TRM7

ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №7 ("Национальный вопрос в России")

Александр Исаакович ЗЕЛИЧЕНКО
психолог, историк, культуролог (Швейцария)

Есть множество определений того, что по-гречески называют «этносом» (έθνος), по-латыни «нацией» (natio), а по-русски «народом», – тех крупных сообществ, которые в своей совокупности и составляют все человечество. Реальность этих сообществ не вызывает сомнений, мы ясно видим, что они существуют. Но определить их «по-научному», «материалистически» не получается.

Вот так, например, определяет «нацию» Большая советская энциклопедия:

Историческая общность людей, складывающаяся в ходе формирования общности их территории, экономических связей, литературного языка, некоторых особенностей культуры и характера, которые составляют ее признаки.

Такие, «научные» определения не приближают к главному – к пониманию, что ответственно за целостность конкретного – я все же буду использовать русское слово «народ», – так вот, за целостность конкретного народа и его отличия от других народов. Вопрос этот только кажется теоретическим. На самом деле он более чем «практический» – тот или иной ответ на него, определяя самосознание народа, определяет и его поведение.

Так что речь здесь не об интеллектуальных играх высоколобых теоретиков. Это только на первый взгляд может показаться, что нет смысла пытаться точно сформулировать, что такое русскость и кто такие русские и что отличает русских от нерусских, когда интуитивно это вроде бы и так понятно. Но в том-то и дело, что интуитивно разным людям это понятно по-разному, и, более того, одному и тому же человеку в разных ситуациях это бывает понятно тоже по-разному. Для одних Окуджава и Искандер – русские, для других русские – только Иванов и Петров.

Так что вопрос о том, что ответственно за русскость, совсем непрост. Кровь? Но самые русские русские то и дело обнаруживают в своей «крови» примеси. Местожительство? А как же русские в Литве? Или в Париже? Язык? Но простые труженики не понимают профессоров, а большинство из русских не понимает ни церковно-славянского пения, ни летописей. Самоназвание? Но всегда ли назовут себя русскими, например, карелы? При одних обстоятельствах назовут, при других – ни в коем случае. И уж точно не так называли себя тверичи или новгородцы. Самосознание? Но совсем не многие русские на вопрос «Кто ты?» прежде всего скажут: «Я – русский». Гораздо чаще человек сначала сообщит свое имя, затем профессию, затем семейное положение, черты характера, а что касается своей «русскости», то до нее он может и вообще не добраться. Национальный характер? Но что это такое? Какие черты считать национальными? Пьянство или щедрость? Удаль или доброту? Бесшабашность или свободолюбие?..

Впрочем, здесь мы в самом деле приближаемся к чему-то такому, за что можно попробовать ухватиться. Однако, сделать это «по-научному», «материалистически» не получится. Потому что у «материалистов» просто язык прилипает к нёбу, когда нужно назвать то, что делает русских русскими. Это нельзя пощупать руками и нельзя определить сколько-нибудь корректно, потому что это – сущность другого плана, которая не укладывается в «научные» слова. Она другая, и она больше «научных» слов. Это – душа. Русских делает русскими русская душа. Точно так же, как римская душа делала римлянами римлян, а немецкая – делает немцев немцами. Вот какое ключевое слово не поворачивается произнести язык «материалистов».

Души разных народов отличаются друг от друга – и не только своим содержанием. Есть души-муравьи, а есть души-слоны. Есть души-старики и души-дети. Первые одеты в богатые культуры, вторые – только в мечты. Более того, два состояния одной и той же души могут отличаться друг от друга не менее сильно: в юности народа его душа молода, а через несколько веков старится. Именно это разнообразие и не позволяет дать сколько-нибудь корректное определение того, что все «и так» чувствуют. Но определения здесь и не нужны. Сами по себе они не помогают знакомиться с душой народа.

Что такое русская душа? Мы видим ее проявления двояко: и в русской культуре, и в русской психологии – как сплав русских психических черт. Одна из таких русских черт – любовь к России. Каждый русский чувствует в себе этот стержень жизни, который и определяет саму ценность, сам трепет этого слова – «русский». Не важно – кричит ли человек о своей любви к России на каждом углу или целомудренно хранит ее в глубине сердца, стесняясь выплескивать сокровенное наружу. И истеричный крик «Я русский!», и застенчивая неспособность назвать себя русским равно связаны с чувством причастности, и даже не просто причастности, а неразрывной связанности со всеми русскими радостями и горестями. Именно она, эта причастность-связность, заставляет воспринимать общие радости и горести как свои, даже когда кажется, что они не имеют к тебе прямого отношения. Так этой нашей общей «повязанностью» проявляют себя русская душа и русская судьба – и та и другая «одна на всех».

Но и в культуре, и в психологии мы видим только внешнюю сторону души, только ее проявления. А сама душа – то, что проявляет себя в культуре и психологии, – это другое. Душа народа существует в душах отдельных людей, лишая их отдельности и превращая в общность – в русский народ. Душа народа связана и с душой земли, на которой живут русские люди. Но она не сводима ни к совокупности индивидуальных душ, ни к душе земли. И прежде всего потому, что душа народа – это не теоретическое измышление, а реальное живое существо.

