TRM7

национальный вопрос в россии:

риск познания и политическое табуирование

Пусти-ка савраса без узды – он в один момент того накуролесит, что годами потом не поправишь! А с уздою - святое дело! Идет саврас и оглядывается: а ну-тко я тебя, саврас, кнутом шарахну... вот так! И начал либерал "в пределах" орудовать: там урвет, тут урежет; а в третьем месте и совсем спрячется.

М.Е. Салтыков-Щедрин

Стратегическая гипотеза современного мирового либерализма состоит в том, что русские являются последним оплотом народности как всемирно-исторического феномена, враждебного западному индивидуализму. А.С. Панарин

«Русскому человеку положено было оставаться незадачливым традиционалистом с мотыгой или балалайкой в руках (в зависимости от того, в какой роли — трудовой или досугово-культурной — он выступает). Но чтобы в руках русского человека появились ракеты или средства наукоемкого производства, этого допускать никак не следовало». Так писал Александр Сергеевич Панарин в одной из последних своих статей об общих чертах идеологии традиционных недругов России и новоявленных российских реформаторов.

Панарин не страшился ни одиночества в научной пустыни с редкими оазисами и множественными миражами, именуемой политологией, ни осуждения за мысли, несозвучные с «духом времени», от кого бы такое осуждение ни исходило. Он мог в студенческой аудитории, среди коллег, в своих книгах и статьях спокойно и совершенно непринужденно рассуждать об абсолютно табуированных темах, о которых расчетливые интеллектуалы и ранимые интеллигенты стараются даже не думать. Когда мы с ним обсуждали природу политических и научных табу, а также причины, по которым он их постоянно нарушал, то он соглашался со мной: человек с такой установкой, как у него, будет диссидентом при любом режиме и в любые времена. Александр Сергеевич знал, что диссидентство – его судьба, его крест. Но он выбрал и нес свой крест сознательно, полагая, что замалчивание в конечном итоге обернется и против тех, кто сегодня заинтересован в табуировании (политические табу – защита и способ нападения), и против истины, которой он служил, и против совести, которой не изменял.

Особенно опасно, по мнению Панарина, табуирование в сфере политики и науки. В одной из самых известных своих работ «Глобальное политическое прогнозирование» он писал, по сути, о себе: «требуется не только гражданское, но и специфическое интеллектуальное мужество, чтобы понять, с каким процессом, с каким вызовом мы здесь на самом деле сталкиваемся». Но риск (в том числе и личный риск ученого или политика) возрастает безмерно, когда предметом научного или политического анализа, снимающего табу, становятся межнациональные отношения. Панарин многократно подчеркивал, что те, кого пугает деликатность этой темы, вольно или невольно делают ее монополией пещерной ксенофобии. И по сей день некоторые уважаемые авторы, которые в целом очень высоко ценят пророческий талант Панарина, крайне болезненно воспринимают его суждения по национальной проблематике, которая действительно напоминает огромное пространство с тщательно скрытыми минными полями.

Немногие знают эту «карту» и пользуются своим знанием. Там, где «проверено, мин нет», пиши и говори что хочешь, а туда, где скрыта опасность, не суйся – рванет. Но беда заключается в том, что те особые «политические карты», по которым ориентируются целые народы и государства, или не соответствуют реальности, или заполнены «белыми пятнами». Причина заведомого обмана и профанации, ведущих к страдания и гибели целых народов, к катастрофам глобального масштаба, очевидна: все эти карты составляют чрезмерно осторожные или «зафрахтованные» политики и ученые. Им ни к чему рисковать. Они очень берегут свое реноме и свое спокойствие, свои отношения с коллегами иных воззрений, и это вызывает уважение. Но они спокойно, со знанием дела и с чувством выполненного долга подставляют под удар тех, кому должна служить наука. И эта позиция уважения не заслуживает. Панарин считал, что долг ученого и политика при обсуждении межнациональных проблем и, прежде всего, «при анализе будущего статуса народа в тех или иных геополитических новообразованиях» – артикулировать интересы и обязательно «проговаривать» все трудные вопросы, «дабы не сеять трагических заблуждений и иллюзий».

Так что же мешает следовать этому панаринскому совету, что вызывает постоянный страх и отторжение у отечественных ученых и политиков? Кого или чего они так бояться? Попробуем ответить на этот непростой вопрос. Все дело в том, что представители российского политического и научного сообщества постоянно помнят о Сцилле переменчивой власти и Харибде столь же непостоянной оппозиции, которая блюдет чистоту рядов, но не чистоту идей. Неровен час, и те и другие отлучат – кого от выгодных контрактов, кого от любых контактов с мировым журналистским или литературным, политическим или научным сообществом, кого просто от вида на жительство в мире с удобствами. В данном случае, как не трудно догадаться, под властью подразумеваются отнюдь не государственные институции России, а под оппозицией вовсе не те, кто так себя величает в нашем отечестве. В этом отношении теперь все мы стали смелые. Сегодня – не вчера.

