголетия, и общее психосоматическое самочувствие современного индивида, и эстэтика пейзажа, влияющая на наш L’elan vital (жизненный порыв). Ухудшается и качество социальной Среды, о чем свидетельствуют показатели моральной статистики и рост лиц с отклоняющимся поведением.
Сегодня к этому добавилась деградация социального государства, капитулировавшего перед натиском экономической Среды и свернувшего свои социальные программы. Несомненно ухудшилось и качество духовной (культурной) Среды, что связано с засильем вульгарной массовой культуры , комерциализацией искусства и средств массовой информации, тяжелым искажением и упрощением общего образа мира. Все это, несомненно, отражается на перспективах постиндустриального общества, если понимать под ним не постчеловеческий мир техники, готовящий человеку удел отстраненного от решений жвачного животного, а среду, в котой только и может раскрыться призвание человека как творческого и нравственного существа - образа и подобия Божьего.
Поэтому Западу предстоит в ближайшем будущем заново самоопределяться в важнейших жизнеустроительных вопросах. По меркам потребительской цивилизации, ориентированной на колличественные показатели уровня жизни, все современные глобальные проблемы - от экологических до межцивилизационных, касающихся взаимоотношений первого мира с третьим, выглядят как игра с "нулевой суммой". Чем больше уступок проявит потребительская цивилизация в вопросах, относящихся к общим проблемам планетарного выживания, тем меньше шансов на дальнейших рост уровня жизни и на социально-политическое умиротворение алчного потребителя, "молчание" которого куплено именно ценой алвнетарного риска. Если же Запад сумеет выстроить свою новую идентичность, новую систему постматериальных приоритетов, то тогда вышеназванные проблемы и связанные с ними издержки отнбдь не покажутся ему вынужденными , "накладными расходами" - они тогда войдут в собственный цивилизационный горизонт Запада как внутренний, а не внещний вызов.
Обратимся теперь к России. Чтобы определить ее грядущие духовные горизонты , надо понять логику современных, уже вполне наметившихся тенденций. Когда российское сознание, ныне замутненное новой идеологической инъекций со стороны Запада, вполне проясниться, ему неизбежно откроется неразрывная внутренняя связь тоталитаризма с Модерном. На эту связь и на Западе успели указать многие - и "новые философы", и некоторые теоретики постмодернизма, и теоретики экосоциализма (А.Горц, И.Илльич и др.).
Но разумеется наиболее убедительным и близким является свидетельство А.И.Солженицына. Его "архипелаг ГУЛАГ" - это трагический эпос, отражающий борьбу Святой Руси с Машиной - воплощением тонатоса. Большевистская индустриализация - это конвейер по переработке живого в неживое, взятый в чистом виде, без всяких сдержек и противовесов, устраненных тоталитарным режимом. Эта связь Модерна с ГУЛАГом, как уже отмечалось выше, является тщательно охраняемой "государственной тайной" и самого Запада , и насаждаемых им повсюду компрадорских режимов. Но тайны выплывают наружу. И чем больше разрушительного усердия проявляют номенклатурные вестернизаторы в России, тем меньше шансов сохранить эту тайну. Осознание связи ГУЛАГа с Модерном ведет Россию от заемных учений к своей собственной великой письменной традиции - к греко-православному Лгогосу.
К этому же ведет и другая тенденция.По мере того, как активизируется ислам и входящие в его ареал бывшие союзные республики выстраивают свою мусульманскую идентичность, Россия не может в ответ на это демонстрировать культурно-цивилизационную пустоту своего пространства, оставлять его без’образным, а значит и духовно незащищенным. Чем активнее Запад пытается организовать единый антироссийский фронт с рядом мусульманских режимов и спровоцировать агрессивный пантюркизм, тем принудительнее становится для России обращение к собственной цивилизационной традиции, завещанной Византией.
Может быть сегодня у нас еще сохранились такие западники, которые не желая разделять ответственности с нынешним компрадорским режимом, сохраняют надежду на то, что с Запада придет еще одно спасительное учение, более гуманное , чем скомрометировавший себя либертаризм. Этим западникам надо посоветовать оставить свои надежды. Действительно великие гуманистические идеи не рождаются в атмосфере попедоносной эйфории и самоуверенного гегемонизма.Не кичливые победители, а потерпевшие, вдохновленные защитой чести и достоинства, защитой поруганных ценностей - вот кто рождает великие альтернативные идеи. Духовно атмосфера современного Запада исключает подобную инициативу. Наверное никогда еще, со времен Петра I , наши западники не попадали еще в столь ложное положение. В первый раз у них нет ни патриотического алиби, ни гуманистических аргументов, ни исторических упований. Ибо новейший, постклассический либерализм "закрыл" все эти темы разом - от солидарности с угнетенными, до надежд на качественно новое историческое будущее.
