ЧЕЛОВЕК -  ОСНОВА ГОСУДАРСТВА

доктор политических наук,
профессор философского
факультета МГУ

ИДЕЯ ГОСУДАРСТВА
И ОБРАЗ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
В РУССКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ

Русская политическая история противоречива: она полна примеров бесстрашных подвигов во славу Государства Российского и самых мрачных периодов анархического грехопадения - бунтов “бессмысленных и беспощадных” (А.С.Пушкин). Но в политической истории страшны не бездны падения, не низости греха - ибо после них возможно покаяние, - страшны периоды пресного равнодушия, страшна духовная спячка, в которых никакое покаяние уже невозможно.

Поэтому не будем идеализировать отеческую политическую историю. Не станем отворачиваться от ее теневых сторон, открещиваться от отвратительных примеров жестокости и вероломства. В поисках идеи государства и государственности в нашей политической культуре показателен не русский бунт, не кровавые революции, а созидательные силы русского политического характера. Русского человека часто укоряют в недостаточно развитых гражданских добродетелях, в равнодушии к делам прагматического земного устройства, к социальным обязанностям. Действительно, добродетели русского духа больше направлены к небу, к духовному в ущерб земному. И в этом смысле Россия разделяет участь всех "высоких культур": не только в благополучные, но и в самые трудные времена, она неизменно обращена к возвышенным вопросам человеческого ума. Самые мучительные политические проблемы: о возможностях гражданского общества и пределах государственной власти, о гражданском долге и терпимости государственной власти - стоят в русской культуре не в прагматическом аспекте совершенствования технологий власти, а в высоком духовном смысле, с точки зрения нравственных, ценностных исканий русского духа.

Самые яркие по противоположности художественные образы для выражения идеи русского государства и государственности нашел, вероятно, Н.Бердяев: "Россия - самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ - самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты, - все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм - явление русского духа...

Россия - самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю... Интересы создания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории ...".

Понять эту загадочную противоречивость русского государства, эту одинаковою верность взаимоисключающих о нем тезисов, вслед за Н.Бердяевым каждый из исследователей пытался через нахождение особой доминанты в русском характере, позволяющей увидеть как совмещаются анархистские и этатические импульсы в русском сознании, почему "безграничная свобода" неизбежно оборачивается у нас "безграничным рабством". Ведь если было и есть Государство Российское, значит присутствует все же созидательное политическое начало в русском человеке, усмиряющее его анархистские порывы.

Прежде всего, необходимо осознать, где и в чем находят исследователи истоки нашей российской "аполитичности" и "безгосударственности". Наверное, наиболее полно и доказательно разворачивает тезис об аполитичности русского народа. К.Аксаков в своей записке Александру II "О внутреннем состоянии России". Как историк, он опирается прежде всего на исторические факты, и первым доказательством считает добровольное призвание русским народом варягов, Рюрика с братьями, "княжить и володеть им". Еще более сильным доказательством он полагает Россию 1612 года, когда без царя и бояр, со стольником князем Пожарским да мясником Козьмою Мининым во главе, освободив Москву и разбив врага, русский народ избрал царя и поручил ему неограниченно судьбу свою, мирно сложив оружие и разошедшись по домам.

Весьма показательным для К.Аксакова является и то, что сам Новгород, раз признав над собою власть царя Московского, уже не восставал против него в пользу своего прежнего устройства. В русской истории встречаются восстания за законную власть против беззаконной; законность понимается иногда ошибочно, но тем не менее такие восстания не разрушают в русском человеке дух законного порядка.

Итак, специфика нашего национального характера, по К.Аксакову, состоит в том, что русский человек "хотел оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт, - жизнь мирную духа". Если перевести эти размышления К.Аксакова на язык современной политической науки, то можно сказать, что призванием русского человека является развитие гражданского общества, причем такого гражданского общества, которое сознательно отделено от высот государственной власти и построено на нравственных основаниях. Не ища государственной власти, русский человек ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, - народной жизни внутри себя. Вот где кроется причина его беспримерного повиновения власти.

Но ведь все эти интенции русского духа на языке современной политической науки можно признать в полной мере политическими. Партиципаторная демократия - демократия участия, признает за самодеятельными гражданскими инициативами важный канал политического управления, а стремление повиноваться государственной власти и следовать государственным законам сегодня принято называть правовой политической культурой. Все дело в том, что термин "политическое" рассматривался до середины ХХ века достаточно узко: под ним понимались прежде всего государственные отношения.

