НАША КУЛЬТУРА: ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Владимир
Леонидович МАХНАЧ
историк,
культуролог
Великие и
белые: Такие разные великорусы
В наше время все слышнее раздаются призывы к воссоединению братских восточно-славянских народов. Чаще — к воссоединению русских и белорусов, хотя и об украинцах, об Украине говорят то же самое. Для этого делается мало, но процесс некоего политического и экономического сближения наблюдаем. Мне бы хотелось его приветствовать, однако не могу — по той бесхитростной причине, что нет двух или трех братских славянских народов, а есть один славянский, русский народ.
Так писали еще в начале советской власти. В вышедшем в 1926 году путеводителе по Крыму, составленном блестящими профессионалами (получившими настоящее, дореволюционное образование), численность населения Крыма указывалась общая: на полуострове жили тогда примерно триста тысяч русских. А далее они подразделялись на великорусов, украинцев (уже украинцев, не малорусов!) и белорусов. Все три этноса как русские упоминались под общей чертой, что большинством считалось вполне естественным. Раздражало это лишь революционеров и старых украинофилов галицийской формации, проживавших вне России, вроде Ивана Франко и его кружка.
А теперь, видимо, следует уточнить и то, что даже погодинская схема о триединстве славянского, русского народа неверна. Русские или, как их иначе называют (это тоже приобретение коммунистического времени), восточные славяне на самом деле имеют значительно более сложную структуру и должны подразделяться на значительно большее количество субэтносов.
Старая наша этнография так и писала. И не путала, например, белорусов с близкими им полищуками. Никто же не отрицает, что среди великорусов есть донские казаки, а есть поморы Архангельской области, и они друг на друга очень непохожи, хотя признают себя русскими как те, так и другие. Еще более сложна картина на Украине. Например, в Ужгородской области, то есть в Закарпатье живут русины, но делятся они на две категории: на тех, кто считает, что они отдельный народ, и тех, кто считает, что они русские. А украинцем там не считает себя никто. Это чисто этнический, обычный, не противоречащий теории этногенеза процесс самоидентификации.
Большинство великорусов считают, что мы и белорусы принадлежим к одному народу. И большинство белорусов тоже. Так и не удалось убедить белорусов в том, что они особая, отдельно существующая нация. С большинством украинцев это получилось, но до сих пор большая часть украинского населения, даже считая себя украинцами, предпочла бы жить в одном с нами общем государстве. Такой вывод дают как социологические опросы, так и личные наблюдения автора этой статьи.
Сарматы и кельты нам не чужие. У нас общие предки: два народа, жившие в первом тысячелетии христианской эры, — славяне и русы. Различия между славянами и русами подтверждаются таким замечательным памятником, как «Трактат об управлении империей» императора Константина VII Багрянородного, в котором приводятся названия приднепровских народов параллельно по-славянски и по-русски. И названия эти совершенно не похожи.
Они из разных языков. Кто наши общие предки-славяне — представить себе легко. Их предками еще до Рождества Христова были, во-первых, протославяне, называвшие себя вендами. Приглядитесь к однокоренным словам: слово вене — самая древняя их форма, но еще в XVIII веке немцы часто называли славян винды, а эстонцы, соседствовавшие со славянами много веков, до сих пор называют их вене. Другим, тоже бесспорным предком славянского мира следует признать кельтов, которые во множестве жили на территории современной Польши, Подкарпатской Руси и Галиции. Кстати, на галльское (кельтское) поселение указывают сами топонимы Галиция, Галич, страна Галлов.
Третий, возможный предок (от которого сейчас этнология отказалась, но сто лет назад все крупные русисты и византинисты считали его именно предком) — это сарматы северного Причерноморья, как протославяне и кельты — народ индоевропейского происхождения, арийского языка, но восточной, иранской ветви. Самые прямые потомки сарматов сейчас — осетины, кстати, тоже веками дружественное русским племя.
Сложились славяне как народ в регионе Карпат и в соответствии с «Повестью временных лет» расселились до Северного Причерноморья (это вполне славянские земли). К эпохе Великого переселения народов восточная граница славянского мира находилась в низовьях Дона, а что касается западной границы, то даже на Севере, где Дуная никогда не было, в фольклоре постоянно слышится слово «Дунай» — это еще одна древнеславянская ветвь.
Гораздо сложнее с происхождением русов — здесь единой точки зрения у историков нет. Некоторые считают древних русов, которые дали нам имя «Русь», славянским племенем или же союзом племен, хотя, судя по византийским памятникам, это сомнительно. Арабы, кстати, тоже прекрасно знали русов и славян и не смешивали их. Существует версия, что русы были германцами. И, наконец, существует версия видного историка Аполлона Григорьевича Кузьмина, что русы — иллиро-фракийское, то есть очень близкое к славянам население.
Во всяком случае, русы и славяне были различны. У них были разные прически: даже в X веке славяне носили довольно длинные волосы и бороды, а русы головы брили, как и подбородки, и носили оселедцы с усами. Князь Святослав Киевский, отец святого Владимира, византийским историком Львом Дияконом описывается именно стриженым по русской моде и с длинными усищами.