В первый раз у российской интеллектуальной элиты , достойной этого названия, оказался начисто закрыт путь правоверного ученичества у Запада - источника готовых решений. Может быть эта систуация в конец обескураживает тех, кто на иную роль, нежели роль пассивных адептов, не способен в принципе. Но творчески ориентированную, патриотическую элиту она обескуражить не может. Ей пора взять на себя ответственность за духовную ситуацию на Родине, на пробуждение спасительной духовной альтернативы.
Но великие альтернативы не рождаются на пустом месте, методом волюнтаристских импровизаций. Великие альтернативы рождаются в лоне великой традиции. У России есть такая: это восточное христианство, византизм, Православие. Главное в этой традиции идея Воскресения - обретения спасения не в опыте успеха, а на крестном пути великих страданий и обретенного в ходе их великого просветления. А.Солженицын, великий гражданин России, все же не стал идейным отцом народа, защитником и пророком, ибо, будучи как и практически все его поколение отлученным от греко-православной традиции, не сумел узреть связи между поруганием и воздаянием, не заполнил структуру великого христианско-эсхатологического мифа звеном, относящимся к Обетованию и Воскресению. Он описал хищение и поругание Руси машиной Модерна и создал одну из величайших в истории мировой литературы трагедий. Но трагедия не стала катарсисом, ибо не содержала идею великого исхода, обретения и воздания, не примирило национальную судьбу с современной мировой историей.
Эта задача сегодня стоит перед национальным гением России. Трагические срывы ХХ века в России как раз и связаны с тем, что даже в ходе религиозно-философского ренессанса начала ХХ века, во всеоружии еще не разрушенного духовного наследия, ее национальный гений все же не сумел дать убедительный творческий ситез национальной судьбы и мировой истории, а вне такого синтеза Россия не может жить и не может выжить, ибо призвание ее - вселенское. Не были разрешены эти роковые вопросы и деятелями нашей эмиграции, даже первой волны, действительно патриотической и творческой , не говоря у же о представителях второй и третьей волны, в сознании которых тоталитаризм и Россия стали постепенно сливаться. Но упрекать и сожалеть об утраченных возможностях, это легкий путь обиды и уныния - парадоксальный гедонизм падших, ибо в падении есть свое облегчение, связанное с передачей ноши ответственности тем, кто теперь наверху. Трезвый анализ показывает, что России некому передоверить ответственность не только за свою национальную судьбу, но и за духовные перспективы современного мира в целом. Мир теперь лежит во зле, он отдан в руки такому победителю, который в духовном и культурном отношении выглядит куда мельче, чем прежние создатели великих мировых империй.
За этим победителем не стоит великая культурная традиция, он не воплощает не творческую хитрость "мирового разума", ни великую мировую идею - разве только великую алчность и высокомерие невежды. Поэтому все те, кто сегодня умывает руки, решившись довериться ходу событий, не имеют настоящего алиби: процесс в самом деле "пошел", но ели его не остановить , то заведет он только в пропасть. Тем, кто всеже решается не мыть руки, а приложить их, предстоит ответить на трудный вопрос. Он касается все обостряющегося противоречия между великим духовным призванием России и последовательным снижением ее интеллектуального потенциала, опустошенного в результате двух гигантских чисток, сначала большестской, связанной с ГУЛАГом, затем либеральной, связанной с уничтожением дорогостоящей культурной надстройки и технологиями тотального морального опрощения и растления. Вопрос этот относится к антологии культуры, к шансам духа облагородить и усмирить взбунтовавшуюся материю техники и материю дурных инстинктов.
Если эти шансы мы связываем только с ratio, с логикой и наследием Просвещения, то напрашиваются самые пессимистические выводы. Во-первых, потому, что современный Модерн вообще тяготиться высоким Просвещением, капитулируя перед "первичными потребностями", а во-вторых потому, что само Просвещение оказалось не в состоянии заменить религию как великую нормотворческую и мотивирующую силу. В этой отношении парадокс России связан с тем, что она, с одной стороны, пострадала от Просвещения, оказавшего особо беспощадным и ее природе, и к ее традиционной культуре, отданных молоху Модернизации, а с другой стороны - она уже дважды за столетие пострадала от чисток само российское Просвещение.