Русский человек, по К.Аксакову, занят "земским делом" - общественной жизнью, развитием материального производства, духовными и культурными проблемами - так это и составляет основу политической (точнее, общественно-политической) жизни общества. Он воспринимает государственную власть "как защиту", а не как цель властолюбивых желаний и заключает с государством своеобразный "договор"(который носит политический характер!) о разграничении обязанностей и обязательств: если народ не посягает на государство, то и государство не должно посягать на народ.

Государственную идею русский человек воспринимает не абстрактно, не отвлеченно, а искренне и конкретно: как утверждение живого нравственного сообщества, совместной вольной и справедливой жизни людей. Для него государство, право и политика произрастают из глубинных основ народного духа, а значит освящены любовью и связаны братством. Русский народ в известном смысле даже персонифицирует государство, облагораживает его и идентифицирует себя с ним. Крестьяне в царской России говорили: "Кто верен царю, тот сам царь".

Одновременно между государством и народом сложилась религиозно-нравственная связь: по православному обычаю народ верил, что царская власть - от Бога. На небольшой территории Кремля было построено больше церквей, монастырей, колоколен и соборов, чем дворцов и хозяйственных построек. Тем самым русский народ пытался искренне привести в согласие свою свободу со своей лояльностью к власти. Поэтому не рабское чувство покоренного легло в основание русского государства, а свободное чувство разумно и добровольно призвавшего власть народа. И если раб бунтует против власти, которую он не принимает и не понимает, то человек свободный не бунтует против власти им свободно призванной. Для русского человека власть изначально явилась не враждебною, но защитною и желанною. Поэтому не вражда, а мир и согласие есть начало русского государства.

И возникнув как компромисс между порывом к свободе и инстинктом самосохранения народа, русская государственность могла развивать только по пути узаконенного и поддерживаемого государством самоуправления всех слоев общества. С древнейших времен наряду с центральной властью на Руси существовало самоуправление: в крестьянских общинах выбирались старосты, ведавшие хозяйственными делами, в городах выбирались сотские и тысяцкие (старейшины от ста и тысячи граждан города). Эти выборные представители народа занимались не только местными делами, но и участвовали в совете управления князей. По приказу Ивана Грозного такое самоуправление было учреждено по всей России, а при Александре II оно было значительно расширено, и русские города стали еще более самостоятельными.

Развивалось в России и сословное самоуправление: мещанское, купеческое, казацкое и дворянское. Процветала культура свободных профессиональных корпораций (цехов) в самых разных сферах народного хозяйства (артели многочисленных кустарных промыслов), организация кооперативных товариществ, культура самоуправления университетов и адвокатуры. Православная община также была автономной и самоуправляемой структурой во главе со священником, и вся православная церковь, не смотря на государственный контроль центра, действовала как самоуправляющийся социальный институт. Все прочие конфессии одновременно имели свое собственное церковное самоуправление.

Как же осуществлялся механизм соединения централизованной государственной власти и всех этих самоуправляющихся структур?

Положительной обязанностью народа относительно государства было исполнение государственных требований, с одной стороны, и выражение общественного мнения, с другой. В общественном мнении осознает государство, чего желает народ, как понимает он свое значение, каковы его нравственные требования, и чем, следовательно, должно руководствоваться государство в своей деятельности. Государство призвано охранять общественное мнение, укрепляя свою связь с народом. Именно в общественном мнении видел К.Аксаков ту живую, нравственную "и нисколько не политическую связь", которая может и должна быть между народом и правительством.

Но мы можем смело ему возразить: именно эту связь и следует называть политической, ведь на ней должна держаться политическая культура общества! Вот она - политическая доминанта русского человека: стремление к формированию и выражению общественного мнения. Именно так служит русский человек и русский народ своему правительству и государству. Здесь, в общественном мнении, происходит примирение и преображение этатистских и свободолюбивых импульсов государства и земли (правительства и народа). Интересно, что с этой политической доминантой русского характера связан и древнейший политический обычай на Руси: безжалостно и мужественно высказывать царю правду. Так поступали не только духовенство, старцы и юродивые, поддерживаемые и восхваляемые народом (известные тирады юродивого Василия Блаженного, осуждавшего царя Ивана Грозного) . Нередко так поступали лучшие из бояр: одни - с глазу на глаз, другие - публично, третьи - в доверительных письмах из эмиграции. Для этого требовалось немалое личное мужество от русского человека, но оно находилось.

