TРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №6(2)/2003

НАША КУЛЬТУРА: ВЧЕРА - СЕГОДНЯ
                                                               

                                                   

КУЛЬТ И КУЛЬТУРА

        Культ в самом широком смысле есть почитание того, что данное общество считает безусловным и абсолютным и относится к нему как к святыне. Предметом культа может быть что угодно: какое-то священное животное, мифический основатель рода, умершие предки, живой человек, именуемый вождем, учителем, благодетелем, корифеем и т.п., некая теория в которой видят абсолютную истину, и многое другое. Однако исторически самыми распространенными объектами культового почитания были невидимые существа, живущие в иной сфере бытия, обладающие сверхчеловеческими способностями и огромным могуществом, то есть боги.
        В более узком смысле культом называется совокупность тех способов, с помощью которых в обществе поддерживается убеждение, что предмет культа представляет собой безусловное и абсолютное начало, иными словами, техника воспроизводства ощущения святости, возникающего при соприкосновении с этим предметом. Эта техника состоит прежде всего из обрядов, хотя в нее могут входить и другие элементы — проповеди, паломничества и т.д. Хотя существуют различные виды культа, и каждый из них пользуется своими средствами самоутверждения, в них есть и схожесть. Но, отбрасывая частности, можно поставить общий вопрос: зачем человеческому коллективу нужен культ?
        Ответ прост: для самого существования этого коллектива. Тут, подтвержденный историческим материалом факт, что никакое общество никогда не обходилось без культа, объясняется тем, что в организации своей совместной жизни люди должны опереться на что-то незыблемо прочное, не подлежащее не только сомнениям и критике, но даже оценочному обсуждению. Танцевать всегда надо от некоей «печки», местонахождение которой всем известно. Если этого исходного пункта не будет, общество ввергнется в хаос броуновского движения, которое неизбежно поведет ко внутренним столкновениям и междуусобицам. Предмет культа данного социума — это минимум общего консенсуса, то, на чем, при разногласиях в остальном, сходятся все, считая его само собой разумеющейся достоверностью. Это — стержень общества, на котором оно держится, а если прибегнуть к образу, заимствованному из клеточной биологии, — его ядро, заключающее в себе его видовые признаки.
        Теперь о том, что такое культура. Как это слово производно от слова «культ», так и сама культура производна от культа. Если продолжить сравнение с живой клеткой, то культуру можно соотнести с окружающей ядро цитоплазмой, которая бережет его, изолируя от внешних воздействий, и питает. Сюда относится мифология, поэзия, изобразительное искусство, танцы, песни, музыка, театр, архитектура, одежда и все другое, что может воздействовать на душу человека через его эстетическое чувство. Подчеркнем, что есть и совсем иная трактовка понятия «культура», которую дают ему этнографы и антропологи: «крито-микенская культура», «солютрейская культура» и т.п. Здесь различительным критерием служат орудия труда и организация быта, и это совсем не то, о чем мы говорили, — это «материальная культура», к нашей теме отношение не имеющая.
        Пользуясь языком, еще недавно очень у нас популярным, можно сказать, что культ есть базис, а культура — его надстройка, которая порождается базисом и за это берет на себя функцию его обслуживания, делая его более прочным. Примером того, как работает такая схема, служит «Илиада» Гомера. Это замечательное художественное произведение, которое знал наизусть чуть ли не каждый древний грек, несомненно принадлежит сфере культуры, то есть к надстройке, но как ничто другое содействовало укреплению культа эллинских языческих божеств, отправляемого в храмах, где им приносились жертвы и воскуривался фимиам.
        К этим определениям вроде бы нечего добавить, и тему, заявленную в названии статьи, надо считать исчерпанной, ставя в разговоре точку. На самом же деле разговор тут только начинается. Дело в том, что, как дети, которые, казалось бы, должны быть бесконечно благодарны родителям, давшим им жизнь, и стараться расплатиться с ними заботой и помощью, весьма редко делают это, выше всего ставя свою независимость, так и культура игнорируя тот факт, что она когда-то отпочковалась от культа, со временем начинает вести себя самостоятельно и непредсказуемо, что может привести ее не только к пренебрежению интересами культа, но и ко вступлению с ним в прямой конфликт. Эта угроза усугубляется тем, что культ и культура противоположны по самой своей природе: культ, как отражение абсолюта, догматичен, он не любит нововведений, называя их ересями, не допускает вмешательства людской фантазии, в то время как культура не может развиваться без участия фантазии, не терпит догматов и аксиом, считая, что они сковывают воображение и отнимают свободу творчества. Эстетические критерии не совпадают с критериями религиозного благочестия и в этом обстоятельстве заложена возможность бунта культуры против своего культа, напоминающего бунт Адама и Евы против стеснявшего их свободу запрета вкушать плоды с древа познания добра и зла.
        Бунт, конечно, есть крайняя форма несогласия, культура поднимает его не так уж часто; бывает и так, что она прекрасно уживалась с культом и усердно лила воду на его мельницу, но эта идиллия встречалась так же в отдельных случаях, если не сказать в исключительных. Реальностью были все-таки промежуточные между полной «симфонией» и полным разладом, между единством и полярностью культа и культуры формы их взаимоотношений. Это создало разнообразие и красочность процесса развития человечества и делает изучение всемирной истории необыкновенно интересным, даже захватывающим занятием. История была бы гораздо скучнее, если бы культура всегда покорно вторила культу, находясь с ним в точном соответствии; из нее исчезла бы разность потенциалов, не было бы в ней напряжения, вращающего колесо событий, а порою достигающего той величины, когда атмосферу начинают прорезать молнии и раздаются раскаты грома. Весь спектр взаимодействий между культовым базисом и культурной надстройкой невозможно охватить журнальной публикацией, поэтому мы коснемся только самых исторически значимых вариантов, особо останавливаясь на тех, которые лучше других знакомы нам по собственному опыту. Ведь в конечном счете нас занимает только одно: что происходило и происходит с Россией — остальная история есть лишь вспомогательный материал для отыскания ответа на этот коренной вопрос.