Совместное участие в создании государства славян и русов, прежде всего по Днепру и Западной Двине, как и равноправие этих двух народов в государстве, подчеркивается древнейшим памятником Киева, «Русской Правдой» Ярослава Мудрого, где в преамбуле оговаривает: «Аще ты славянин или русин». То есть закон писан в равной степени для славян и русов и они в равной степени им пользуются. Это очень показательно. И славяне, русы, судя по всему (в том числе и по «Русской Правде»), были исконными оседлыми скотоводами. И все их предки — скотоводы. Это очень серьезно, потому что накладывает определенный отпечаток на национальный характер. Любой оседлый скотовод знает земледелие и землю пашет, и вместе с тем невозможно представить себе земледельца, который не держит домашней скотины. У всего восточно-славянского населения до наших дней сохранился устойчивый стереотип общинного отношения к земле: земля прежде всего Божия, затем общая. Речь идет о русской земле — значит, земля русских людей. Она принадлежит каждому, в том числе и тому, кто ее пашет.
Чрезвычайно интересно, что подтверждаемое мифологией изначальное земледельчество славян развивается затем по политическим причинам, по мере распространения крепостничества. Потому что земледелец в сравнении со скотоводом, а также рыбаком, охотником, горожанином наиболее удобоугнетаем. Легче всего покорять и подчинять именно земледельцев. Вот и бывали сначала дореволюционно-крепостнические эпохи, когда в XVIII веке возникло и бурно распространялось исконное земледельчество, а потом уже советская власть закрепила этот исторический процесс, но для нужд неокрепостничества.
Таким образом, у славян и русов — общие черты отношения к земле, отношения к системе материальных ценностей плюс общие обширные земли.
К концу XI века русы перестают упоминаться в памятниках, видимо, полностью растворившись в славянской, более многолюдной среде. История славян, как полагал Лев Николаевич Гумилев, заканчивается в XIII веке, с которого и начинается история русских. Но даже и без отсылки к Гумилеву с тем, что славяне — единый народ, проживавший на юго-западе нынешней России в I тысячелетии нашей эры, никто не спорит. Так считали и крупнейшие ученые теперь уже минувшего века, в частности известнейший академик Борис Александрович Рыбаков.
Лесостепной народ славяне — участники Великого переселения народов. По расположению названий озер и рек видно, что славяне из региона Карпат частично распространились по лесостепной зоне, а частично продвинулись в Европу. Это тысячелетний процесс, в развитии которого одни славянские племена, продвигаясь на север, постепенно перешли границу лесной зоны, а другие, и прежде всего кривичи (территориально прямые предки белорусов), были вытеснены с запада, с земель нынешней Польши и восточных областей Германии в лесную зону.
Замечательный русский ученый XIX столетия профессор Санкт-Петербургской духовной академии Михаил Осипович Коялович указывает на то, что границы Западной России проходят по границам почв: подзолистые и полуподзолистые почвы заселены белорусами, а там, где начинается чернозем, живут малорусы. И отличия между ними складывались в зависимости от отличий природных, по мере заполнения ими окружающего ландшафта. Древние славяне были народом лесостепным, устраивали их и теплые широколиственные леса Карпат и Закарпатья. И потом русские отнюдь не покинули лесостепную зону, но можно вспомнить, что по линии степей прошло несколько волн кочевников, иные из которых были очень агрессивными. Началось это в эпоху Великого переселения народов, когда славян оттеснили с Дона — то была гуннская волна.
Да и после гуннов через восточные славянские земли, через южную часть Руссии проходили хазары, печенеги, мадьяры, половцы, турки... Там время от времени жизнь становилась прямо-таки неуютной. И только после половецкого вторжения в конце XI столетия начинается заметный отток кочевников. Но еще в VIII веке на территории белорусской земли и в северо-восточной Залесской Руси жившее там славянское население начинает возрастать. Господствующим оно станет только с рождением следующего, русского народа. В том, что русский народ сложно устроен на субэтническом уровне — его богатство.
Константин Николаевич Леонтьев, выдающийся философ и историк XIX столетия, в статье «Византизм и славянство» устанавливает великую закономерность: «Всякое упрощение системы — всегда деградация». Следовательно, усложнение системы — это процветание, и чем из большего числа ветвей состоит народ, чем он сложнее устроен, тем выше его культурное и этнокультурное обогащение.
Быть за Литвой — не быть за Ордой
XIII век — конец истории славян и начало русской истории, начало чудовищного разобщения обитателей Руси. Смерть этноса — это не смерть его людей, но утрата внутриэтнической солидарности. Чем окружающий мир и воспользовался: XIII век ознаменован рекордным числом нашествий на русскую землю. То была не только Орда, но и поляки, и мадьяры, и впервые появившиеся на исторической арене литовцы, и шведы попытались урвать свою долю, а в прибалтийских землях, где стояли русские города, долгое время удерживались датчане. Ну и самый страшный сосед, конечно, — немецкие орденские крестоносцы, продукт некогда глубоко христианской, но в XIII веке уже выродившейся крестоносной идеи. Те самые ордена немецких рыцарей, которые превращались в чудовищную машину для пожирания людей и пространств.
Русский народ не только вынужден защищаться со всех сторон, но и лишается союзников: в 1204 году крестоносцы захватили Константинополь, главного нашего союзника и культурного лидера, и Византийской империи некоторое время фактически не было. Крайне неспокойно и у балканских славян. Черниговские земли в результате ордынского вторжения запустели — и надолго. Они будут очень медленно заполняться выходцами с запада и северо-запада. (К черниговским землям, кстати, исторически относятся и брянские, а на Брянщине и сейчас невозможно отличить великорусов, украинцев и белорусов). То есть кругом враги, друзей не предвидится. А хоть какая-то поддержка необходима. И все начинают на кого-то ориентироваться.