Можно согласиться с Иваном Ильиным: именно "образ народа облагораживал и формировал правосознание царя". Об этом говорят и наблюдения над употреблением терминов "царь", "царский" в древнерусских контекстах: понятие "царский" применительно к русским князьям растворялось в понятии "благочестивый", оно служило похвалой благочестивым христианским чувствам и поступкам князя, но не обозначало специального статуса его власти. Термин этот употреблялся в частичном своем значении и не включал в действие символику и мифологию царской власти, которая долго, вплоть до начала формирования идей и образов новой великорусской государственности, оставалась безразличной для Руси.

Безграничная свобода народного духа, его внутренняя правда, нравственная воля ("Царство Божие внутри вас есть") действительно способны формировать и шлифовать величественные формы имперских структурах государственной власти. Именно здесь был заложен механизм антропологического регулирования политической культуры общества. Русская история сохранила немало фактов, свидетельствущих о том как презирали русские цари свое непосредственное окружение (интриганов-придворных, вероломных бояр, ненадежных дворян и коррумпированных чиновников). Иван Грозный весьма сурово расправлялся с ненадежными боярами, Петр I также не стеснялся брать в руки дубинку и потчевать ею своих вельмож, если была доказана их продажность, старший брат Петра I, царь Федор II, сжег старые местнические книги сановного боярства о рангах. Но в русской истории не было царей, презиравших свой народ. Напротив, в борьбе с вероломным окружением, русские цари опирались на поддержку народа. Выходя к народу, царь всем говорил "ты" и народ обращался к нему на "ты". Так формировалась модель "народной монархии", говоря словами И.Солоневича.

Но если гармония нарушалась, если государство посягало на народ, или народ - на государство, то в эти роковые моменты и происходили страшные превращения русского духа: "безграничная свобода оборачивалась безграничным рабством". Как только нарушалась живая нравственная связь между государством и народом, политическая целостность русского общества распадалась на глазах. В качестве системы абстрактных представлений, государство и право ничего не говорили душе русского человека: он принимал их только своим нравственно-религиозным чувством. Буква закона для русской души была безнадежно мертва, если ее не примала совесть: "Русский народ должен вкладывать в это сердце и способность свою к созерцанию, должен уметь персонифицировать государство; должен связывать себя с государством в религиозном плане и облагораживать его и при этом чувствовать себя в конфессиональном единении с главой государства; он должен иметь во главе государства такого человека, которому требуется от народа любовь и доверие и которому народ имеет все основания оказывать любовь и доверие; тогда где-то в глубине души государство представляется русскому чем-то вроде семьи, Родина - матерью, царь или император - отцом;...".

Итак, русский человек - человек глубоко политический, органически включенный в общественную жизнь с ее тесными узами и взаимными обязательствами. Да и сам К.Аксаков (при всех его "неполитических" реверансах в сторону призвания русской души) заканчивает свою "Записку" почти как политический манифест русского народа: "Правительству - неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая, народу - полная свобода жизни и внешней и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству - право действия и, следовательно, закона; народу - право мнения и, следовательно, слова. Вот русское гражданское устройство!" . И вот его истинное политическое устройство, можно без сомнения, добавить.

Определив политическую доминанту русской государственности, перейдем теперь к выявлению ее национальной доминанты. Е.Трубецкой, размышляя над этим вопросом, весьма пессимистически заметил, что в сфере национального творчества есть своя "музыка прошлого", которая не имеет будущего, свои увядшие мотивы, окончательно неприемлемые для современного уха. К числу таких мотивов он относил и идею русского национального мессианизма.

И.Солоневич еще более категорично заявлял, что национальный мессионизм, богоискательство русского народа - это иллюзия русской интеллигенции, и вся религиозная философия Бердяева, например, "питается источниками его собственного духа". На самом же деле в ходе русской истории, начиная с крещения Руси и кончая последним обер-прокурором Святейшего Синода, совершенно неизменной линией проходит полное подчинение церкви государству. Церковь в России по существу была только "одной из функций государственной власти". На поверхности русской национальной жизни церковь отсутствовала: во время революции она не оказала поддержки ни императорскому режиму, ни Временному правительству, ни Белой армии. И поскольку русская церковная история не создала таких мощных организаций как католические монашеские ордена, и не выдвинула таких религиозных реформаторов как Лютер, Кальвин и Саванаролла, то говорить о распространении особой национально-мессианской идеи просто невозможно.