Первобытное общество
        Архаические формы культа нигде не входили в противоречие с культурой по той простой причине, что там культура была составной частью культа. В этих обществах центральным явлением культуры был эпос, имевший в разных странах разные названия — мифы, предания, саги, руны и т.п. Именно эпос определял специфику других видов искусства: к его декламации приспосабливали музыку, его героев изображали в пластическом искусстве, его сюжеты иллюстрировали танцами. Сам же эпос представляет собой не что иное, как общедоступный курс богословия, если хотите, Символ Веры. В нем содержится и космогония (рассказ о возникновении мира), и космология (описание мироустройств), и антропология (предание о сотворении человека), и этик (нормы поведения человека по отношению к абсолюту и к другим людям). Но везде взаимодействие с абсолютом и есть культ, поэтому получается, что он вторичен, а культура (эпос) первична.
        Но такое заключение было бы, конечно, софизмом, ибо правда состоит в том, что на ранней стадии религиозного восхождения человечества культ и культура неразделимы. Для того, чтобы убедиться в этом, возьмем, скажем, «космогоническую» руну «Калевалы». Над первобытным океаном летает утка, высматривающая, где можно было бы свить гнездо и снести яйца. Но всюду одна вода. Здесь просто необходимо дать комментарий. Это место поразительно напоминает начало Библии: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Бытие 1, 2). Если же мы вспомним, что Дух Божий далее конкретизируется в христианском Священном Писании в виде голубя, появляющегося над водами Иордана в день Богоявления, то не остается почти никаких сомнений в том, параллельные места карело-финского и древнееврейского эпосов являются слегка разошедшимися под влиянием внешних обстоятельств версиями какого-то еще более древнего космогонического мифа, который до нас не дошел. Это было некое исходное Откровение, распространившееся затем между всеми народами земли и приспособленное каждым народом к своей системе образов. Дело, разумеется, не в утке и не в голубе, а в том, что к миросотворению причастна птица. В Палестине самой понятной птицей был голубь, а в Финляндии люди вообще не знали, что это такое, ибо в приполярной тундре голуби не водятся...
        Вернемся, однако, к «Калевале». Утка измучилась и едва держится в воздухе, а суши все нет. Тогда «мать воды, творенья дева» сжалилась над ней и высунула из моря свое колено. Приняв его за кочку, утка села на него, снесла яйца и стала их высиживать. Она выделяла столько тепла, что колену матери воды стало горячо, и она стала им двигать. Яйца скатились в море и разбились (опять таинственная аналогия со сказкой о курочке-рябе, но пытаться как-то ее объяснить мы здесь не будем). Так и возник наш мир:


        Ну и что, разве кто-то сможет определить, что это такое — гениальная поэзия или исполненная глубочайшего смысла религиозная притча? Это — и то, и другое вместе. Это то, о чем Киплинг от лица доисторического барда сказал так: «Вот вам мудрость навсегда, я познал ее, когда лось ревел там, где Париж ревет теперь». В те времена богословы были поэтами, а поэты богословами, и казалось, что это единство культа и культуры никогда не нарушится.