А для того чтобы ощутить реальность этого кажущегося «материалистам» эфемерным, если вообще не придуманным создания, нужно познакомиться с его жизнью – от дня рождения до нашего времени. Биография нашей души, русская история – это история того, как, оставаясь неизменной в своем внутреннем ядре – душе души, русская душа росла, взрослела, зрела, расцветала, в общем, готовилась к своей миссии. Только такое видение превращает нагромождение фактов и домыслов, перемешанных с возгласами «Вот как мы их!» и всхлипами «Эх, как они нас!», в историю.

Споры о происхождении русских крутятся вокруг двух вопросов. Кто такие славяне и откуда они появились в Приднепровье и на Ильмене? И кто такие варяги – скандинавы, или германцы, или вообще западные славяне? Но за двумя этими вопросами стоит один, который и доводит спорщиков до хрипоты, – важнейший для самоопределения вопрос: «Кто мы такие?»

Вопрос не академический: если мы «забывшие свое отечество» западноевропейцы – потомки шведов или «немцев», наш путь ведет «назад – в Европу»; если мы чистые славяне, у нас особый, славянский путь; если мы пришли из Ирана, то мы арийцы и наш путь арийский, а если признать нашими предками степняков, то наш путь «евразийский».

К счастью вопросы, на которые так напряженно ищут ответ историки, для понимания русской судьбы не имеют никакого значения. Русские с равным успехом могли бы быть потомками негров, чукчей или французов – это никак не сказалось бы на нашей исторической судьбе, потому что судьба эта не негритянская, не чукотская и не французская. И она не скандинавская, не немецкая, не иранская, не степная и даже не славянская. Она русская. И как таковая не только не сводима ни к одной из судеб биологических предков русских, но из ее полотна даже нельзя вытащить скандинавские или славянские «нитки». Другая она потому, что у русских своя, не скандинавская и не славянская, не монгольская и не немецкая, а русская душа. И чтобы почувствовать это, не нужны никакие исторические изыскания. Достаточно заметить, как русские непохожи не только на скандинавов, но и – удивительно, как наши славянофилы умудряются этого не замечать, – на славян.

Мифы русской истории настолько пропитаны политическим заказом, что в них порой вообще не выделить фактическую основу. Это относится и к истории призвания варягов. Так сегодня, когда униженная Россия задыхается в поисках своей ясно ощущаемой всеми, но никак не выговариваемой самости, этот миф пытаются перекроить на новый лад: появляются забавные попытки сделать варягов (то есть «чужаков», именно такое значение закрепилось за словом «варяг» в русском языке) «нашими», «русскими», славянами. (И самое интересное – «модернизаторы истории» отчасти правы. Варяги и в самом деле наши, русские. Только они не были русскими изначально (в частности, потому, что изначально и самих русских не было) – они стали русскими.)

Но миф о «наших варягах» появился сегодня. А в то время, когда писались учебники, по которым все мы учили историю, политический заказ был другим. Тогда для обоснования европейского происхождения русских и наших «обязательств перед Европой» история про варягов была как нельзя более кстати. Настолько кстати, что, даже если бы вообще не было ничего подобного, варягов нужно было бы придумать.

Возможно, первым европейским историкам России и в самом деле казалось, что, если бы варягов на Руси не было, их стоило бы придумать. Но в данном случае придумывать что-либо не было нужды – скандинавы действительно присутствовали у колыбели русских. Это факт, спорить с которым невозможно. Но не только невозможно – если правильно понять этот факт, то окажется, что даже самым патриотичным патриотам спорить с ним и ни к чему.

В последней трети первого тысячелетия скандинавы двинулись на юг. Западные ветви этого движения основали Нормандию, завоевали Англию, докатились до Южной Италии и Сицилии, а позднее и до Греции. Это было такое же нашествие «варваров» на культурный мир, какое раньше привело к падению Рима и каким позже станет нашествие монголов на китайцев и мусульман. Свирепые северные орды шли на юг, сметая все на своем пути. Но постепенно они окультуривались и утрачивали значительную часть своей свирепости.

А восточное крыло того же движения накрыло территорию от Днепра (для торговли с Византией) до Волги (для торговли с Персией). Они-то, «восточные скандинавы», и были первыми, кто назвал себя «русами» или «росами». Сомневаться в этом нет никаких причин – несколько письменных источников с достаточной ясностью свидетельствуют о том, кем были первые русы. Все авторы – и византийские, и арабские – четко различают скандинавов-«русских» и славян. (Это различение русских и славян сохраняется долго и в самой России – оно встречается, например, в списках «Русской правды» еще в 15-м веке.)