Но если мы будем связывать шансы России, как и шансы мировой истории, с одним только Просвещением, с интеллектуальными революциями, мы ничего не поймем в эпопее христианства, которое спасло и очистило мир, хотя по многим критериям находилось в конфликте с античным Просвещением и больше адресовалось не просвещенным, а нищим духом. Мы профанируем наше понимание онтологии культуры, если не поймем ее великой антиномии, связанной с конфликтами рационального и морального. Если бы культура была толькот рациональной, и выстраивала перспективу человечества на пути углубляющейся, всеохватывающей рационализации, она не давала бы никаких шансов тем, кто по сложившимя правилам игры потерпел неудачу - всем изгоям и отверженным рационального прорядка.
Но, как свидетельствует духовная история человечества, судьбы культуры отнюдь не всегда просматриваются в логике Просвещения и рационализации. Нередко случается так, что просвещенные и рационально ориентированные прагматики предают дело культуры, причем не только тогда, когда все слишком рафинированное представляется им отягощающим и мешающим спрямить дорогу к успеху. голый рационализм опасен прежде всего своей презумпцией, касающейся совпадением истинного и удобного. Рационализм исповедует веру в потакающую истину - ту самую, которая в точности соответствует нашему стремлению устроиться в мире как можно удобнее. Рационализм давно уже исказил онтологический статус окружающего мира, првратив его из вещи-в-себе в вещь для нас - то есть служащую удовлетворению наших потребностей.
Но человеческие потребности - не такая простая вещь, чтобы можно было заниматься их историческими и онтологическими экстраполяциями. Во-первых, между объективно полезным и субъективно желаемым нет полного совпадения, иногда они расходятся в стороны и довольно далеко. Во-вторых, между полезным в краткосрочной и полезным в долгосрочной перспективе также могут возникать весьма драматические несоответствия. Эти антиномии человеческой судьбы и культуры давно бы завели нас в окончательный тупик, если бы в резкрве у человека не находлся бы еще один таинственный и чудный инструмент культуры - моральный разум.
Совершенно чудодейственным парадоксом морали является то, что в условиях возникающего противоречия между краткосрочной и долгосрочной рационалностью именно моральный критерий оказывается безошибочным. Моральные решения в долгосрочной перспективе как правило оказываются наиболее верными. Но именно потому, что современный гедонистический человек разучился ждать, и тем более передоверять право на успех будущим поколениям - ведь он как законченный индивидуализт требует все поолучить при жизни - именно потому он окзался наименее восприимчивым к суждениям морального типа.Для того, чтобы вернуть моральным критериям должный стату с в современной культуре, предстоит возродить в новых формах и с новой убедительностью религиозную картину мира, оправдывающую и наши воздержания от претензий на немедленный успех, и напрямую связь между поступком и вознашраждением (что предполагается рационалистическими предположениями об эффективности). Поэтому можно сделать вывод: духовная реформация грядущего будет связана с возрождением этикоцентричных традиций мировой культуры. Среди этих т радиций, свое законное место занимает и наша, восточнохристианская, православная.
Духоаная атмосфера грядущего ХХI века скорее всего будет определяться наряженным творческим диалогом великих этикоцентричных традиций: православной, мусульманской, индо-буддистской, конфуцианской. Этикоценристской доминантой отличалось и европейское Средневековье, культурное влияние которого долгое время предохраняло зпадный Модерн от убийственных нигилистических крайностей. Но сегодня эти крайности, кажется, возобладали на Западе.Чтобы оказаться полноценным участником грядущего диалога, Западу предстоит понять, что главные проблемы постиндустриального развития вовсе не те, что связаны с поисками новых технологий и новых энергоносителей. Главные проблемы этого развития - этические, к уяснению которых наше сознание готовят и новые виды этики - экологическая, биоэтика, этика межкультурного диалога и др. Все они представляют собой альтернативу завоевательно-преобразовательным установкам фаустовской культуры.
Но
самостоятельно преодолеть и преобразовать эти установки современный
Запад явно не в состоянии. Ему предстоит пройти новую выучку у Востока.
Именно там будет найден новый синтез этикоценричных традиций и заветов,
отразивших духовно-просветленный опыт многих тысячелетий человеческой
истории, сегодня подготовившей действительно эпохальный поворот. Характер
ХХI века определиться тем, насколько удастся человечеству выработать
гармоничный синтез указанных этикоцентричных традиций и в какие
практические жизнеустроительные формы он в конечном счете выльется.