Античное общество
        В античном языческом мире тоже не было расхождений между культом и культурой, но уже по другой причине. Эллинское язычество с VIII века до н.э. и позже было особым: оно представляло собой культ не только богов, но и героев (Геракл, Язон, Тезей, Беллерофонт и др.), да и сами боги были антропоморфны, так что это по существу был культ человека. Этому соответствовал и общий дух греческой философии, провозгласившей устами Протагора, что «человек есть мера всех вещей, — существующих, что они существуют, несуществующих же, что они не существуют».
        Поскольку объектом греко-римского языческого поклонения был сам человек, иногда переодетый в небожителя, чисто человеческое культурное творчество, основанное на субъективных представлениях и фантазиях художника, не могло религиозно осуждаться, ибо это творчество исходит от предмета религиозного культа и тем самым автоматически становится причастным к культу. Но эта гармония имеет оборотную сторону: возникает опасный замкнутый круг, который может расшатать общество, лишив его независимых от человека ориентиров. Античные люди чувствовали это и ответили на эту угрозу поистине хитроумным образом: включили в пантеон своих человекообразных богов три фигуры совсем иного склада. Это были боги судьбы Мойры: Клото прядет нить жизни, Лахесис нагружает ее событиями, Атропос в назначенный момент обрезает ее. И никто, даже верховный бог и хозяин Олимпа Зевс, не может повлиять на этих неумолимых вершительниц рока — они отвергают всякое заступничество, всякие ходатайства и всякие просьбы.
        Однако, восстановив таким способом в своей религии абсолютное, греки заплатили за это тем, что стали фаталистами. Идея неотвратимости рока, ставшая главной темой древнегреческой драматургии, обескрылила античного человека, погасила его творческую инициативу, сделала его странным с нашей сегодняшней точки зрения существом, которое вместо того, чтоб направлять свои усилия на построение своего будущего, тратит их на то, чтобы узнать от оракулов и пифий, какое будущее ему предопределено свыше. Фатализм этого общества был одной из главных причин его кризиса и ухода с исторической сцены.

Раннехристианское общество
        В первом веке ветхозаветное единобожие нашло свое продолжение в новозаветной религии, дополнившей синайское законодательство евангельскими заповедями. Новое миропонимание не сразу отлилось в твердую догматику — в том столетии абсолютной истиной для христиан был не свод теоретических тезисов о Боге, а сам живой Бог, которого тысячи людей еще помнили как совершившего неисчислимые чудеса Иисуса из Назарета, подвергнутого распятию в Иерусалиме.
        Второй и третий века были веками «апологетики», когда наиболее выдающиеся умы того времени (Иустин Философ, Климент Александрийский, Тертулиан, Ориген и другие) начали внимательно всматриваться в содержание христианского учения и находить в нем истину, о чем спешили рассказать всем, кто смотрел на эту веру как на какую-то дикость, публикуя на эту тему свои книги.
Но только в четвертом столетии лед тронулся окончательно: в 313 году император Константин Великий издал Миланский Эдикт, сделавший христианство государственной религией, и Церковь стала огромной социальной силой, которая теперь была обязана формулировать свои богословские положения с такой ясностью, чтобы их смог понять любой гражданин Империи. Наряду с этим оно должна была с полной четкостью определить свое отношение к реалиям светской жизни, в том числе и к образцам культуры. И тут, пожалуй впервые за всю историю, стало фактом противостояние культа и культуры.
        Это совсем не удивительно: ведь культура Рима в IV веке была по инерции еще языческой, а христианство, продолжая ветхозаветную традицию, ненавидело язычество и всеми средствами старалось его искоренить, уничтожая статуи античных божеств («идолов»), запрещая языческие обряды, полемизируя с язычеством а публичных дискуссиях, осуждая его в литературных произведениях. И все же, пока христианство не создало свое, христианское, искусство, ему приходилось приспосабливать для своих нужд то, что осталось от языческой эпохи. Например, под храмы без особой переделки брались римские судебные и торговые здания, называемые базиликами. Собственная церковная архитектура христиан расцвела в восточной части Империи только в VI веке (при Юстиниане), а в западной — в X–XII веках, когда по всей Европе распространился выражающий своей мощью величие Бога «романский стиль». Что же касается священных изображений, то их уровень поднялся на огромную высоту в восточной церкви после победы в VIII веке над иконоборчеством, и православная икона получила привилегию быть причисленной к величайшим достижениям изобразительного искусства всех времен и народов. Понятно, что когда культ Христа породил собственную культурную надстройку, столкновений с ней у него не было. Наверное тогда казалось, что так всегда и будет — а как же может быть иначе? Однако столкновения начались, и их инициатором стала надстройка.