Первые записанные «русские» («росские») слова явно скандинавского происхождения. Не говоря уже об очевидно скандинавских именах: Олег, Ольга, Игорь, название одного из центральных русских городов (скорее всего, речь идет о том, который позднее будут называть Великим Новгородом) – Немогард, а имя сына Ольги и Игоря, известного нам как Святослав, звучало Сфендослав. У Константина Багрянородного четко видно различие «русского» и славянского языков, когда он приводит двуязычные названия Днепровских порогов, с переводом с обоих языков на греческий. Скандинавское влияние на «русский» язык очевидно. Например, «русский» Улворси (Holmforsi – «остров-водопад») соответствует славянскому Островунипрах («остров-порог»); Геландри (Gaellandi –«громко звучать») – порог, который еще совсем недавно назывался Звонец; Аифор (этимология не выяснена: либо от Aeifors – «водопад на волоке», либо от Aifor – «всегда стремительный») – по-славянски Неасит (его недавнее название Ненасытецкий); Варуфорос (Barufors – «порог волны») – по-славянски Вулнипрах (недавно – Волнисский); Леанди (Leandi – «смеющийся») – по-славянски Въручии («пузырящийся»); Струкун (от Struk – «узкая часть русла», «теснина») – по-славянски Напрези («на стрежне»).

Но из того, что первые «росы» были скандинавами, вовсе не следует, что русские – это скандинавы. История появления русских гораздо интересней.

В отношении монголов мы отчетливо понимаем, что их восточное крыло стало буддистами, а западное мусульманами. Но мы совсем не видим, что скандинавские орды точно так же раскололись на две ветви. Правда, мы более-менее отдаем себе отчет в том, что западные скандинавы, смешавшись с коренными жителями Франции и Англии, стали англичанами и французами. Но мы совсем не понимаем того, что восточные скандинавы стали... русскими. А не понимаем мы этого, прежде всего потому, что не понимаем, кто такие «русские». Мы фантазируем на тему о том, как восточноскандинавская орда (те, кого современники называли «русами») покорила славян и основала русскую государственность. Но эти фантазии не помогают понять, что же происходило дальше, потому что дальше начинается что-то совсем непонятное. Прежде всего оказывается, что покорители почти никак не повлияли на язык покоренных. Никакого сравнения ни с влиянием скандинавских языков на английский, ни с теми следами, которые оставили в русском немецкий и французский языки, хотя ни немцы, ни французы Россию не завоевывали (в общепринятом смысле). Скандинавского влияния в русском языке практически нет. Но мало того – еще меньше, чем в языке, скандинавского в русских душах. У русских нет «родства душ» ни со шведами, ни с норвежцами. Современная скандинавская культура: Григ, Ибсен, Стриндберг, Гамсун, Бергман, Лагерквист, Хель – находит живой отклик у русских не из-за этнопсихологического родства. Конечно, общие черты есть: сдержанность, выносливость, неприхотливость и терпеливость. Но эти черты есть не только у русских и скандинавов, но и у всех обитателей северных лесов, например у финнов или канадцев.

Но загадка варягов не только в том, что, несомненно присутствуя при нашем рождении и даже, возможно, будучи одними из наших родителей, варяги никак не повлияли на русских. Не менее таинственно и то, что они вообще как-то почти бесследно исчезают из русской жизни – летописи упоминают о варягах все реже. (Правда, те же списки «Русской правды» 15-го века еще содержат статьи, относящиеся специально к варягам, но здесь речь идет явно не о потомках дружинников Олега, давно ставших русской аристократией, а о приезжих иностранцах-северянах.) Куда же они делись? Оставим пока этот вопрос и обратимся к другому факту – факту, который настолько удивителен, что, будь он не фактом, а предположением, в него не только никто бы не поверил и но и мало кто вообще обратил внимание на столь экстравагантную мысль. Но это не предположение; это факт.

Непохожесть русских на скандинавов – это мелочь. Она несомненна, но она не так сотрясает основы нашего самосознания, как другой, столь же очевидный, но остающийся таким же незамечаемым факт. Не меньше, чем на скандинавов, русские непохожи на славян. Несходство русских с поляками, чехами, словаками, словенцами, сербами и хорватами поразительно. Конечно, похожи языки. Но, пожалуй, трудно назвать другую общую черту, кроме, может быть, обостренной национальной гордости, «самолюбия», «самостийности», которая одинаково присуща сербам, полякам и русским. Да и та отнюдь не характерна ни для белорусов, ни для чехов, ни для хорватов.

Эта разность между русскими и славянами обнаруживает себя постоянно. Взять хотя бы далеко не братские отношениях между ними, которые мы наблюдаем всю историю, вплоть до сегодняшнего дня. Впрочем, с большинством западных и южных славян до 19-го века отношений у русских вообще не было. Связи русских с греками были теснее, чем с хорватами или с болгарами. Плотные контакты были только с поляками. Но уж эти-то отношения братскими не были точно. Какое уж там братство, когда «спор славян между собою» был откровенной враждой. И «семейного» в ней было не больше, чем в любой другой ненависти одних людей к другим. Для Украины вхождение в Россию было совершенно естественно, а для Польши стало национальной трагедией: Польша рвалась из Российской империи куда сильнее, чем из Германской или Австро-Венгерской, и куда сильнее переживала «русское иго», чем, например, Финляндия. Для России польская агрессия Смутного времени – страница истории куда более мрачная, чем нашествие Наполеона, и как ни старались позднейшие историки, черня «татарское иго», но и более мрачная, чем «иго». На самом почетном месте в Москве стоит памятник не Дмитрию Донскому и не Ивану Калите, не Кутузову, а Минину и Пожарскому.

