КТО ВПРАВЕ СЧИТАТЬ СЕБЯ РУССКИМ?

1. Необходимые уточнения

Прежде всего заметим, что речь идет о личном самоощущении человека, которое в некоторых случаях может не совпадать с тем, каким воспринимают его окружающие – русским или не русским. Такое несовпадение может доставлять человеку большое огорчение, а иногда быть и драматичным, но если его внутреннее убеждение в своей русскости будет достаточно твердым, ее рано или поздно признают в нем и другие, ибо это убеждение приведет к появлению и тех внешних признаков, которые свойственны русским. Иными словами, если человек, с виду не похожий на русского, будет постоянно оставаться им в душе, он в конце концов убедит всех своих знакомых, что дело не в наружности. Да будь я и негром преклонных годов, я могу быть совершенно русской личностью, каковой был арап Петра Великого, если буду ею по всему строю своего сознания, по культуре, по предпочтениям и т.д.

Но тут такой вопрос: а разве на структуру сознания не влияет этническое происхождение? Разве кто-то отменил генетику, которая, хотим мы этого или нет, внезапно заявляет о себе, напоминая нам нашими мыслями и поступками, кто были наши предки?

Конечно, воздействие этнической принадлежности на духовные особенности нельзя игнорировать, ибо оно действительно  имеет место. Но мир устроен так, что не дух должен подчиняться материи, а материя духу. «Дух животворит, плоть не пользует нимало» (Ин. 6, 63), сказано Христом, а это значит, что дух, в принципе, сильнее плоти. Возможности духа, заключенного в телесной оболочке индивидуума, превышают возможности этой оболочки, поэтому в конечном счете все определяется его свободным выбором. Это приводит к тому, что индивидуальные различия в структуре сознания у людей одного и того же этноса имеют более широкий диапазон, чем те же различия между среднестатистическими представителями разных этносов. Как можно отыскать такого ротвейлера и такого курцхаара, что первый будет добрее второго, хотя ротвейлеры в общем злые, а легавые добрые, так немудрено встретить француза, более щедрого, чем многие русские, хотя в целом французская нация отличается расчетливостью, а русская широтой души. А ведь наш вопрос, русский кто-то или не русский, относится к отдельно взятому конкретному человеку, а поэтому ответить на него, основываясь только на этническом происхождении, нельзя. А это значит, что здесь не играет роли и внешний вид человека, вплоть до разреза глаз или цвета кожи, поскольку эти признаки являются чисто этническими.

Как же определить для самого себя, русский ты или нет? Думается, самый верный критерий дал Илья Глазунов: русский тот, кто любит Россию. Если ты любишь Россию, то тогда, будь хоть папуасом, ты становишься русским. Мы имеем тому неопровержимые исторические подтверждения. Тысячи и тысячи замечательных людей, прославившие Россию, преданно служившие России, ставшие истинными ее сынами, были потомками тех, кто пришел к нам из совершенно других этносов, как с Востока, так и с Запада. Если мы будем ссаживать с нашего корабля Апраксиных, Державиных или Карамзиных за их татарскую кровь*, отмежевываться от таких государственных деятелей, как Бенкендорф, Бенигсен или фон дер Лауниц, от таких писателей как Фонвизин (немец), от героического защитника Севастополя Тотлебена, от адмирала Беллинсгаузена, от героя Отечественной войны Барклая-де-Толли*, от одного из величайших переделывателей карты Земли Витуса Беринга (датчанин), от составителя толкового великорусского словаря Владимира Даля (датчанин), от Левитана, Айвазовского, Лермонотова*, Шостаковича и им подобных, то, скажите, с кем же мы останемся?

Этнический критерий русскости непригоден еще по одной причине. Сказать «я русский, поскольку происхожу из русского племени», мог бы только тот, кто точно знает свою родословную, а ее не знают достоверно даже родовитые дворяне, потому что тайные супружеские измены не отражены генеалогическим деревом. В Москве живет один художник, не только русский и внешностью и по фамилии, но даже старообрядец (вот уж где, казалось бы, гарантия чистоты этноса), однажды обнаруживший, что его предками были не просто немцы, а отпрыски средневековых императоров Оттонов. И это не было выдавание желаемого за действительное: он списался с каким-то аристократическим клубом Германии и получил от него документальные подтверждения. А если бы не случайно сделанное открытие, он до сих пор был бы русским старовером Сашей Яблоковым. А скольким людям не выпало на долю сделать подобное открытие, и они уверенно причисляют себя не к той национальности, кровь которой в действительности течет в их жилах.