Эпоха Возрождения
        Ох, это пресловутое Возрождение! Воспитанные на мнении, что оно знаменует собой культурный рассвет, сменивший мрак средневековья, мы часто повторяем этот стереотип и до сих пор. Однако все больше сторонников находит сегодня и противоположное мнение: это было начало апостасии, отпадения европейцев от Бога, приведшего в дальнейшем к революциям, гражданским и мировым войнам, невиданным геноцидам, концлагерям, терроризму и к настоящему моменту поставившего на повестку дня истории пришествие антихриста, путь которому откровенно расчищает «новый мировой порядок». Те, кто это утверждают — вовсе не какие-то безграмотные кликуши, наслушавшиеся проповедей сельских батюшек, это умные образованные люди, вполне владеющие материалом, умеющие убедительно доказывать объективность своей точки зрения. К тому же этот взгляд совсем не нов: отрицательно относился к Возрождению такой глубокий мыслитель, как Павел Флоренский, буквально не оставивший от него камня на камне в статьях, написанных сто лет тому назад. Кто же прав — те, кто восхищаются Возрождением или те, кто его осуждают?
        Прежде, чем ответить на этот вопрос, нужно убедиться, что и у первых, и у вторых речь идет об одном и том же предмете, что первых радует то же самое, что огорчает вторых. Только в этом случае можно устраивать арбитраж и смотреть, кто прав, ибо тогда обе стороны не могут быть одновременно правы. Но здесь это не так: первые восхищаются одним, а вторые осуждают другое, и правыми оказываются и те, и другие.
Действительно, что понимают под «Возрождением» осуждающие его? Первую фазу процесса изъятия из картины мира Бога и замены человеком — повторение банальной истории «хотим сами быть как боги», произошедшей с Адамом и Евой. Процесс этот повел европейцев через Реформацию к «веку Просвещения», Великой французской революции и «далее везде», вплоть до нынешнего явно патологического состояния человечества. И то, что они видят в этом процессе большую беду, совершенно правильно.
        А что имеют в виду под «Возрождением» его поклонники? В первую очередь великое итальянское искусство конца XV – первой половины XVI веков, ярчайшими представителями которого были Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Браманте. Но, простите, какое отношение этот золотой период мировой живописи, скульптуры и архитектуры имеет к отпадению от Бога? Нет ничего более абсурдного, чем связывать эти две вещи. Перечисленные сейчас художники всю свою жизнь работали на Церковь и имеют перед ней колоссальные заслуги. Невозможно подсчитать, сколько людей пришло к Богу, увидев потрясающую фреску Микельанджело «Страшный Суд», «Дрезденскую Мадонну» Рафаэля (панагию с ее изображением носил на груди патриарх всея Руси Пимен), «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи, величественный собор святого Петра, завершенный зодчим Браманте, — их миллионы и миллионы! И это называется началом апостасии? Культурная надстройка, созданная этими гениями, не разрушала свой базис — христианскую веру, — а сильно укрепляла его, а они сами были не первыми безбожниками, как это иногда изображается, а последними верующими. Да, они творили более свободно, чем это можно было делать в Х веке, так как западная Церковь чувствовала, что против нее зреет оппозиция и из популизма ослабила цензуру, но эта свобода пошла им на пользу!
        Время, когда они работали, именуется в искусствоведении «Высоким Возрождением», и здесь, возможно и кроется причина недоразумения. Этот термин обычно воспринимается как отнесение предиката «высокое» ко всему движению Возрождения того отрезка истории, однако его нужно понимать совсем иначе — как выделение истинно высокого из состава Возрождения, в котором остальное скатывалось все ниже и ниже, то есть как «Высокое в Возрождении».