Северо-Восточная Русь подчинилась Орде, приняла ордынскую ориентацию. Этот выбор прежде всего связан с именем великого государственного деятеля XIII века, одного из любимейших наших князей Александра Невского. И мы видим, что Александр не ошибся: ордынцы не собирались жить на русских землях, не замахивались на основания нашей культуры, и в результате Восточная Русь сохранила гораздо больше, чем Западная.
Обратите внимание — все былины русского народа сохранились только у великорусов, в Белоруссии и на Украине не осталось своих былин.
Мы знаем примерно четыре сотни храмов домонгольской Руси. Из них две трети находятся на территории, где проживали украинцы и белорусы. Понятно почему: там, на Днепре и на Западной Двине — самые коренные славяно-русские земли. От большинства храмов остались фундаменты, однако более трех десятков сохранились в архитектурном виде. Но две трети сохранившихся находятся, наоборот, на Новгородчине и во Владимирщине, только одна треть — на русском северо-западе. Почему? Потому что у нас храмы ветшали, могли пострадать от пожара, а там, на украинских и белорусских землях их целенаправленно разрушали, уничтожая православную русскую культуру. В древнем городе Белой Руси Смоленске, одном из крупнейших городов, сопоставимом с Новгородом и немногим уступавшем Киеву, из тридцати каменных храмов сохранились только два и от одного остались фрагменты. Все остальное было уничтожено во времена польского владычества.
Ни одна из икон домонгольского письма не сохранилась в Западной Руси. Из трех десятков дошедших до нас икон все — здешние.
Вот в чем правота Александра Невского: хотя бы ненадолго попасть в подчинение к западноевропейцам означало утратить сразу и очень многое.
Однако не со всеми соседями русичи того времени воевали (тогда слово «рус » окончательно исчезло как наименование этноса, слово «русский» еще не укрепилось, были русичи или иногда русины). Таким беспокойным, но вовсе не постоянно враждебным народом оказались литовцы. У них подъем начался раньше, чем у русских. В XII веке — это очень воинственный и очень могущественный народ, к тому же не обремененный древней культурой: бесписьменный язык, сохранившийся таковым до XIX века, отсутствие каменной архитектуры... Спокойная, ничем не обремененная жизнь помогла им приступить к созданию нового государства, и великий литовский князь Миндаугас (в русском произношении Миндовг) начинает прихватывать земли, населенные русичами, а именно — белорусами. Территориально это было вполне естественно — белорусские земли граничили с государством природных литовцев.
Но были и другие оттенки
взаимоотношения с Литвой.
Например, в Пскове, хотя и непродолжительно, и в Полоцке оказываются
литовские
князья, ревностно служившие своему новому городу и поэтому оставившие
по себе
добрую память. Довмонт Псковской канонизован как русский святой,
Товтивил
Полоцкий был другом Александра Невского и проводником идеи союза
Александра и
Миндовга (такой союз они и заключили, но слишком поздно, в следующем
году
скончался Александр). То есть литовцы сами шли на русскую службу или
подчиняли
себе русские земли. А русский князь, сын знаменитого Даниила Галицкого,
сам
побыл одно время литовским князем. Его звали Шварн Даниилович. Так что
это
довольно продолжительный, медленный процесс взаимопроникновения. Но в
середине
XIV века литовское государство, набравшееся русских земель, становится
просто
грандиозным по размерам, прежде всего стараниями первого и поистине
великого
литовского князя Гедимина или по-литовски Гедиминаса, современника
Ивана
Калиты. Если живший в одно время с Александром Невским Миндовг был
похож на
Святослава I Игоревича (сына князя Игоря), то есть на типичного
варварского
вождя, то Гедимин во времена Калиты похож на Калиту: он выдающийся
государственный
созидатель. Интересно, что Гедимин почти не прибегает к завоеваниям.
Все больше
и больше русских земель входит в состав его державы, но это происходит
преимущественно мирным путем. Женил Гедимин на витебской княжне своего
любимца
Ольгерда, и когда помер витебский князь — следующим князем,
естественно,
назначается Ольгерд. На волынской княжне женил младшенького своего
Любарта.
В данном случае можно ждать обиженного вопроса, особенно от белорусов: «Как же так? Русские земли подчиняли себе литовцы, а русские люди не оборонялись, не защищались, не собирали ополчение для противостояния врагам?». Ответ очень простой. Во-первых, быть за Литвой означало не быть за Ордой. Есть из чего выбирать. Во-вторых, варварское Литовское государство было дешевым и менее обременительным для подданных, чем ордынские дани. В-третьих, русский человек, становившийся литовским подданным, ничего не терял в социальном плане: бояре оставались боярами, крестьяне оставались крестьянами, и даже князья некоторое время сохраняли некие следы княжеской самостоятельности, постепенно ее утрачивая, но вливаясь, как магнаты, в верхний слой литовской знати. И, наконец, не следует забывать о факторе личного обаяния такого мудрого правителя, как Гедимин, и такого доблестного воина, как следующий литовский князь Ольгерд (по-литовски Альгирдас).
А заглядывать в будущее люди не умеют. Будущего польско-литовского союза никто не мог предвидеть. Последствия сближения с Западом проявятся через века.