Конечно, русские, воевавшие под Шипкой и Плевной (в отличие от русских, усмирявших польские восстания), чувствовали себя освободителями братьев. Но чувство благодарности у освобожденных болгар, не говоря уже о сербах, к русским было не более горячим, чем, например, у греков. Да и сегодня среди европейских славян, включая и бывших югославов, которые не были под «коммунистической пятой» СССР, нет никого, кто относился бы к России с симпатией. Для всех них русские вовсе не «братья-славяне». И дело не в «азиатской» примеси в русской крови. У южных славян она не меньше. Дело – в разных народных душах.

В 19-м веке растущее осознание русскими своей неевропейскости привело к появлению «славянофильства». Но это был компромисс. Европа не могла позволить нам понять, кто мы такие на самом деле. (Я имею в виду не конкретных людей и не конкретные группы антирусских заговорщиков, а всю совокупность европейских идей, на которых воспитывалась Россия в 18–19-м веках, – начиная от общемировоззренческого «европоцентризма» и кончая конкретными политическими интересами.) Европейская логика была проста: славяне – это хотя и второсортные, но все же европейцы. Так пусть русские и считают себя славянами. Впрочем, славянской самоидентификации помогало и упрощенное, механистическое мышление «научного» 19-го века – если мы говорим по-славянски, значит, мы славяне. Хотя в истории и бессмысленно любое сослагательное наклонение, но, появись вместо славянофильства «русофильство», европейские интересы на востоке были бы ущемлены гораздо сильнее. Вряд ли «русофилы» так же рвались сражаться с Портой за освобождение своих единоверцев и «братьев по крови». (Впрочем, вопрос о «крови» для славянофилов был менее важным, чем вопрос о языке. Иначе бы они заметили, что болгарская «кровь» не слишком славянская.)

Стоит только на минуту разрешить себе усомниться в привычном «русские – это славяне», как начинаешь замечать несходство русских и славян едва ли не во всем. И прежде всего, конечно, в истории. Мы знаем, что первые славяне были сильными и энергичными. На юге они захватили чуть ли не все Балканы, и не у кого-нибудь, а у Византии. На западе сильно потеснили отнюдь не слабых восточных германцев – саксов, которых не мог одолеть сам Карл Великий. Западные и особенно южные славяне строят крепости и города и буквально штурмом врываются в историю. Полупрезрительное отношение к ним римских историков в 4–6-м веках к 10-му веку сменяется смесью страха и уважения. А «восточные славяне»? Они кажутся совсем другими людьми. В отличие от своих западных «кузенов» городов «восточные славяне» не строят. А позднее они как-то беспрепятственно покоряются малочисленным варягам. Мирные и безобидные землепашцы, платящие дань варягам, непохожи на родственников покорителей всей восточной части Европы. Их отношения с угрофиннами выглядят едва ли не идиллией. Например, они умудрились так «завоевать» угрофинские земли – те самые, названия которых (Москва, Угра и т.п.) и сегодня недвусмысленно говорят о том, кто были первыми обитателями этих мест, – что не осталось никаких следов этих войн.

И тем более удивительно превращение этих мирных землепашцев, после того как через них прокатились варяги. Легко поддавшиеся северным завоевателям, «славяне» вдруг становятся грозой всех соседей. И вроде бы уже без всяких норманнов. И вроде бы все это происходит, когда остальные славяне свой боевой дух уже несколько веков, как порастратили, и мирно живут на отвоеванном месте под солнцем – на юге и востоке Европы. И когда еще совсем недавно ужасавшие европейцев северяне тоже становятся куда более смирными.

Но заметнее всего разность русских и славян видна даже не в истории – и раннюю историю славян, и раннюю историю русских мы знаем все же очень мало, – заметнее всего она видна в непохожести народных культур. Жизненный ток древней русской культуры сугубо русский, а не общеславянский. Русские песни непохожи даже на белорусские и украинские. И уж совсем непохожи на песни других славян. То же и со сказками. Веселья изделий русских мастеров не встретишь нигде в славянском мире. Как не встретишь там ни русского задора, ни лукавой усмешки русских старичков-лесовичков.

Мы привыкли считать, как нечто само собой разумеющееся, русских славянами на основании сходства языков. Но этого недостаточно. Современный французский относится к латыни примерно так же, как русский язык к древнеславянскому. Но количество римской (уроженцев Рима и небольшой области вокруг него) «крови» в жилах французов ничтожно, во всяком случае меньше, чем «крови» марокканцев или сенегальцев. Мы видели совсем недавно, как русский язык становился родным для десятков миллионов людей без капли славянской «крови». Сколько немцев не знали немецкого, армян – армянского, татар – татарского! А сколько было смешанных браков! Сменись еще несколько поколений – и при немного более разумной национальной политике «советский народ» стал бы настолько однородным, что из него уже было бы не выделить исходные составляющие. Вероятно, что-то похожее, только в гораздо меньших масштабах, происходило и при рождении русского народа.