Итак, остановимся на определении «русский тот, кто любит Россию». На первый взгляд может показаться, что это «определение темного через еще более темное»: теперь надо объяснять, что такое Россия. Понятно, что объяснение, даваемое энциклопедией, – столько-то квадратных километров, такие-то климатические зоны, такие-то реки, такие-то полезные ископаемые и тому подобное – тут не уместно, ибо нам нужно определить ту Россию, которую можно любить, а любить квадратные километры и полезные ископаемые нельзя. Правда, реки и горы любить можно, но они есть не только в России, а везде. Может быть Россия – это специфические горы и реки, наша родная природа? Опять нет – это опровергается песней
                                                            Над Канадой небо сине,
                                                            Меж берез дожди косые.
                                                            Так похоже на Россию,
                                                            Только это не Россия...

И все-таки выбранное нами определение не ведет к порочному кругу. Подход к ответу на вопрос, стоящий в заголовке статьи, через понятие России продуктивнее, чем любой другой. Человек, который любит Россию, интуитивно знает, что она есть такое, а тому, кто ее не любит, и не надо этого знать. Следовательно, нам остается разобраться в тайнах собственной интуиции, сделать ее подсознательные критерии понятными логике. Тут лучше всего пользоваться апофатическим методом, или методом последовательного исключения неправильных определений, который в богословии развивал Дионисий Ареопагит, а в науке – Френсис Бэкон.

Горы, реки и березки мы уже исключили, иначе нам пришлось бы считать Россией и север США, и Канаду, и Шотландию. Исключить надо и всю природу вообще, ибо в России она весьма разнообразна, и выделить нечто такое, что характерно для всех ее регионов, невозможно. Двигаясь дальше, приходится исключить и языковую стихию. В Израиле есть поселения и даже города, где все на улице говорят по-русски, но попав туда, ты кожей чувствуешь, что это не Россия. С другой стороны, в описанном Толстым в «Войне и мире» салоне Анны Павловны Шерер все говорили по-французски, но это была типичнейшая Россия начала девятнадцатого века. Этнические особенности населения мы уже исключили – среди них очень уж много смешанных и неопределимых.

Чем дальше мы идем этим путем, тем более очевидным становится тот удивительный факт, что Россия, которую мы любим, есть нечто совершенно нематериальное, ибо все зримое, осязаемое и обоняемое приходится отбрасывать. Но невещественное может существовать только в нашей душе, значит там и находится Россия, которую мы любим? Но в таком случае это что-то субъективное, не так ли, а значит воображаемое?

Как бы не так! Реальность этой нематериальной данности, да еще такого высокого градуса, которого не имеют вполне вещественные березки, ощущаешь как ожог в той, к счастью не у всех случающейся ситуации, когда ты ее теряешь. Человеку, любящему Россию, жить становится просто невозможно. Когда же разлука с Россией, если она оказалась временной, кончается, и ты обретаешь ее снова, тебя охватывает такое счастье, которое нельзя сравнить ни с каким иным.

Опыт скитаний и даже бедствий
                                                Многому учит, полезно иметь его,
                                                Но лучший момент всех путешествий –
                                                Приземление в Шереметьево.

Да, кто испытал это, тот поймет. Когда громадина Боинг выпускает шасси и нацеливается на посадочную полосу Шшереметьево-2, и слева ты видишь изящную как игрушку Церковь в Чашниково, а дальше – наши родные грибные леса, тебя охватывает такое блаженство, которое перевешивает все скорби пребывания на чужбине. Разумеется, не храм и не леса сами по себе вызывают этот восторг души – они служат лишь видимыми доказательствами того, что ты вернулся в ту невидимую страну, без которой нельзя жить. Тоска, грызущая тебя при ее потере, и радость, переполняющая тебя при ее приобретении, – не подтверждают ли они предельной убедительностью, что незримая Россия реальнее всякой зримой реальности?