Вчера власть знала свое дело и жестоко карала инакомыслие, а оппозицию выжигала на корню – не словом одним выжигала, а и каленым железом, если требовалось (А.С.Панарин испытал это на себе, будучи в течение многих лет отлучен от научной и педагогической работы). Правда, тоталитарная власть делала это с подстраховкой, оглядкой на свою идейную родню. Воинствующие коммунисты российского разлива и столь же непримиримые либералы западной закалки неожиданно для себя порой обнаруживали, что они одной крови и стоят по одну сторону баррикад, когда, например, совместными усилиями борются против церкви во имя идеалов Просвещения, произнося одни и те же заклинания и речевки о свободе и равенстве.

Представители враждующих идеологий для того, чтобы не выглядеть как однояйцовые близнецы, придумали в последнее время отговорку: это, мол, общечеловеческие ценности нас делают схожими, а по своему политическому нутру мы совершенно противоположны. Но отговорки не помогают: они полностью солидарны и в своем неуёмном желании глобализировать мир, перекроив его под жесткий геополитический проект, а различия в их позициях заключены в деталях предлагаемых проектов, где, как известно, и обитает нечистый. Они совершенно одинаково нетерпимы и к инакомыслию. Только коммунисты обвиняли инакомыслящих в диссидентстве и пособничестве классовому врагу, а либералы вымарывают непохожих на себя из всех сфер профессиональной и политической деятельности за содействие тоталитаризму и недостаточную толерантность (к демонстраторам-извращенцам всех оттенков, гуманитарным акциям с применением дистанционного оружия и прочим достижениям либеральной эпохи). При этом навязанную обществу тотальную самоцензуру они назвали предельно интеллигентно – политкорректностью, а тоталитаризм интерпретируют, как подчеркивал Панарин в книге «Православная цивилизация», все чаще «в духе культурологического и этнического расизма – «как специфический продукт русской ментальности, русской культуры, а в самое последнее время – как продукт православия».

Что же касается толерантности, то вопреки всяким разглагольствованиям об этом сомнительном предмете «и прочих реликтах старого либерального сознания», новое либеральное сознание, по словам Панарина, в действительности «абсолютно монологично, абсолютно закрыто для апелляций извне, для свидетельств другой позиции и другого опыта». А ключевое понятие для обозначения американской "антитеррористической операции", которое дает Панарин в одной из последних своих книг «Стратегическая нестабильность ХХI века» – «либеральный джихад», глобальная война с «неверными».

Все знают, что история повторяется. Но иногда она повторяется с удивительной точностью. Сегодня, как и в 1917 году, нам пытаются втолковать, что у России только два пути – либерально-рыночный (вперед, к вершинам материального благоденствия) и коммунистический (назад, к руинам не состоявшегося, но также сугубо материального благоденствия), забывая добавить: это разные пути, вымощенные к одному исходу – искоренению веры предков и глобальной унификации мира.

Панарин не встал ни на один из этих путей, оставленных для свободомыслящих в России, которые не должны чувствовать себя лишенными права выбора, но и не должны выходить за обозначенную колею. «Выбирай, а то …» – формула из этого разряда свобод. В своей книге «Агенты глобализма» он точно подметил общность в мироощущении глобализаторов любого типа: двойные стандарты господствуют и у либералов, особо нетерпимых к защитникам национального своеобразия, и у коммунистической власти в отношении оппозиционеров. Причем, по мысли Панарина, у коммунистов руководящего звена диссидентство западнического толка, «ищущее свое отечество за рубежом», удостаивалось более снисходительного отношения: «если оппозиционеров-националистов коммунистические глобалисты уничтожали физически, путем подстроенных "несчастных случаев", или гноили в Сибири, то оппозиционеров-западников высылали на Запад. Не создавался ли таким образом некий особый запасной путь и плацдарм для колеблющейся власти?» Этот вопрос для Панарина был риторическим. Он-то знал: и создавали, и прошли от начала до конца, и уже комфортно разместились на отвоеванном или, точнее, купленном плацдарме.