И в то же время насколько непохожи русские на других славян, настолько же похожи они на своих соседей-неславян. Попробуй сегодня отличить мордвина от русского – один народ. А казаки – «русские из русских»: много ли в их жилах славянской крови? Совсем другой фенотип, чем у вологодцев или рязанцев, ясно говорит, что не так уж и много. Черные чубы, горбатые носы (как и черкески) – все это наследство Стенькиной персидской княжны. Но казаки и в самом деле «русские из русских». Только не по крови. А потому что, их душа – русская.

Оттого-то мы и не можем решить вопрос о «крови», что нам ни к чему его решать: «кровь», язык и душа связаны, конечно, но отнюдь не тождественны. И вопрос о происхождении русских с точки зрения этнопсихологии и культурологии совсем не кажется таким очевидным, каким он кажется с точки зрения лингвистики.

Если просуммировать все имеющиеся у нас факты, то они таковы. В последние века первого тысячелетия на пространстве от Буга до Волги и от Новгорода до Черного моря встретились скандинавы, славяне, литовцы, печенеги, хазары и лесные угрофинны. И закипел котел общей жизни. Можно пофантазировать, что скандинавы завоевали славян, или скандинавы отвоевали славян у хазар, или даже скандинавы освободили славян от хазар. Но все это совершенно не важно. Важно, что все первые века русской истории одной общей жизнью зажило множество «Россий», включая и неславянские, например половецкую или литовскую «России»; долго после рождения – все детство русских – военные союзы отличались большой причудливостью: объединение владимирцев, скажем, с половцами против новгородцев и, например, литовцев было самым обычным делом. Не менее обычными были, конечно, и межплеменные браки. В общем, это был разноплеменный котел. И вот как раз из него, из этого котла, и появляются русские – люди с особой душой.

Эта особая душа и создала нас. Душа, а не язык и не «кровь». Поэтому-то русские и теряли так быстро сходство со своими биологическими родителями (не важно, кем эти родители были – славянами, угрофиннами, степняками или скандинавами) и становились сами собой, «своими собственными» – русскими. В русские города превращались варяжские торговые фактории Киев и Новгород. Русскими становятся и дружины, которые опустошали Византию, Болгарию, Хазарию.

Нужно специально зажмурить глаза, чтобы не видеть за всем этим по историческим меркам моментальным «русскогенезом» мощной внешней силы – силы, создавшей русскую душу и посеявшей в душах отдельных людей, которым предстояло стать русским народом, русский архетип. За несколько десятилетий, в конце 9-го – начале 10-го века, она дала нам душу и тем самым из человеческого материала, оказавшегося в тот момент на территории, которой было определено стать Россией, «сделала» нас: котёл разноплеменья в сравнительно короткий исторический период был переплавлен в единый русский народ - народ, пышущий энергией, ужасавшей его соседей.

А вот за основу языка рождающегося народа был принят один из славянских диалектов. На этом языке говорили дети славянок, изнасилованных налетевшими варягами, и дети приведенных в Киев из Степи пленных печенежских красавиц. Подрастая, эти дети уже считали себя русскими – не важно, произносили ли они это слово или нет. Но славянскость нашего языка делает нас славянами не больше, чем «романскость» французского делает французов римлянами. И в этом смысле, даже будучи еще вполне славянским, еще не «засоренным» всеми поздними заимствованиями, наш язык изначально был русским – языком нового народа.

Были ли славяне главной составляющей в «русском котле»? Может быть, да, а может, и нет. Но это не важно. Различия между чистокровным славянином и чистокровным печенегом стирались, когда их души становились русскими.

Насколько можно считать новорожденную русскую душу «суммой» душ ее «родителей» – душ народов, «отдавших русским свою кровь»? Нельзя ли свести все к генетике, к наследованию психического облика и не придумывать никаких «душ»? Нельзя. Потому что русский характер не похож ни на один из «родительских». Безусловно, «родители» передали русским что-то от себя, но это «что-то» не становилось главным в русской душе – оно вносило только дополнительные штришки в общую картину, задуманную и написанную совсем другим Живописцем. Такие же штришки будут вносить на протяжении всей русской истории и другие народы, которые окажутся в «русском котле» и выйдут из него русскими.