К концу правления Ольгерда вся Западная Русь входит в состав государства, которое уже при Гедимине (что очень важно) носит название «Великое княжество Литовское и Русское». И оправданно носит, если учесть, что примерно 90 процентов населения его было русским. Здесь надо бы напомнить, что в разные времена прозвищ у земель Руси бывало много. Мы знаем Белую Русь, рядышком была Черная Русь (тоже Белоруссия, точных границ ее никто не знает, но Гродно — это город Черной Руси). Была Червонная Русь — Галиция и Волынь, крайний юго-запад. Как мы уже отмечали, была (есть и сейчас) Подкарпатская Русь. Была Залесская Русь. Кроме того, и по городам частенько называли русские земли: Киевская Русь, Владимирская или Владимиро-Суздальская Русь, Волынская Русь... Стоит ли этому удивляться? Ведь, судя по всему, единого государства «Киевская Русь» никогда не существовало. То есть, конечно, бывали очень могущественные киевские князья, Святой Владимир, например, или Владимир Мономах, и они оказывали влияние на других князей, но это — лишь личное могущество того или иного Владимира, или Ярослава, или Даниила. Политическая система Древней Руси не допускала пребывания князя над князьями. Каждое княжество — государство. То есть славяне создали не единое государство, а конфедерацию княжеств. Число городов росло и вместе с ним росло число князей.
А попытки выдающихся государственных деятелей Андрея Боголюбского и Всеволода III Большое Гнездо еще в XII веке превратить конфедерацию хотя бы в федерацию, сделать Владимир-на-Клязьме стольным городом славян не встречали поддержки. Их никто не понимал. Кому это нужно? Русь все равно настолько велика и обильна, что у нее нет конкурентов, настоящие противники только на границе могут показаться.
Княжение Дмитрия Донского
История русских начиналась в XIII веке в чудовищной обстановке утраты «золотого века» и нашествия врагов со всех сторон. Поэтому довольно быстро русские приобретают один из стереотипов поведения, которого были лишены славяне, — стереотип созидания государства. В проекте сразу появляется единая Русь, то есть будущая единая Россия. Никаких междоусобиц в истории Руси не было. В XII веке шла борьба всех со всеми — за плохо лежащий кусок земли, за военную добычу или просто потому, что «нашему князю показали фигу» — так это объясняет автор «Слова о полку Игореве» на примере курских дружинников, которые «ищут себе чести, а князю славы». Но в XIV, XV, даже XVI веках не было борьбы за независимость кого-то от кого-то: то, что учебники наивно называют междоусобицей, было борьбой за первенство и только. А в том, что «первый» необходим, и единое государство надо создавать, тогда уже никто не сомневался — всем надоели эта конфедеративность и слабость.
В конце XIV века три княжеские династии, три города борются за великое княжение Владимирское — Суздаль, Тверь и Москва (младшенькая, но наиболее удалая). И одновременно идет борьба двух уже грандиозных государственных образований за создание единой державы — это конкуренция Великого княжества Владимирского и Московского и Великого княжества Литовского и Русского. Было два государства, которые в перспективе должны были объединиться. Оставалось выбрать лидера, но конкуренты оказались слишком сильными, чтобы уступить друг другу.
Но была и еще одна причина, серьезно препятствующая такому объединению. Государство, основанное Гедимином, к концу XIV века становилось, пожалуй, самым сильным в Восточной Европе, и если бы из владимирских и литовских земель возникло единое русское государство, то такая держава стала бы сильнее любой коалиции. А это не нужно было ни Орде, ни слабеющему уже Ордену, ни Польше. Поэтому против воссоединения Руси усердно работали и орденская дипломатия, и ордынская дипломатия, и такая сильная организация, как польское католическое духовенство, за которым стояли мощные монашеские ордена, прежде всего, естественно, францисканцы, доминиканцы и все силы римской Курии. Вот что было направлено против процесса воссоздания Руси.
Сравните: в XIV веке все старались не допустить объединения Руси, как стараются и сейчас, в начале XXI века, не допустить такого объединения. Очень похоже. К концу XIV века на короткое время союз все-таки сложится. Для нас это — княжение Дмитрия Донского, для Вильны — конец правления Ольгерда и начало правления его сына и преемника Ягайло (Ягелло). Но все-таки победит сплоченный римско-католический мир.
Ягайло был правителем по масштабу мельче уже очень популярного Дмитрия. Популярен Дмитрий и в западных русских землях, и среди сыновей Ольгерда (братьев Ягайло) есть у него союзники и близкие друзья. Это Ягайло настораживало. Но самое главное в том, что и крестоносцы, и ордынцы подталкивали Ягайло к приобретению земель. Результат известен: союз с Москвой разрушен, Ягайло становится союзником Мамая, но — опаздывает на Куликово поле, опаздывает «на лед».
И еще несколько витков неудач постигли его. Конечно, то, что Дмитрия не удалось сокрушить, было очень крупной неудачей. И то, что вслед за этим происходит разрыв отношений Ягайло с сыном Гедимина, своим дядей князем Кейстутом (Кястутис), тоже большая неудача. Но Кейстута удается уговорить приехать на перемирие. Он и поехал — к своей гибели...
После этого «очаровательного» предательского шага, убийства собственного дяди, Ягайло становится уже единовластным правителем Вильны. Но — без союзников. И новые союзники тут же появляются: ему предлагают вакантное место польского короля путем заключения брака с королевной Ядвигой.