Есть и еще одно, не менее веское подтверждение этого: широко распространенное явление русофобии. Огромное число людей во всем мире, отчасти и в пределах географической России, мечтают о том, чтобы она провалилась сквозь землю, радуются каждой ее неудаче, скрежещут зубами от каждого ее успеха. И опять же: не березки им ненавистны и не красавица Волга, а собственно Россия, сущность России, очищенная от всего материального, сбросившая его с себя и оставшаяся чистой идеей. Но ведь так ненавидеть нечто нереальное нельзя, значит незримая Россия и для них, как и для нас, представляет собой объективную реальность. И ничего странного в этом нет, ибо объективность и вещественность разные вещи.

2. Земное и небесное отечество

До сих пор мы вели общие, философские рассуждения. Но они не были бесполезными: теперь мы по крайней мере знаем, где искать Россию, которую мы любим, а они ненавидят. Искать ее надо не на земле, а в области логоса, в пространстве идей, смыслов, универсалий.

Вспомним опять радостное чувство, возникающее при возвращении в Россию после долгого отсутствия. Кто не испытал его, тот пусть поверит, что оно возникает. Что именно лежит в основе этого нашего чувства? Это – ощущение того, что мы снова дома, у себя, что здесь все свое, а там было чужое. Мы видим такие же березы, как в Канаде, но понимаем, что они не такие, что те – не наши, а эти – наши, родные. И все остальное тут родное. Почему? Ответ подсказывается корнем слова «родное»: потому, что это принадлежит нашей Родине. Величайшее счастье, условие самого существования, – это быть с нею и в ней, а величайшая трагедия – ее лишиться. Правда, находясь в ней и с нею, мы неблагодарно не понимаем своего счастья, как не замечаем необходимого нам воздуха, которым дышим, но стоит ее потерять, и все становится на свои места.

Немало я стран перевидел,
                                                         Шагая с винтовкой в руке,
                                                         Но не было больше печали,
                                                         Чем быть от тебя вдалеке.

Значит нам необходима именно Родина. Но весь та Россия, которую мы любим и определение которой здесь ищем, нематериальна, а родина все-таки понятие географическое, следовательно материальное. Нет ли в этом противоречия?

Прибегнем к аналогии. Встав ото сна, мы читаем утреннюю молитву, в которой просим Бога даровать нам мирный и удачный день, избавить от всякого зла. К кому мы взываем, кто нужен нам в этот момент? Разумеется, Бог. Но молитва получится у нас неполноценной, а то и вообще не получится, если, совершая ее, мы не подойдем к образам. Со стороны будет казаться, что нам нужны эти доски, покрытые красками, и они действительно нужны нам для молитвы, но не сами по себе, а как посредники, соединяющие нас с Богом и населяющими Его Царство святыми, и они-то в действительности нам только и нужны. В чем причина этого? Исключительно в нашем несовершенстве. Какому-нибудь Павлу Фивейскому, жившему 90 лет в пустыне, никакие образа были не нужны, он вступал в контакт с горним миром непосредственно. Он был полностью духовным существом, а мы половинчатые, духовно-материальные, и пробиваться к чистой духовности, что на небесах, мы можем только опираясь на нашу материальную половину, поднимая с ее помощью половину духовную. Это доказал еще в восьмом веке великий учитель христианской Церкви Иоанн Дамаскин, уничтожив своими творениями иконоборчество через обоснование иконопочитания как средства общения с Богом. И эта аналогия все для нас объясняет с родиной. Географическая родина с ее видимыми признаками есть не что иное, как икона нашей Небесной Родины, по которой мы бессознательно тоскуем в этом мире и в которую пойдет наша душа после расставания с телом.

В молодые годы мне часто снился один и тот же сон, в котором оживали воспоминания раннего детства, проведенного в Подмосковье. В ночном забытьи я снова и снова возвращался в те далекие годы и вспоминал, как мы с бабушкой ходили в дальний лес. Ясно вспоминал я крутой яр над неширокой речкой, травяной ковер у обрыва и стоящие в стороне огромные сосны. Это было место неописуемой красоты, а главное – проникнутое такой тишиной и такой благодатью, которых не могло быть больше нигде на земном шаре. В лесу было море грибов и ягод, но они были мне не нужны, потому что в этом лесу мне было ничего вообще не нужно. Тут кончались все ожидания, ибо ожидаешь ведь всегда чего-то лучшего, а лучше, чем на этой лесной опушке над тихой речкой не могло быть ничего на свете. На этой опушке исчезали все стремления, ибо стремиться к чему-то еще было излишне, и душу охватывал неизъяснимый покой. Казалось бы, здесь все кончалось, но сердце подсказывало, что здесь все только и начинается. Этот сосновый бор я вспоминал не только во сне, но и наяву и знал, как мы его тогда называли: «лукьяновский лес». Но в состоянии бодрствования, на трезвую голову, я не мог не сознавать, что такого пустынного места, куда маленький ребенок со старенькой бабушкой мог бы дойти за световой день, да еще успеть вернуться домой, не могло существовать в принципе. И сколько я ни думал об этих неоднократных виденьях, я не находил им никакого другого истолкования: это было Откровение, которое показывало мне мое будущее небесное отечество, вернее, то место небесного отечества, которое уготовано мне всемилостивым Господом, знающим, что я привык к соснам и равнинным речкам, и любовно позаботившимся, чтобы в этом месте было и то, и другое.