Поэтому русским историкам и бессмысленно углубляться в «тьму веков» дальше 9–10-го века – времени появления русской души. Конечно, многим кажется увлекательным рыться и в 7-м, и в 6-м, и в 4-м веке, а то и раньше, разыскивая предков славян среди аланов, или вандалов, или асов, или готов, или гуннов... Апофеозом такого взгляда на историю стали (не одобряемые, впрочем, академическими историками) попытки отодвинуть начало русских на несколько тысячелетий, выведя племя из Индии и проведя его через всю мировую историю, под сладостные восклицания: «Как мы показали римлянам!» или «Как мы покорили Балканы!». Но все это беспочвенные мечтания. У каждого человека есть родители, и в поисках «первородителей» можно дойти до обезьян (да и там не успокоиться). То же относится и к народам. Но как отдельный человек не существует (как данный конкретный человек), пока не родится, так же не существуют до своего «рождения» и народы. До 9–10-го века русских не было. Конечно, были их «родители»: славяне, скандинавы, балтийские племена, лесные угрофинские племена, степняки-печенеги, хазары. Но по отношению к русской истории и история славян, и история угрофиннов, и история скандинавов... – это ветви предыстории. Так были написаны учебники по истории СССР – с главами о древней истории всех народов, ставших русскими: народов Средней Азии, Кавказа, Скифии и т.д. Но мы начинаем автобиографию со своего рождения, а не с рождения родителей, и точно так же нам нужно отделять предысторию от истории.

У народов есть не только души, но и тела – те люди, которые в совокупности образуют народ. Каждый человек – это клетка тела своего народа. Народ живет жизнями отдельных людей, так же как тело живет жизнями отдельных клеток.

Работа, которую делает тело народа, «задает» ему душа. И так же как тело отдельного человека формирует «физиологическая» часть души по своим «генетическим программам», душа народа формирует тело народа. Делает она это, внедряя в души отдельных людей свой «вирус» и заражая их своей русскостью (или немецкостью, или японскостью). Результатом такого заражения становится привязывание индивидуальной души к душе народа – человек начинает осознавать себя частью народа (на языке психологии – отождествляется с народом) и жить жизнью народа, а точнее, начинает отдавать свою жизнь, для того чтобы народ жил его жизнью. Так, поглощая все больше и больше индивидуальных душ, душа народа и растит его тело. Обычно душа народа захватывает души детей его «клеток». Но заражаются и души эмигрантов, да и просто всех тех, кто прикасается к жизни народа.

Удивительная особенность русской души – ее агрессивная алчность. Всю свою жизнь она захватывает души самых разных людей, превращая тем самым их «владельцев» в русских. Обрусение происходит незаметно, но необратимо: вытравить из себя русскость, после того как «заразился» ею – не важно, через любование русской природой, восхищение русским искусством или просто ощутив теплоту общения, – уже невозможно. Русскость в душе человек проносит, где бы он ни жил. С нею он и умирает.

Жадно «глотать» все новых и новых людей русская душа начала, едва появившись на свет. Уже самая ранняя русская история рассказывает нам, как одновременно с рождением русского народа исчезали его соседи – от воинственных варягов до мирных кривичей. Причина всех этих загадочных исчезновений была простой – исчезнувшие просто растворялись в русском котле. Но этой пищи нашей душе было мало. Ей был нужен котел больше – больше людей, которых можно было бы сделать русскими. Получить такой котел помогло ей «иго».

В отношении «ига» мы во власти мифов даже больше, чем во всей остальной истории. Конечно, тем, кто хотел доказать «европейскость» России, нужно было назвать это время «игом» и придумать историю о том, как в первой половине 13-го века Русь была оккупирована иноземным агрессором – монголами, как потом она промучилась под варварским игом не менее двухсот лет, и даже о том, как героически, «грудью» Россия заслоняла эти страшные двести лет от ужасных татар культурную Европу.

В принципе, если закрыть один глаз, прищурить другой, нагнуть голову к коленке и оттуда посмотреть на историю, «иго» можно увидеть и таким образом. Но без подобных стараний русская история 13–15-го веков видится иначе.

Если отвлечься от того, что, когда нас завоевывают, это «оккупация», а когда мы – «расширение границ», Батыя можно сравнить, например, с Иваном Грозным или Сталиным, когда первый подчинял себе Новгород и Казань, а второй – скажем, Прибалтику. Главным в «иге» было не то, что нас завоевали, а то, что мы, множество мелких «Россий» – крошечных государств с одинаковым языком и одинаковой религией, – стали частью гигантского централизованного евразийского государства: русские княжества вошли в ордынское царство (летописи называют правителей Орды царями, а иногда и цезарями, то есть императорами, в то время как русских правителей – только князьями). Конечно, это не могло произойти бескровно, но нашествие Батыя было далеко не самым кровавым эпизодом в русской истории. Вряд ли жестокость монголов была страшнее жестокости, с которой удельные князья обрушивались друг на друга. Впрочем, это-то как раз и не так важно. Потому что если сам процесс вхождения в централизованное государство, конечно, был болезненным (другим он быть и не мог), то назвать «мучениями» жизнь русских под «игом» нельзя никак.

Сейчас уже предпринимаются (и даже не единичные) попытки посмотреть на «иго» непредвзято. Что было больше – дань, которая уходила в Орду, или те поборы, которыми обложили крестьянина «свои» помещики-крепостники или «своя» сталинская советская власть? Чье «иго» было более «иговым»? Дань была совсем небольшим налогом, уплачиваемым «царю» за спокойную жизнь в сильном государстве: за мир, за безопасность границ (европейцы и помыслить не могли напасть на Орду), за внутренний порядок, за обуздание своеволия и произвола «своих», которые бывали хуже любых иноземцев, – в общем, за те условия, в которых могли расти и крепнуть государственные институты будущей Московии, русское православие, русское самосознание и русская культура. Под «игом» Россия пережила высочайший взлет искусства, пик русской иконописи: Феофан Грек, Рублев, Дионисий... Другими словами, «иго» создало Россию. Интересное же это было «иго»!