Вот тогда произошло действительно нечто страшное: Литва сделала первый шаг к сближению не с остальной Русью, а с Польшей.
Прирученная элита
Получить неограниченную власть в обоих государствах Ягайло (принявший католическое имя Владислав), разумеется, не может. И Польша, и, главное, Литва к этому не готовы (все-таки два государства). Но в данной ситуации возможен долгий путь взаимных уступок, в результате чего в Польше он становится королем, а в Вильно добивается княжения сына Кейстута, своего кузена Витовта (по-литовски Витаутас). То был незаурядный военный. Правда, на все у Витовта сил не хватает.
В 1397 году происходит еще одно сражение Великого княжества с Ордой, самое кровопролитное сражение эпохи — битва на Ворскле. Сражались там по большей части наши предки, русские люди. Естественно, ведь главные силы были выставлены Великим княжеством Литовским и Русским, и вел войско Витовт. Впрочем, как можно судить по некоторым перечисляемым именам, и великорусов там хватало — кто-то все-таки в литовское войско против ордынцев вступил. Битва на Ворскле кончилась колоссальным поражением, погибло множество литовцев, добровольцев-поляков, даже немецких крестоносцев (и они в ней участвовали). Витовт спасся. В результате поражения он лишился такого количества отборных воинов, что активно попирать московское войско уже не может. Остаются сближение с Польшей и надежда унаследовать польский престол.
В интересах Польши Витовт, вновь собрав большое количество русских людей, участвует в следующем сражении, но уже с крестоносцами — это Грюнвальдская битва. Опять погибают русские люди. Казалось бы, и от Орды нужно защищаться, и Запад остановить пора, однако все это снизило духовный подъем на Руси и, видимо, привело к наибольшим потерям, как теперь говорят, пассионарности русских людей. Пострадали в основном белорусы. Именно они, главным образом, сражались под Грюнбергом, но много их погибло и на Ворскле.
Да, Витовт был незаурядным военным, но он никак не мог решиться на конкретную ориентацию: ему хотелось и Польшу к рукам прибрать, унаследовав у Ягайло Польское королевство, и укрепить свою власть над русскими землями. Поэтому, с одной стороны, Витовт выдает свою дочь (прямой династический брак) за сына Дмитрия Донского Василия Дмитриевича, Василия I, но с другой стороны — заключает два договора с Ягайло. Последовательно на Кревском и Городельском сеймах кузены договариваются, что Витовт наследует Ягайле и Ягайло в свою очередь наследует Витовту: либо умрет польский король и великий князь станет польским королем, либо умрет великий князь и Великое княжество Литовское и Русское войдет в Польское королевство. Возможно, при этом Витовт был просто убит. Большинство литовцев не сомневаются, что поляки его отравили. А это приводит к тому, что уже в XV веке, оставаясь различными государствами, Польша и Литва объединены личными униями. Государство пало, но монарх есть, польский король теперь уже навсегда является и великим князем Литовским.
Литва продолжает еще некоторое время оставаться самой могущественной державой Восточной Европы, но двусмысленность ее положения приводит к тому, что энергичные люди начинают оттуда разъезжаться — одни на московскую службу, заканчивать затянувшуюся историю ордынского владычества, другие — на польскую службу, где признают полноту шляхетских прав. И процесс ополячивания Литвы пошел.
И вот что получилось. Силой подчинить Литву было все еще невозможно. В начале XV века Литва пока настолько могущественна, что способна выбирать, кого ей присоединить — Владимирскую Русь или Польшу (она не смогла сделать этого выбора). Но столетием позже, в начале XVI века Литва (а вместе с ней и Белоруссия) еще могущественна и может выбирать, кто ее присоединит — Польша или ставшая при Третьем Василии мировой державой Русь. Ситуация могла разрешиться, впрочем, иначе. Не следует забывать, что в Великом княжестве оставалось численно русское большинство населения. Следует также помнить, что официальным языком, да и просто языком письменности литовской оставался тогдашний западнорусский язык, весьма незаметно отличавшийся от восточно-русского. Литовский, бесписьменный, все больше и больше становился языком простонародья, языком «литовских мужиков», и если документ касался Польши, то составлялся он на русском и на латинском языках. Литовские князья стали католиками, но подданные в большинстве остались православными. Русь сохранилась единой в своем вероисповедании.
Однако следует признать, что Западная Европа и в те времена работать умела планомерно, с расчетом на длительный период. И хотя загнать в католичество подданных Великого княжества было невозможно, но их можно было постепенно ополячить и тем самым окатоличить. Что и происходит в XV веке с предками белорусов, а чуть позже и с предками украинцев. В процессе ополячивания они в первую очередь лишаются элиты, у западных русских людей уже нет своей знати.
Я не могу сказать с уверенностью о сегодняшнем составе польской знати — кого там больше: потомков литовцев, белорусов и украинцев или потомков природных поляков. Но среди бывшей знати их действительно больше, чем природных поляков. Литовские и белорусские фамилии в среде польского дворянства и шляхты можно перечислять долго. Это будут громкие фамилии: Чарторыйские, Вишневецкие, Ходевичи, Глебовичи, Сангушки, Сапеги, Пуцины, Поцеи, Острожские и так далее, и так далее.