Добавлю, что однажды я рассказал об этом своем сне в компании, где присутствовал человек, ненавидевший «эту страну» и хлопотавший о визе, чтобы навсегда ее покинуть. Он пришел от моего рассказа в дикую ярость, обозвал меня доморощенным философом и фантазером и вскоре покинул помещение, не желая дольше находиться рядом со мной. В чем была причина такой страстной реакции на, казалось бы, безобидное мое излияние? Похоже, тут тоже возможно только одно объяснение: у этой публики совершенно другое место назначения, куда они пойдут, и их загробное отечество находится с нашим в состоянии войны. «У Отца Моего обителей много», говорит Христос, и надо понимать, что все они разные, и учесть еще, что есть обители, которые не у Отца, а у совсем другого персонажа.

Церковь учит нас, что каждый попадет после окончания земного фрагмента своего существования в ту обитель, к которой подготовил себя здесь, на Земле, где его будут окружать такие же души, как та, которую он вырастил в своем теле за время жизни. Приучивший себя кипеть страстями, злобствовать и терзаться завистью к другим и там будет злобствовать, скрипя зубами, – Господь предоставит ему такой участок небес, где это возможно. А что за обитель уготована нам, русским – тем, кто любит Россию? Конечно же Россия, только не земная, а небесная. Все побочные, привходящие ее черты, по которым мы узнавали ее здесь, сотрутся, и там нас встретит раскрывшаяся перед нами самая ее суть. Мы попадем там в те условия, которые были для нас на земле недостижимым идеалом, заветной мечтой: окажемся в кругу только своих. Что же объединит нас всех под крылышком у Творца? Конечно, одинаковая структура сознания, одинаковый тип духовности – ведь материального ничего там не останется. А что такое тип духовности? Это – тип верования, миропонимание, шкала ценностей, понятия о том, что хорошо, а что плохо, что допустимо, а что запрещено, что прилично, а что неприлично. Но набор этих духовных установок есть не что иное, как начала цивилизации. В каждом культурно-историческом типе, как называл цивилизацию Данилевский, эти начала свои, и именно они определяют ее специфичность.

Всякая земная цивилизация стоит на камне веры, и понятно, почему. Люди, принадлежащие к одной и той же цивилизации, должны быть друг для друга своими, которых они моментально отличают от чужаков. Быть своими – значит иметь одинаковые понятия о добре и зле, а одинаковым для всех может быть только то, что является безусловным. Безусловными же истинами могут быть только те истины, которые принимаются на веру, ибо они не подлежат обсуждению. Если бы критерии добра и зла определялись умом или эмоциями, то они у всех были бы разными, ибо сколько голов, столько и умов, а что касается эмоций, то их еще больше, так как у одного человека их может смениться за день добрый десяток. Религиозные же истины выступают в качестве абсолюта и служат общим для данной цивилизации императивом. Религиозные истины даются в Откровении, религия получается такой, каким было это Откровение, т.е. зависит от того, в какой форме явился данному народу Единый Бог. История показывает, что разным народам Он являлся в разных формах, и это, возможно, связано не только с тем, что Бог сообщает людям о себе только то, что эти конкретные люди способны вместить, но и с тем, что благодаря этому на Земле возникают не одинаковые цивилизации, и это их разнообразие, как можно предположить, для чего-то надобно Творцу истории.

Тот факт, что на нашей планете существуют принципиально разные цивилизации, был установлен уже упомянутым замечательным русским мыслителем Николаем Яковлевичем Данилевским (1822–1885). Он не просто зафиксировал раздельное существование цивилизаций, но и сформулировал законы, которые регулируют их появление и развитие. Для нас интересны сейчас третий и четвертый из них.