Еще одну не менее радикальную точку зрения по поводу национальной идеи высказал Н.Трубецкой. Он был убежден, что истинный национализм, всецело основанный на самопознании и требующий во имя самопознания перестройки русской культуры в духе самобытности, "до сих по был в России лишь уделом единичных личностей. Как общественное течение он еще не существовал. В будущем его предстоит создать".

Кто же прав?

Начнем с того, что между индивидуальным и национальным самопознанием существует теснейшая внутренняя взаимосвязь. Если рассматривать народ как психологическое целое, как известную коллективную личность, надо признать: национальная культура и национальная идея должны находить живой отклик в душе своих носителей, иначе культурные ценности, национальные ценности будут восприниматься как фальшь и лицемерие, как "музыка прошлого", затрудняя, а не облегчая индивидуальное самопознание и индивидуальную самобытность. Более того: величие национальной идеи может быть реализовано только через раскрытие ее самобытности самим народом, в противном случае любая государственность вырождается в мертвящий, обезличенный бюрократизм. Если от века к веку результаты народного самопознания меняются, то это должно находить творческое отражение в изменении национальной культуры и национальной идеи, в их гармоничном саморазвитии. Создание такой самобытной, динамично развивающейся национальной культуры и является подлинной целью народа.

Однако гармоничный путь развития национального самосознания, который мы выше наметили, является в известном смысле идеальным, а в реальной жизни и отдельные личности, и целые народы склонны заблуждаться, впадая в национализм ложный. Заблуждаясь же, чаще всего под национализмом понимают не утверждение самобытности национальной культуры и национальной идеи, а исключительно обретение государственной независимости, статус "великодержавности". Причем в жертву "великодержавности" приносится порой сама самобытная национальная культура, вплоть до уродливого национального обезличивания и полной денационализации.

Именно так произошло в России, где ложной национальной идеей стала идея "европеизации": сначала Петр I, потом большевики, а в конце ХХ века - либералы, хотели, во что бы то ни стало, привести Россию в "европейский дом", стать "настоящими европейцами". Петр I и большевики именовали себя националистами, но на самом деле понимали под национализмом только стремление к великодержавности, к внешней военной и экономической мощи, а никак не развитие национальной самобытности. Современные либералы стали еще "скромнее": они хотели в "европейский дом" ценой полного отказа от великодержавности и третирования русской национальной идеи. Так что же, действительно прав Трубецкой, написавшей о национальном мессианизме как о "музыке прошлого"?

Несомненно, очень многие русские философы и писатели полагали, что яркая, подлинная национальная доминанта существовала лишь в допетровской Руси, и этой доминантой был старорусский национальный мессианизм. Н.Берядяев отмечал, что признаком национального мессианизма является утверждение исключительной близости одного народа к Христу, признание его первенства во Христе. Так, старец Филофей, обращаясь к великому князю Василию, отцу И.Грозного, говорил: "Соборная Церковь наша в твоем державном царстве одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты - христианский царь". Народ-Мессия, народ-богоносец может быть только один, и именно он призван спасти мир. Поэтому национальный мессианизм заключается в понимании национальной исключительности религиозного сознания и тем самым он отличается от национального миссианизма, признающего, что существует несколько народов с каким-либо призванием или миссией в мире.

Н.С.Хомяков, Ф.Достоевский, Вл.Соловьев (в средний период своего творчества) достаточно ясно объясняли, почему для них русский народ, народ православный - "превыше всех сынов земли". Так, по Ф.Достоевскому обновление человечества в будущем совершится "одною только русской мыслью, русским Богом и Христом". Народ русский есть "на всей земле единственный народ-богоносец, грядущий обновить и спасти мир именем нового Бога", ему одному "даны ключи жизни и нового слова".

Здесь важно подчеркнуть, что национальным мессианизм не является природным, изначальным призванием ни у одного народа. Эта идея появляется в национальном сознании в переломные эпохи исторического развития, когда народ стоит перед необходимостью защищать и отстаивать свои национальные святыни от наступающих врагов. И в этой борьбе ему представляется, что ценности и идеалы, которые он отстаивает, призваны одновременно спасти и весь остальной мир, спасти все человечество, указав ему "истинный путь". Мессианизм может оживляться на разных этапах национального развития, приобретая особые исторические формы: так, несомненно мессианским было сознание наполеоновской Франции, прусской Германии (устами Гегеля выразившей свое мессианское призвание), современной Америки (начиная с эпохи В.Вильсона).