Многие читатели старшего поколения хорошо помнят замечательную польскую актрису Беату Тышкевич и многие даже знают, что она урожденная графиня Тышкевич. Но мало кто, к сожалению, помнит, что Тышкевичи — не польский, а ополяченный род. Поляки, если хотят, могут хвастаться тем, что они, видимо, единственный народ в мире, у которого самый знаменитый поэт принадлежит другой национальности. Это Адам Мицкевич, разумеется, в сущности, белорус, ополяченный шляхтич из Новопудка. Правда, прошло уже очень много времени, но Мицкевич был пламенным польским патриотом и не любил русских, невзирая на дружбу с Пушкиным.
Каждая империя строится, в том числе и (не сразу, по выбору) включением представителей местной аристократии в круг имперской знати. Со времен еще ассирийских царей это прекрасно знали великие созидатели империй — иранцы, римляне, германцы, русские, наконец. Крупнейшими, например, византийскими фамилиями в высоком средневековье X века были вовсе не греки, а славяне Владиславичи и армяне Цимисхии. Эту общеимперскую практику все применяли. Но если идет речь не о создании империи, а приобретении колонии, то есть о порабощении народа, то знать необходимо уничтожить. Ее можно уничтожить физически — но это стоит больших материальных и физических затрат. Ее можно уничтожить социально, сбив в социальные низы — но тогда любая знать будет сопротивляться, и это тоже обойдется недешево. А можно ее ассимилировать. Поляки ее ассимилировали. На что потребовалось двести лет.
Надо учесть, что за ними были колоссальные ресурсы всей Европы, что у них были престижные для знатного человека, очень красивые (по-своему) рыцарские обычаи и ритуалы — на это ведь тоже можно было купить! И у них куда прочнее стояло дело образования. Старейший европейский университет основан еще в XIII веке, а в Вильно много университетов, было где учиться. Заметим, что у нас высшая школа появилась в XVII веке. Есть разница.
Ну и на что труднее было купить настоящего аристократа магната, но зато очень легко бедного шляхтича — полновластие по польскому образцу над мужиками, над крестьянами. Средневековая Польша — самое феодальное государство Европы.
Давайте сравним. По-русски сельский житель называется крестьянин, то есть христианин, адаптировано от слова християне. По-польски (и постепенно это употребление проникает в Литву) сельский житель называется хлоп, то есть холоп — в смысле его бесправия. Михаил Коялович называл это «польской шляхетской теорией». И действительно, в Польше человек должен был быть шляхтичем и доказать свое шляхетство или оставаться бесправным хлопом. Середины не было. Не случайно уже в XVIII веке Польша за это очень жестоко поплатится, когда начнутся разделы Польши и выяснится, что защищать ее некому, кроме шляхты. Потому что простому замордованному мужику все равно, кто будет следующим барином — австриец, пруссак, русский... А польского городского населения вообще не существует. Города в Польше были, но польское городское мещанское население составляли кто угодно, только не поляки. Русские составляли, подразумевая по-прежнему украинцев и белорусов, евреи, немцы, даже татары — но не природные поляки. Впрочем, за свою шляхетскую политику Польша расплатится лишь в XVIII веке, а в XV она шляхетской политикой переманивала литовскую знать.
К сожалению, нашелся и чисто субъективный фактор, сыгравший на руку Польше: в середине XVI века на русском троне (а мы называли себя уже Россией, только все еще писали через букву «у» название «Русь» или «Руссия») оказывается первый тиран нашей истории, Иван IV. Один из самых мерзких исторических персонажей, которому удается не только укрепить свой тиранический режим, но и совершить (это было его оружие) акт чудовищного террора под названием «опричнины».
Ползучее расчленение Руси
Какое отношение это имеет к Белоруссии? Самое прямое. В Польше заканчивал свою жизнь не имевший наследников Ягайло, последний король из династии Гедиминов. И, будучи глубоко польским патриотом, он совершает акт полного государственного объединения Польши и Литвы. В Великом княжестве было православное большинство и была промосковская партия, но никакого сопротивления этому акту даже не высказывалось. Почему? Во-первых, Польша уже сильнее Великого княжества, а во-вторых — кто в Великом княжестве не знал, что творится в Москве? Можно было отказать польскому королю, послать его куда подальше и заключить унию с тираном, но кто же пойдет в подданство тирану, зная про ужасы опричнины? А в 1569 году действия опричнины как раз достигли апогея, и Иван просто оттолкнул этим русское население Литвы. Вот и состоялось объединение, которое называется Люблинской унией. Уже не личная уния, а государственная. Государственное объединение.
Что меняло это для православных? Что менялось для русских людей? В Великом княжестве все еще очень могущественна православная знать (Константин, князь Острожский, например, по силе сопоставим с королем). Но дело в том, что во времена личной унии поляки не могли служить в Литве, получать литовские волости, заседать в литовском сейме, а литовцы не могли это делать в Польше. Что замедляло процесс взаимопроникновения. Теперь же, в одном государстве все возможности оказались у панов, и в XVI веке появляется новая, мощнейшая профессиональная организация, занимающаяся в основном образованием и воспитанием польско-литовской знати. Процесс ополячивания разгоняется. К тому же если польскую шляхту не интересовало вероисповедание русских хлопов (а чего интересоваться, они же все равно хлопы), то польское государство вероисповедание подданных интересовало, а самое главное — это сильно интересовало Рим. В свое время, для того чтобы переманить к себе подавляющее большинство русско-литовской знати, Риму потребовалось 200 лет. Тратить еще 200 лет на ополячивание мужиков не хотелось, а насильственный перевод в католичество неизбежно вызвал бы гражданскую войну. Ее можно подавить, но это ведь были живые крестьяне и нация неубитая...