Поэтому-то мы и не видим (хотя нас и приучили так думать), чтобы русские люди 14-го века хотели избавиться от «ига» или хотя бы чувствовали себя под игом. Конечно, были и «сепаратисты» – и «самостийщики», и «западники» (они-то и получили вместо мнимого монгольского «ига» более чем реальное польское). Были и те, кто хотел большей власти и большего богатства. Кому-то нужно было больше «свободы» для своего «я хочу». У кого-то просто кружилась голова от чужого подстрекательства. Все это мы видим и у сепаратистов сегодняшних. Но, естественно, было и очень много людей, которые понимали пользу «ига» и которые чаще всего умели остудить горячие головы и окоротить корыстный авантюризм. Восстаний не было.

Но, конечно, когда мощное единое государство ослабело, положение стало меняться. Теперь покоя и безопасности уже не было и платить стало не за что. Тогда-то и закончилось «иго». Но закончилось только татарское «иго» для русских, но зато началось русское «иго» для многих других народов, включая и татар.

Нас приучили и мы привыкли видеть то, что было гражданской войной, как войну национально-освободительную. И при этом мы перестаем обращать внимание на факты. Например, как само собой разумеющееся, мы считаем Куликовскую битву кульминацией русской борьбы за освобождение от ига. Но факты говорят совсем о другом. Узурпация власти Мамаем и его прозападная ориентация привели Орду к кризису, который вылился в гражданскую войну. (Впрочем, «заслуга» Мамая здесь не так уж и велика – к кризису Орда пришла бы во всяком случае.) Естественно, русские как граждане единого государства – Орды – не остались в стороне, хотя и не выступили единым фронтом: часть русских поддержала Мамая. И Куликовская битва была не кульминацией освободительной войны русских против татар, а кульминацией внутриордынской, гражданской войны. И победа в ней для русских означала укрепление позиций не в борьбе с Ордой, а внутри Орды. Этой победой русские обозначили рост своей силы и, значит, своих претензий на лидерство в Орде. Поэтому Тохтамыш – единственный настоящий победитель в Куликовской битве, которого поражение Мамая привело к власти в Орде, – и накинулся так яростно на недавних союзников, которым он был в значительной степени обязан троном. Чтобы укрепить свою власть, ему нужно было уничтожить бывших друзей. Так же, как через много веков Сталин будет расправляться с Каменевым, Зиновьевым, а затем и со всеми другими своими союзниками по борьбе с разными врагами.

В 12–13-м веках в Евразии образовались два котла с расширяющимися стенками, подобные тем гигантским котлам, в которых Римская империя варила в Средиземноморье одну культуру, а халифат на всем юге Центрального мира в другую. Один из образовавшихся котлов был западноевропейским, другой – монгольским. Но их функции в истории были совершенно разными. Западная Европа вела мир вперед, к новой культуре. А монгольский котел обеспечивал для уже переживших свое звездное время культур с центрами в Китае и на востоке халифата возможность поднять в эти культуры народы северо-востока Евразии, включая и русских.

Не нужно даже вводить запретное для историка сослагательное наклонение и спрашивать, что было бы, если русские попали в западный котел. Известно, что стало с теми из русских, кто в самом деле угодил туда. Огромная часть русских оказалась в западном котле, правда, не в 13-м веке, а чуть позже, и, промыкавшись несколько веков, позднее оформилась как украинцы. Завидной их историческую судьбу не назовешь. В отличие от пожилых мусульман юные европейцы не были терпимыми ни в культуре, ни в религии. Славяне – рабы (по-английски Slav – «славянин», slave – «раб»), и только через рабский труд, подобно североамериканским неграм, им предстояло подниматься по культурной лестнице.

Судьба русских, готовящая нас к нашей исторической миссии, была другой: оказавшись «перелитой» из сравнительно небольшого русского котла в огромный ордынский котел, русской душе предстояло превратить ордынский котел в русский, превратить невообразимое множество самых разных народов, варившихся в этом котле, в русских. Зачем же ей было менять ордынский котел, за обладание которым с ней никто не конкурировал, на европейский, вокруг которого сгрудилось множество голодных и сильных едоков и где она рисковала остаться вовсе без пропитания? Самой обречь себя на голод, когда ей было приготовлено обильное угощение, – нет, такой аскетичной наша душа не была никогда. «Сдаться» Орде, чтобы самой стать Ордой, – таков был ее стратегический замысел. Поэтому-то Россия и не рвалась из Орды – она хотела сделать из Орды Россию.