Средневековая Россия
        В России XIV–XVII столетий культурная надстройка идеально соответствовала своему православному базису, что и давало основание называть ее «Святой Русью». Надстройка эта была создана необыкновенно быстро и необыкновенно талантливо. Немногочисленные элементы языческой культуры были переосмыслены и в новой трактовке сохранены — подобно тому, как в Римской империи базилики стали храмами, у нас Перун превратился в Илью-пророка, Радоница в день поминовения усопших и т.д. Что же до новых элементов, то они были заимствованы из Византии и адаптированы к русскому художественному восприятию столь молниеносно, что это дало Грабарю право говорить в своей истории искусства, что русский народ отличается исключительной пластической одаренностью.
        Русское средневековье — великое, дивное, благоуханное время. Именно тогда было заложено все, что потом раскрывалось в грандиозном подвиге нашего народа, всего за два столетия распространившего свою веру и свою государственность на одну шестую часть суши. Это была несокрушимая держава, как всё сильное добрая и милостивая. И она была исполнена красоты и того внутреннего света, которого, по словам Тютчева, не может заметить «гордый взор иноплеменный». Но в истории долго хорошо не бывает — в XVIII веке верхушка нашего общества бросилась перенимать европейскую культуру, к тому времени вполне уже напоминавшую античную, и дворцы наших вельмож запестрели изображениями венер, аполлонов, гераклов, нимф, сатиров и прочей языческой нечисти, почти напрочь вытеснившей православные иконы. Монолит дал трещину, и Святая Русь кончилась.

Современное российское общество
        Все, сказанное выше, было в сущности предисловием к главному — к проблеме соотношения культа и культуры в нынешней России. Но это было такое предисловие, после которого остается сказать совсем немного.
        Совершенно очевидно, что русские люди возвращаются сегодня к вере своих предков, к Православию. Количество действующих церквей за последние 15 лет увеличилось в 10 (!) раз и, несмотря на то, что у нас функционируют десятки семинарий, священников хронически не хватает. Культ Христа Спасителя возобновился на просторах нашей огромной страны, и это замечательно. Но где нам взять соответствующую ему культуру?
        Взять есть откуда. Во-первых, из наших собственных душ, приобщая их к культу и на этой основе потихоньку творя отвечающую ему культуру. Это уже происходит — пишется много прекрасных «икон-новоделов», по прекрасным современным проектам возводятся новые храмы, осваивается техника отливки колоколов и молодежь с энтузиазмом овладевает звонарным искусством, благодаря одаренным регентам, тоже, как правило, молодым, повышается качество церковного пения. Помимо этого надо чаще обращаться к православной культуре Святой Руси, перекладывая ее на язык, понятный нынешнему поколению, и всячески ее пропагандируя. Но важнее всего — брать из нашей светской культуры XIX и XX веков все то, что содержит в себе элементы христианского мировоззрения. Конечно, эта культура в целом была проникнута духом западнического либерализма и «прогресса», то есть апостасийной, и она в значительной мере подготовила революцию, а затем защищала «революционные ценности», но в ней очень много и такого, что созвучно Евангелию, и этот запас неисчерпаем. Мы владеем культурным богатством, какого нет ни у одного другого народа — оно вырабатывалось и «золотым веком», и «серебряным веком», и советским периодом, и если мы научимся отделять пшеницу от плевел, надстройка над возвращающимся в Россию православием получится великолепной. Но такой селекционной работе мешают современные фарисеи, неусыпно пекущиеся о «чистоте православия» и объявляющие всякого поэта, писателя или мыслителя сатанистом, если им удается найти у него какое-то богословски сомнительное высказывание. Эти пуристы требуют ссадить с корабля православия Владимира Соловьева, потому что в молодости он однажды причастился у ксендза (в чем потом неоднократно каялся на исповеди); Льва Толстого, потому что он говорил глупости о религии; Сергея Есенина, потому что он сравнивал Богородицу с языческими богинями. Если бы это было сделано, мы остались бы без гениальной соловьевской метафизики богочеловечества, без непревзойденного гимна мужеству и стойкости русского народа — «Войны и мира»; без фразы «отговорила роща золотая березовым, веселым языком»... Разбрасываться такими сокровищами может лишь тот, кто любит не православие, а себя самого в роли несгибаемого блюстителя православия. Но если Дух Христов снова осенит Россию своею благодатью, он сделает нас мудрыми, и обеднять свою несравненную культуру мы не станем.

В оглавление ТРМ №2(6)/2003

---