И свершается следующий шаг, которому уже некому противодействовать: Литва поглощена, ее знать ополячена, Россия предельно ослаблена правлением Ивана. Из бывших тогда в Речи Посполитой восьми епископов втягиваются в заговор шестеро (двое отказались), и в 1596 году заключается еще одна уния, уже церковная («Брестская»).
Уния назначается, и православие в польско-литовском государстве оказывается подчиненным Римскому Папе. Во-первых, потому, что мало кому было по силам оказать сопротивление. Кроме того, ведь римо-католики неглупы: у простого белорусского мужика все осталось, как было — тот же храм, тот же священник в том же облачении, тот же иконостас, тот же богослужебный язык.
Совершается та же литургия Иоанна Златоуста. Ну, правда, одно маленькое отличие есть — на службе постоянно упоминают Папу. Но, собственно, почему бы не помолиться за Папу? Может, он хороший человек. Знать в унию практически не переходила. В XVII веке нормальная терминология у нее — «панска вера», «хлопска вера». Панска — это, естественно, настоящая латинская римско-католическая, а униатская — для мужика. Если последние еще православные магнаты и шляхтичи изменяли своему исповеданию, они сразу переходили в латинско-католический обряд вероисповедания. Ступенечка нужна была для простонародья, и ее создали: разрешили женатое духовенство православным. Но постепенно женатые священники оставались только в деревнях, в городах их вытесняли униатскими иеромонахами. Постоянно реформировалось богослужение. Появилась латинская музыка. Еще без инструмента для церковного песнопения, но вполне григорианская. То есть Брестская уния — это постоянно действующий процесс лишения западно-русского населения не только своего же вероисповедования, но и полностью своей национальной принадлежности. Плавный вялотекущий процесс вовлечения в настоящее католичество.
Кто оказал сопротивление унии? Сопротивление оказали, во-первых, ученые-интеллектуалы, первоначально группировавшиеся вокруг Киевского Братского монастыря (затем Киевской академии). Во-вторых, мещанские братства. Вот здесь некоторые преимущества старых литовских традиций можно было использовать: мещанские братства законны, они обладали высокой автономией внутри своего города, и король старался защитить их от своевольства панов, потому что это была его единственная опора против сейма, против шляхты. У мещан были деньги, а деньги тоже многого стоят. Раз деньги — значит, и русское-белорусское книгопечатание, и какие-никакие школы. Так что это тоже серьезный столп, а первые мещанские братства упомянуты еще в XV веке. Одно из крупнейших братств было Виленское, в Вильне, где русского населения все еще больше, чем литовского. Известны Львовское, Витебское, Полоцкое и другие русские мещанские братства.
Ну и, наконец, третья сила, правда, не имеющая прямого отношения к нашей белорусской. Сила далеко, на юге, но в ней тоже было заинтересовано сопротивление унии: казаки нарушали шляхетскую концепцию, их не признавали полноценными шляхтичами. Но если кто-нибудь стремился доказать казакам, что они хлопы, так ведь у казаков были сабли...
История казачества — это очень сложный вопрос (мы сейчас от него уйдем). Неверно утверждение, что они были рыцарями, защищавшими русский народ и православие. Как неверно и утверждение противоположное, что они мечтали о польском шляхетстве. Истина где-то посередине: казаки были тверды в православии, но хотели стать шляхтичами. Сделать же их шляхтой оказалось невозможным, потому что казачество было размытым, нижняя его граница всегда оставалась открытой для притока из крестьянского населения. Это приведет к дальнейшим кровопролитиям и при гетмане Богдане Зиновии Хмельницком — к присоединению отдельных земель к русскому государству.
А несчастье Белоруссии заключалось в том, что от белорусских земель казачество находилось слишком далеко. Поэтому и в XVII, и в XVIII веках белорусов продолжали загонять в унию и большинство загнали. А из унии ухитрялись переводить в настоящее римское католичество. То есть мы продолжаем видеть, что все, что происходило (а отчасти и сейчас происходит) на западно-русских землях, — это процесс расчленения Руси, России.
Удел отступников — «шестерить»
Унию все-таки удалось победить. По так называемым трем разделам Польши (Петербургские конвенции 1770-1790 годов) вся территория Белоруссии и еще сохранившиеся территории Украины входят в состав Российской империи. Конечно, это меняет положение, хотя не радикально — ведь знать польская так и осталась знатью. Однако хочу, чтобы наши читатели помнили: по трем разделам Польши Россия не получила ни одного кусочка, так сказать, «этнической» польской территории. По третьему разделу, правда, приобрела Литву, собственные литовские земли. А до этого — только русские земли Украины и Белоруссии, причем не все: австрийцам удалось начать раздел Польши с захвата Галиции.
Уния сохранилась в России. Чтобы освободиться от нее, потребовался довольно долгий процесс. Надо отметить, что императорское правительство не прибегало к грубой силе, но в 1839 году, в царствование Николая I, состоялся Полоцкий церковный собор, в результате которого остававшиеся еще униаты присоединились к православию. После этого уния сохранилась только в Австрии (потом Австро-Венгрии), в Галиции. Именно оттуда, из Галиции сегодня всеми правдами и неправдами стараются распространить унию по всей Украине. В Белоруссии унии не оказалось вообще, но очень многих из белорусов успели превратить в римо-католиков. Римо-католик, наверное, в какой-то степени становился «своим» для католиков: есть белорусский термин XIX столетия «костельный поляк», то есть тот, который еще не поляк, но уже в костеле. А в следующем поколении может стать совсем поляком. Поэтому как прост был выбор для украинца, еще проще выбор для белоруса: быть русским или костельным поляком (перестать быть русским).