Власть, сохранившая преемство (комсомол – партия – западная демократия) и временами неотличимая от своих недавних антагонистов, с которыми она всё чаще идет в одной колонне (кто был пятым по счёту, тот станет всем?), в списке общих врагов оставила только тех немногих, кто выжил каким-то образом после борьбы с «проявлениями великорусского шовинизма». Да и борьба эта всегда напоминала скорее профилактику: в России никогда не было ни великорусского шовинизма, ни тем более нацистов, которых несравненно легче найти в противоположном лагере. А настоящие русские погромщики если и встречаются, то значительно чаще в либеральных причитаниях и в несерьёзных футурологических прогнозах, чем в реальной жизни. Да и в реальной жизни их выводят в свет не русская традиция и культура, а всё те же русофобы, которые во многих СМИ до недавнего времени постоянно и без устали предсказывали погромы, погромы, погромы… Раздолье для психопатов, как и навязчивая демонстрация насилия. Только в последнее время эта кампания, разжигавшая рознь и давшая свои немногочисленные, но горькие всходы, немного приутихла: слишком очевидно несовпадение прогнозов с реальностью.

А число инокомыслящих на этом фоне и вовсе поубавилось. Инакомыслить стало крайне затруднительно: чему и кому можно мыслить «инако», если власть явно не перегружает себя интеллектуальным трудом? Поэтому образованному, а тем более интеллигентному человеку сегодня нет никакого резона властей боятся, так как им, властям предержащим, никакого дела давно нет ни до общественного мнения, ни до образованных слоев общества, которым, в свою очередь, тоже нет никакого касательства до настоящей собственности. Её у этих слоёв просто нет. Все, у кого образование сочеталось с совестливостью (интеллигенция) уже давно в нашей стране опустились до положения ниже риз.

Что же касается политической оппозиции, то ей и вовсе неоткуда взяться в свободной России, поскольку у властей с тех пор, как у нас появились большие свободы, а у них очень большие деньги, нет никакой позиции – ни по поводу стратегии развития, ни по вопросу о том, какое же государство мы строим. Какая им разница? Главное, чтобы источники дохода не обмелели. Да и как может сложиться оппозиция без позиции? У людей во власти остались только частные и групповые интересы, как, впрочем, и у большинства представителей так называемой оппозиции. Так что оппозиция – это те, кто не успел благополучно для себя решить свои вопросы с собственностью, а власть предержащие, – те, кто успел, но придерживает наседающих отстающих, не желая делиться.

Впрочем, как говорил Панарин, в современном либерализме особое внимание уделяется созданию оппозиции в любом недостаточно демократизированном обществе и в любом случае, в том числе и на пустом месте. При этом используется «так называемый системно-функциональный анализ, связанный с методологией адаптации, нейтрализации и приручения всех нонконформистских сил, называемых антисистемной оппозицией». Так что оппозиции хотя и не может быть в России наших дней, но она есть. Поскольку должна быть. Даже президент нашей страны однажды оправдывался, отвечая на упреки, связанные с ничтожностью российской оппозиции: «что же, мне самому оппозицию выращивать?» Если бы это был не брифинг, то можно было бы ответить на вопрос: «надо, господин президент, сажать и растить, тогда и плоды будут, нельзя вырастить что-нибудь, не сажая». Но не сажают. Видимо, упорно не желает власть растить оппозицию себе на голову.

Так что ни от властей, ни от оппозиции угрозы для свободной мысли в России не предвидится. Другое дело – власть над умами и та влиятельная оппозиция, которая существует в мире идей. Уже говорилось, что власть над образованными умами в России хранится с давнишних времен не в отечестве, где, как известно, пророков нет, а подальше от его границ – там, где пророки обитают, то есть в обществе победившей демократии, победившей давно и всех. А в этом обществе порядка, то есть контроля над умами, на порядок больше, чем в России. Когда у нас, к примеру, политическую цензуру начисто отменили, у них вменили самоцензуру, да к тому же, как говорилось, в форме политкорректности. А эта форма позволяет расправляться с инакомыслием без лишних формальностей. Да а и отмена цензуры в нашей стране, по большому счету, стала формой скрытой цензуры – цензуры на моральную оценку политики. По мысли Панарина, «падение прежней партийной цензуры, как оказалось, освободило не общество – оно освободило от всякой гражданской и морально-политической ответственности прежнюю номенклатуру, которая проводила уходящую идеологию словами персонажа Достоевского: "Если Бога нет, то все позволено".

***

А.С.Панарину, как, пожалуй, никому другому из современных политологов, удавалось прогнозировать не только отдельные события, многие из которых уже запрограммированы и предрешены всем ходом истории, но и «сбои» программ, вызванные своеобразными поломками механизма исторической предрешенности. Ему помогало понимание бренности любых политических учений и самых влиятельных идеологий, особенно так называемых «прогрессивных». И действительно, самые тяжелые недуги – это те, что прогрессируют, и чем очевидней прогресс, тем хуже прогноз.