В.О.Ключевский в своих исторических исследованиях справедливо отметил, что русский мессианизм зародился в настроении эпохи, которую он охарактеризовал как эпоху затмения "вселенской идеи". После падения Константинополя - "второго Рима", Москва стала считать себя единственным в мире убежищем истинного благочестия и правильной веры: греческих учителей своих она в то время уже презирала, а остальные вероисповедования относила к языческим заблуждениям. Древнерусское церковное общество "считало себя единственным истинно правоверным в мире, свое понимание Божества исключительно правильным, Творца вселенной представляло своим собственным русским Богом, никому более не принадлежащим и неведомым".

Е.Трубецкой видел в этих русских мессианских притязаниях иллюзию, которая умерла и не воскреснет. Но по существу он все-таки ошибся: гибко вписывалась эта идея в меняющиеся российские политические учения, не изменяя своей сути. Славянофилы облекали ее религиозно-философские формы, панслависты - в народные, а большевики, при всех заблуждениях их ложного национального сознания, - в новые превращенные формы "всемирной пролетарской революции", призванной спасти все народы. И, возможно, поражение сегодняшних реформационных проектов в новой России связано с тем, что они не получили национального мессианского статуса, не стали объединяющей силой в постсоветском пространстве.

Поэтому, на мой взгляд, не правы те, кто утверждают бесперспективность русского мессианизма, усматривая в нем исключительно " превеликое самомнение и гордыню". В истории нет и не было великого народа без мессианской идеи. И проблема не в том, чтобы защитить мессианизм. Гораздо важнее понять: что в мессианском проекте принадлежит национальной гордыне, самомнению и даже шовинизму, а где задачи народа-мессии совпадают с общечеловеческими задачами. Если видеть в мессианизме идею воинственную, идею меча и власти, идею покорения, то за ним действительно следует признать национальное самомнение, агрессивность и шовинизм. Но если в мессианизме видеть идею спасения души и духа, идею новой нравственности, новой этики и новой культуры для своей страны и для всего мира - то тогда мессианский проект может стать шансом глобального мира на пути утверждения гуманных общечеловеческих ценностей.

Дело в том, что проект распространения общечеловеческих ценностей страдает одним существенным изъяном: в нем не решена проблема мотиваций. Кто и почему будет эти ценности распространять и защищать? Но если в определенную историческую эпоху появляется народ с мессианским мироощущением, способный увидеть в ценностях родной культуры ценности общечеловеческие и отстаивать эти ценности, поскольку именно они дают всему человечеству новый шанс глобального развития, - между вселенским и национально-мессианским появляется знак равенства.

В этом смысле В.Ключевский и характеризует эпоху появления русского мессианизма как "затмение вселенского". Н.Хомяков, Ф.Достоевский, Н.Бердяев верили в Россию как единственную в мире спасительницу народов, лишь поскольку они проводили знак равенства между вселенским и православным (а на место православного так или иначе подставляли русское). И сегодня национальное возрождение России связано с возрождением национальной идеи как идеи мессианской, а значит вселенской идеи. Сумеет русский народ понять свое национальное призвание как вселенское и всечеловеческое, интерпретировать и защитить ценности православной культуры как общечеловеческие? Речь идет именно о ценностях духовных, о новой этике, о новой морали, и особой ответственности народа за эти ценности. От ответа на эти вопросы во многом зависит наше национальное будущее.

Наконец, третьей основополагающей доминантой русской государственности можно считать доминанту геополитическую. Загадочную власть пространства над русской душой пытались объяснить многие философы, удивляясь способности русского человека осваивать огромные пространства. Н.Бердяяев был убежден в том, что власть пространства, власть шири над русской душой порождает целый ряд особых русских качеств и русских недостатков. Ему казалось, что "гений формы - не русский гений", русский человек с трудом справляется с властью пространства, русская душа "ушиблена ширью", она не видит границ, и эта безгранность не освобождает, а порабощает ее. Русский человек, человек земли чувствует себя беспомощным овладеть этими пространствами и организовать их: он слишком привык возлагать эту организацию на центральную власть, как бы трансцендентную для него. Но был ли прав в своих геополитических интуициях Н.Бердяев?

На мой взгляд, русский человек именно в сфере геополитического творчества продемонстрировал уникальные возможности человеческого духа. Русское государство расширялось со времен первых московских князей, осваивая незаселенные пространства и уподобляя себе включенные в его государственные границы инородческие поселения. Россия никогда не имела колоний в европейском смысле этого слова, как имела их Великобритания или Франция. Куда бы ни приходил волею судеб русский человек, он не образовывал новых центров русской жизни, а только расширял единый круг русской власти: центром для него оставалась по-прежнему Москва, а высшая власть олицетворялась русским царем. Благодаря этому русское государство от века к веку сохраняло и преумножало свое геополитическое единство и цельность.