«Закон третий. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций.

Закон четвертый. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, только тогда достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, ее составляющие, – когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию, или политическую систему государства».

Третий закон – «закон непередаваемости» – утверждает устойчивость цивилизаций, их упрямое сопротивление любым силам, которые пытаются навязать им свои ценности. Яркой иллюстрацией этого служит тщетность усилий сегодняшнего Запада, направленных на европеизацию исламских стран, которые, как сейчас шутят сами европейцы, могут обернуться тем, что на Сене появится «мечеть Парижской Богоматери». Четвертый же закон показывает ложность этнического определения понятия «русский» – если бы русские были этносом, то их цивилизация не могла бы быть полной, разнообразной и богатой. Величие нашей цивилизации обязано как раз тому, что на разных этапах в нее вливались варяги, угро-финны, половцы, тюрки и многие другие самобытные культуры, переплавляемые единой верой – православием.

Сказанное позволяет понять, почему на чужбине у нас возникают тоска и беспокойство, а по возвращении домой они исчезают. Как на нашей Небесной Родине наша душа успокоится абсолютно и навсегда, так на лоне иконы этой Небесной Родины она успокаивается относительно и временно.

3. Русские – это их предназначение

Как известно из Священного Писания и основанного на нем учения Церкви, смысл истории составляет Божественное Домостроительство – выращивание Творцом в русле исторического времени определенного количества праведников, которыми Он для какой-то скрытой от нес цели заселит предуготованное для них до начала веков Царство. Этот процесс можно назвать Восьмым днем Творения, и он, пожалуй, является для Бога самым трудным, ибо здесь ему приходится постоянно бороться со своеволием человека, дурно распорядившимся дарованной ему свободой и то и дело пытающимся тянуть возок истории не туда, куда надо. Но Бог поругаем не бывает, и, бесконечно превосходя людей мудростью и дальновидностью, он поворачивает ход событий в задуманном направлении, используя для этого самые разнообразные факторы, в том числе и человеческие страсти. Но если говорить о сквозной стратегии «Восьмого дня», т.е. о макроистории, то она заключается в создании на Земле путем последовательных Откровений разного уровня полноты ряда сменяющих друг друга и существующих параллельно друг с другом крупных людских сообществ – цивилизаций. Многоцивилизационная, дискретная модель существования человечества в истории ныне принята всеми специалистами и находит политическое отражение в доктрине «многополярного мира». Цивилизации образуют восходящую цепочку, и предыдущие, более простые, готовят почву для последующих, более сложных. Таким образом, в «Восьмом дне» прослеживается та же эволюционная идея, которая была присуща и более ранним дням творения, когда «траву, сеющую семя по своему роду и подобию» дополнили «большие рыбы, птицы и гады», позже к ним присоединились млекопитающие и наконец вся пирамида видов была увенчана человеком. И точно так же, как в естественной истории многие живые формы, выполнив свое назначение, отзывались Творцом (например, динозавры), так и в человеческой истории многие цивилизации, становясь ненужными для дела Домостроительства, исчезали с лица Земли. За всю историю Тойнби насчитал двадцать две цивилизации, а в середине двадцатого века обнаружил всего пять (западнохристианскую, православную, исламскую, индуистскую и дальневосточную). Если не говорить о цели исторического процесса, а ограничиться его динамикой, то между наукой и богословием нет никаких расхождений. Но как только мы коснемся цели истории, между ними возникает не просто расхождение, а полнейшее взаимное непонимание. Наличие в истории цели подразумевает, что история закончится. Если история будет бесконечной, она будет бессмысленной, ибо смысл всякому делу придает его завершение. И вот, в вопросе о завершении светская наука демонстрирует полную беспомощность. Даже те ученые, которые допускают конец истории (а таких становится все больше), представляют его в виде экологической или ядерной катастрофы. Но такой конец истории так же не придает ей смысла, как и дурная бесконечность.

Учение Христа дает предельно ясное решение этого вопроса, которое должно быть нами принято как Откровение. Подобно тому, как цепочка видов заканчивается на самом разумном существе – человеке, так последовательность цивилизаций заканчивается самой совершенной, т.е. обладающей максимально возможной для человека полнотой истины. Этой заключительной для исторического процесса цивилизацией является православная цивилизация.