Позволю себе вывод, который кому-то покажется более чем спорным и противоречащим распространенной позиции, отделяющей мир политики от мира нравственного. Этот вывод заключается в том, что политика, основанная на совести, не только возможна, но только она и возможна. Любая иная деятельность, связанная с обманом, табуированием ключевых проблем и превращениями власти (например, в золото и обратно) – это не политика, а ее опасная имитация, искус. Мир продвигался к спасению, а не только к погибели благодаря тому, что носителями доброй политической воли были те немногие, кто возвращал народу или властителям способность соединять волю к власти и чувство вечности. Соединять хотя бы на миг, в моменты просветления. При этом речь идет не о той вечности, что служит оборотной стороной гордыни («вечной славы», «непреходящей памяти» и даже «национальной гордости»), а ожидания судного дня, который и есть реальная вечность. Если так подойти к политике, направляющей течение политического времени, то Панарин – вовсе не политолог, а политик. Кто же тогда все те, кто с высоты своего положения в обществе не замечали его предостережений? Все они всего лишь политтехнологи или политологи в самом пошлом понимании этого слова – судящие о политике, а занимающиеся бизнесом на крови.

Об Александре Сергеевиче Панарине, наверное, даже его былые оппоненты и недоброжелатели по сей день вспоминают если не с любовью, то с глубоким уважением и осознанием потери. Этот очень простой и открытый человек, совершенно не умевший лгать, приспосабливаться и ненавидеть, но умевший любить, прощать и служить избранному делу, оставил после себя иную Россию, чем принял. Я знаю, так не говорят о простых людях, но, наверное, именно так устроен горний мир, где вершатся судьбы людей и народов. Как сказано в притче о званных на вечерю, много званых, но мало избранных (Лк. 14:24).

Это высшее избранничество, которым был отмечен талант Панарина, не имеет никакого отношения к «эре ревнивого избранничества, сегрегации и расизма», как определял Панарин современную направленность цивилизаторской экспансии, противопоставляя ее «универсалистским заветам христианства» и духу России, глубинной сути всей православной цивилизации. Кому-то, видимо, на роду написано разрушать созданное столетиями и служить делу разорения, но кому-то дано спасать живое начало и служить делу жизни.

Александр Сергеевич не был ни монархом, ни лидером партии, ни президентом, но сделанное им останется не только в памяти всех знавших его, но и в подлинной, истинной истории Русской земли, отмеченной, по его образному выражению, «метаисторическими признаками неотмирной земли Христовой». Горизонты подлинной истории или, как он говорил, метаисторические дали, открыты, увы, не для всех, ибо не вмещаются в логику политических дискурсов, в тексты протоколов, мемуары вождей и фолианты маститых историков. Метаистория если и написана, то не сталью и не чернилами, не кровью и не коварством, а верою.

Александр Сергеевич относился к той когорте русских людей, которые постоянно думают и молятся о своей России, искренне полагая, что только так можно очистить родину от скверны. Именно поэтому их Россия не ушла в небытие, несмотря на многолетний искусственно вызываемый интеллектуальный голод и духовный (увы, не только духовный) мор. Благодаря своим верным сынам и дочерям наша страна, даже находясь в зоне безвременья и социальной дезориентации, никогда не походила на богооставленную землю, отравленную духом предательства и тления, хотя героизация предательства и дегероизация подвига стали Клондайком для всех, кто ищет сегодня быстрого успеха на политическом поприще. Не похожа она и на тот образ, который рисуют мировые и «отечественные» масс-медиа по заказу «геоинженеров», готовых превратить российское государство и русский народ, собравший множество народов в одну семью, в полигон для испытания очередного политического (чаще полит-коммерческого) проекта.

Несмотря на их усилия создать образ новой Россия, победно разрушающей демонические устои недавнего прошлого, она, по словам Панарина, совершенно не похожа на арену для титанической схватки дерзких «романтиков-первопроходцев бизнеса» с многомиллионной армией «одичавших совков» (такой образ русских рисуется в расстроенном воображении радикал-либералов). Еще меньше она походит на «непроходимые джунгли, населенные только звероподобными хищниками и жертвами (картина в духе обновленного социал-дарвинизма с классовой подосновой)».

Подлинный лик России открывается только тем, кому дано видеть и служить. Да и Россия в отличие от множества других государств устроена так же: пока она служит высшей цели, она сильна и едина, когда же эта цель подменяется или уходит, и ее жизнь теряет смысл, а распад страны становится делом техники и суетной заботой нанятых политтехнологов. Но возвращается вера в дома и души, оживает русский дух в наших сердцах, а с ним возвращается энергия государственного строительства

В оглавление ТРМ №7