С этим мы дожили до XXI века, и хочу заметить, что большинство (их немного) белорусских оппозиционеров русскому единству — выходцы именно из окатоличенных семей (об этом почти не писали). Все радикальные политические и общественные деятели происходили из виленских, то есть живших близ литовской столицы ополяченных белорусских семей.
Кстати, еще одно подобное сравнение: все белорусские руководители, участвовавшие в Беловежском процессе, не случайного происхождения. На католические имена очень хорошо обратить внимание. Вот тут-то, правда, сразу видно, из какой семьи человек.
Таким образом, сегодня решается все тот же вопрос: быть единой Руси или не быть, сохраниться ей в качестве страны православной, то есть страны восточно-христианской культуры, или утратить свою культуру.
Тем, кто испытывает какие-то сомнения (нужно ли держаться православия, от храма люди отвыкли...), хочу посоветовать задуматься еще над одним. Перейти в чужую цивилизацию можно. Так на наших глазах Турция практически перестала быть страной мусульманского мира и стала европейской. Какой ценой? Ценой вечного аутсайдера. Современная Турецкая Республика — страна Запада, но самая «задрипанная». Переход в другую культуру — это всегда пребывание на последних ролях, в последних рядах.
Как совершенно самостоятельные страны Восточной Европы ни Белоруссия, ни Украина существовать не могут. Поэтому уже в XVII веке при первом Романове, Михаиле Федоровиче, лидеры православного сопротивления обращались к царю с просьбой о принятии их в подданство. Но после Смутного времени Россия была слишком слаба. Она пошла на это только через двадцать лет, при Алексее Михайловиче и походе на войну с поляками.
Ни для кого не секрет, что весь XVII век — это еще и век постоянной эмиграции белорусского и украинского населения. В частности (сейчас это тоже все почему-то забывают), город Харьков основан при царе Михаиле действительно эмигрировавшими малорусами и белорусами (в меньшинстве) — с разрешения русского царя и на его земле. Никогда эта земля не входила в состав ни Великого княжества Литовского, ни Речи Посполитой.
То есть можно либо сохранить единство и свою культуру на пути постоянного укрепления единства нации, на пути центростремительном, либо самый ревностный восточный христианин рано или поздно будет вынужден бросить свои земли и эмигрировать в Россию. Этот путь тоже уже проходился, вряд ли он целесообразен.
Крым? Нет, Таврия!
Итак: а что делать-то?. Как это ни странно, я убежден: прежде всего надо заняться правильным словоупотреблением. Посмотрите — столетие назад не только все белорусы, а и все малорусы (за исключением небольшого количества украино-польской интеллигенции, проживавшей в Австро-Венгрии и получавшей серьезные субсидии венского режима) просто не знали, что они уже не русские люди.
Когда в 20-е годы создавался Советский Союз, все «украинцы» жили в Польше, а малорусы не знали, что они «украинцы». Белорусы, похоже, и сейчас не очень уверены в своем отдельном белорусском происхождении. Так обратим же внимание на то, что для крупнейших историков XIX столетия, таких, как малорус Дмитрий Бантыш-Каменский и белорус Коялович, было понятие «Западная Россия». Хотя и существовали в ней малорусы и белорусы как субэтносы.
Но большевики с нами проделали то, на что не хватило энергии у униатов.
Сначала (это было преступление, несомненно) добились исчезновения термина «великорус», и великорусов стали называть русскими, тем самым первоначально обижая, а затем постепенно отталкивая украинцев и белорусов, которые автоматически как бы переставали быть русскими. А сейчас происходит нечто еще более интересное: теперь уже и «русских» больше нет. Теперь есть украинцы, белорусы, россияне, русскоязычные да, пожалуй, еще новые русские.
Поэтому я бы рекомендовал вспомнить, что словоупотребление оказывает воздействие на наше мышление. Как говорим, так и поступаем. Если говорим об исключительно конфедеративном Союзе России и Белоруссии — значит, соглашаемся с расчлененным состоянием как государства, так и страны, исторической русской земли и, наконец, народа.
Так же точно — одно дело, когда мы говорим «Таврия» о земле, где проповедовал первый креститель Руси апостол Андрей Первозванный, и где Русь окончательно крестилась, и совсем другое, когда говорим «Крым», признавая, таким образом, права на полуостров крымско-татарского населения, появившегося там веков на 12-13 позже славян. Называем земли, примыкающие к Черному морю, как привычно с конца XVIII века, «Новороссия» — значит, говорим о земле общей для нас всех и заселенной как великорусами, так и малорусами, и белорусами. Говорим иначе, нет термина «Великороссия» — ну, тогда получается, что это, вероятно, «исторические» украинские или «крымско-татарские» земли.
И так все время: как говорим, так и поступаем.
Но некоторые основания для оптимизма остаются. Даже в словоупотреблении. Например, как хорошо, что, правда, только в названии «Беларусь», но все же сохранилось исконное самоназвание «Русь». Это серьезный фактор