В этой исторической концепции для нас, русских, нет ничего нового. Это не что иное, как сформулированный еще в конце XV века тезис инока Спасо-Елеазаровского монастыря Филофея «Было два Рима, Москва – третий Рим, а четвертому не быти». Действительно, это главная линия Домостроительства, сохраняющая полноту истины, данную человечеству самим воплощенным Богом от апостольского первого века до конца времен. Филофей не был, конечно, первооткрывателем этой концепции, она тогда буквально висела в воздухе, поскольку Византийская империя доживала последние дни и перед всеми христианами стоял вопрос о преемстве православия. Сами греки писали великому князю Московскому: «Ты теперь единственный на свете православный государь». То, что сейчас яростно оспаривается русофобами как ничем не оправданное  «мессианство», в те времена было очевидностью, которую и обсуждать-то особенно нет надобности. Пятьсот лет, начиная со святого Владимира, Русь готовилась взять на свои плечи груз Истины, который можно сравнить с крестом, и когда Царьград изнемог под его тяжестью, понесла его дальше. И должна донести его до окончания веков, ибо четвертого Рима не будет. Хотим мы этого или не хотим, нам придется в конце времен свидетельствовать перед гибнущим в грехах человечеством о Христовой правде. Именно для этого Творец пестовал нашу русскую православную цивилизацию, придав ей необходимые для исполнения ее миссии черты.

Эта завершающая историю русская цивилизация, в полном соответствии третьему закону Данилевского, оказалась необыкновенно устойчивой. Шкала наших ценностей, возникшая в XI веке, не изменилась до наших дней. Она не менялась даже при семидесятилетнем господстве государственного атеизма. Как отмечают сегодня все историки, «Кодекс строительства коммунизма» повторяет почти слово в слово Нагорную проповедь, только провозглашается она от имени не Христа, а мифического «пролетариата», рупором которого является партия. Смехотворная карикатура на Евангелие с шумом рухнула, и авторство нравственных заповедей возвратилось к Тому, кому оно и принадлежит.

Эти Божественные заповеди живут в сердцах русских людей, готовя их к выполнению миссии последнего свидетельствования. Они и сформировали их структуру сознания, которую не смогут изменить никакие русофобы. Главные ее черты – любовь к философским рассуждениям, за которой кроется жажда богопознания, стремление ко всему возвышенному, непреоборимая тяга к справедливости, осуждение корыстолюбия и стяжательства, самоотверженность, выносливость и колоссальное терпение, за которое после окончания войны поднял тост сам товарищ Сталин. Терпение это ярче всего проявляется в отказе от «демократического» порядка жизни, где народные массы якобы участвует в политике, а на самом деле дают себя одурачивать демагогам и прохвостам. Об этой русской черте хорошо сказал Константин Аксаков в записке, поданной взошедшему на престол царю Александру Второму:

«Русский народ государствовать не хочет. Он хочет оставить для себя свою неполитическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт – жизнь мирную духа. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной – народной жизни внутри себя. Как единственный, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: “Воздадите кесарево кесарю, а Богово Богу”; и другие слова Христа: “Царство Мое не от мира сего” и потому, предоставив государству царство от мира сего, как народ христианский избирает для себя иной путь, путь к внутренней свободе и духу, к Царству Христову: “Царство Божие внутри вас есть”».

Русский народ обладает и массой недостатков и даже пороков, но они не помешают выполнению им своей свидетельской миссии, которое обеспечат ему перечисленные нами особенности его сознания. Совокупность этих духовных качеств и образует душу той России, которую мы любим. Но тот, кто любит Россию, должен любить и ее душу, т.е. образующие ее духовные особенности. Но поскольку эти особенности нацелены на определенный  результат, этот результат должен быть для него серьезным делом, которому надо служить. Вот и ответ на наш исходный вопрос: русским вправе считать себя всякий, кто искренне может присоединиться к словам гениальной песни о России:

                                                         Немало я дум передумал
                                                         С друзьями в далеком краю,
                                                         Но не было большего долга,
                                                         Чем выполнить волю твою.

                                                         Желанья свои и надежды
                                                         Связал я навеки с тобой,
                                                         С твоею суровой и ясной,
                                                         С твоею завидной судьбой.

Неизвестно, в чем видел судьбу России Михаил Исаковский, но мы-то ее знаем. Она состоит в том, чтобы ее сыновья исполнили последнюю Божью волю и, все перетерпев, перешли из своей земной родины в Небесную.