Русскому человеку присуще уникальное свойство, которое Н.Данилевский охарактеризовал как "уподобительную силу": способность претворять в свою плоть и кровь инородцев. Именно здесь таится разгадка неутомимого самобытного геополитического творчества русского народа: "Русский народ не высылает из среды своей, как пчелиные улья, роев, образующих центры новых политических обществ, подобно грекам - в древние, англичанам - в более близкие нам времена... При расселении русского народа мы не видим ничего подобного. Куда бы не заходили русские люди, хотя бы временные и местные обстоятельства давали им возможность и даже принуждали их принять самобытную политическую организацию, как, например, в казацких обществах... Держась своего устройства, они не выделяют себя из русского народа, продолжают считать его интересы своим интересом, готовы жертвовать всем достижению его целей".

Здесь мы сталкиваемся поистине с удивительным парадоксом: стихийный порыв к свободе и воле, замешанный на эгоизме, центробежности и анархии русского человека способствовал геополитической мощи русского государства. И все дело в том, что сильнее "славянской вольницы" в русской душе в конечном счете оказывался инстинкт самосохранения, работающий на единство и сплоченность русской государственности. В этом смысле геополитическая доминанта русского характера сложилась в непростой борьбе между порывом к свободе и воле и инстинктом национального самосохранения и единства.

С одной стороны, дух свободы, присущий русской душе, способствовал быстрому освоению огромных пространств. Действовал известный социологический закон: влияние людей друг на друга (при прочих равных условиях) теряет свою силу в зависимости от удаленности в пространстве и времени. Чем дальше они друг от друга - тем меньше давление, тем слабее влияние, тем больше свободы. Поэтому вольнолюбивый русский человек и устремлялся на периферию, закреплялся на границах и осваивал новые территории. И здесь уже начинал пробуждаться инстинкт национального самосохранения: из анархиствующих беглецов он постепенно воспитывал национальных защитников пограничных рубежей. Надо сказать, что русское государство весьма способствовало такому перевоспитанию: именно оно хотело видеть в своих вольноотпущенных на периферию гражданах не беглецов и анархистов, а защитников и спасителей Отечества.

Однако, справедливо и то, что Москве никогда не удавалось до конца дисциплинировать славянскую вольницу: она выливалась в казачестве, в бунтах, в ХIХ веке находила себе исход в кутежах и разгуле, в фантастическом прожигании жизни, безалаберности и артистизме русской души. И здесь прав Н.Бердяев: "Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля. Славянский хаос бушует в нем". Огромность русских пространств не способствовала окончательной выработке в нем самодисциплины и самодеятельности, - русская душа расплылась в пространствах. И это стало не внешней, а внутренней судьбой русского народа, ибо все внешнее есть лишь символ внутреннего. С глубокой внутренней точки зрения сами русские пространства можно рассматривать как "географию русской души".

Двойственность, противоречивость геополитической доминанты русского характера объясняет многие "провалы" русской истории. И прежде всего то, с какой легкостью в начале и в конце ХХ века огромная империя распадалась на осколки, погружаясь в хаос гражданской войны. В начале века потребовались огромные испытания двумя кровавыми мировыми войнами и двумя революциями, чтобы инстинкт национального самосохранения возобладал над "славянской вольницей": ценой миллионов жизней к середине века российское геополитическое пространство было восстановлено. Но уже через несколько десятилетий геополитическая воля народа вновь ослабла: в результате Россия потерпела поражение в "холодной войне" и вновь распалась на "самостийные" государства.

Сегодня Россия подошла к той невидимой черте, когда самобытность российской геополитической доминанты должна проявиться не отрицательно, а положительно: в мощи, творчестве и свободе, в здоровом инстинкте национального самосохранения. И это произойдет, когда духовная энергия народа направится на активное овладение и оформление русских пространств, что должно стать началом национального возрождения страны. Пророческие слова Н.Бердяева должны, наконец, осуществиться: "Нельзя полагать русскую самобытность в том, что русские должны быть рабами чужой активности... Да сохранит нас Бог от такой самобытности - мы от нее погибнем! Исторический период власти пространств над душой русского народа кончается. Русский народ вступает в новый исторический период, когда он должен стать господином своих земель и творцом своей судьбы."

В оглавление ТРМ №3/2002