Граждане любого могучего государства, переживающего нелегкие дни, пытаются его спасти. И русские тоже пытались спасти свое государство – Орду. И только когда в 15-м веке его нежизнеспособность в старых формах стала очевидной и эти формы сами собой разрушились, русские занялись созданием новых форм жизни – но жизни того же самого государства. Московское царство с Сибирью, а позднее Российская империя и СССР и стали такими формами. «Монголы» больше не могли быть лидерами государства, и тогда лидерство на себя приняли русские. Вся после-«иговая» геополитическая история русских – это восстановление державы, созданной Чингисханом.

Представим такой (увы! не такой уж невозможный) сценарий развития современных событий. Россия не сможет справиться с деградацией и окончательно утратит лидерство на постсоветском пространстве. И продолжателями русской жизни станут те русские, которые населяют сейчас Казахстан. Я имею в виду не только ту часть казахстанцев, которых признают русскими («соотечественниками, оказавшимися за рубежом») в России, а всех тех, кого назвали бы «русскими», например, французы: и тех казахстанцев, которых мы называем «русскими», и тех, кого мы называем «казахами», и тех, кого мы называем «украинцами», – всех, чьи души жизнь сначала в Российской империи, а затем в СССР сделала русскими, «скормив» их русской душе. Так вот, предположим, что казахстанские русские создадут новый Советский Союз со столицей, например, в Караганде. В этот новый Советский Союз вольются и части современной России, и Украина, и Средняя Азия... В этом случае не важно, будет ли новый Союз называться «Великий Казахстан», или «Новая Россия», или «Евразийский Союз», – при любом названии он будет продолжением СССР.

Нечто подобное как раз и происходило в 15–16-м веках на территории Орды, когда сначала столица единого государства «переехала» из Сарая в Москву, а затем началось продлившееся до 19-го века «собирание земель». Его эпизодами были и «агрессия» присоединившего к России земли сибирских народов Ермака, и вхождение через много веков в Российскую империю Бухарского и Хивинского ханств. И даже в раздающихся сегодня хотя и карикатурных, но, тем не менее, воспринимаемых простонародьем вполне серьезно призывах дойти до Индийского океана звучат отголоски этого процесса.

Тогда-то, в 15–16-м веках, русский народ и превратился в сверхнарод (в том значении этого термина, которое было введено Даниилом Андреевым), а само слово «русский» приобрело новое, расширенное значение – такое, чтобы «русскими» могли стать и татары, и мордва, и коми, и ханты, и казахи.... Всем им новая Россия «раскрывала объятия». Оттого и оказался таким огромным список знаменитых «русско-татарских» фамилий. Оттого и появляется на наших церквях под крестом полумесяц. Это уже потом, в очередном шовинистическом угаре, придумают, что крест над полумесяцем символизирует победу православия над исламом. На самом деле это символ союза православия и ислама, своего рода «серп и молот» 16-го века. И недаром американцы видят в русских церквях мечети. В это время ислам для православных и православие для мусульман не были исчадием ада. Это было время такой межконфессиональной гармонии, о которой сегодняшние экуменисты могут только мечтать.

Имперская русскость и наше «национальное самоопределение»

То же самое продолжалось и всю историю России после «ига» – одновременно с тем, как Россия расширяла свои географические границы, росло и «тело» русского народа: русскими становилось все больше и отдельных людей, и целых народов. Со времени Петра (хотя началось это еще при Иване Грозном) растет и поток европейских русских. И здесь список фамилий тоже совершенно необозрим. Достаточно сказать, что в числе ста самых распространенных фамилий в дореволюционном Петербурге были Шмидт, Миллер и Шульц (соответственно 178, 165, 140 упоминаний в адресной книге за 1910 год).

Продолжился и еще усилился процесс «расширения русскости» в СССР. Незадолго перед его распадом партийные идеологи сообщили о появлении новой общности (сообщества) людей – «советского народа». Но эта общность появилась гораздо раньше, и ее историческое имя – «русские». Идеологи опасались задеть национальные чувства других «народов СССР», не понимая, как и все мы (это наше общее непонимание уже почти двести лет раздувает в России огонь межнациональной вражды), что названия «русские», с одной стороны, и «украинцы», «грузины», «литовцы» и т.д. – с другой, относятся к сообществам разного масштаба. «Русские» – название не народа, а сверхнарода. Это же отражает и английское слово Russians («русские»), которое относится ко всем жителям и выходцам из Российской империи и СССР. И действительно, «широта охвата» русской души именно такая. Русский язык и русская культура стали родными для людей с самым разным составом «крови». Киргизы, грузины и даже советские корейцы были русскими (не говоря уже о конкретных людях – Айтматове, Церетели или Киме), потому что русскими были их души. Конечно, эти души были еще и киргизскими (грузинскими, корейскими). Но одно другому не мешало. Каждый из нас принадлежит ко многим, разным по масштабу сообществам. Каждый – «член своей семьи», и «член своего сословия», и «член своего народа» и т.д. И так же, как «быть слесарем» не мешает человеку «быть москвичом», «быть грузином» не мешает «быть русским». Однако здесь возникла путаница, имевшая грандиозные последствия.

Защитная реакция «малых» душ народов, не желавших «растворяться без осадка» в «большой» душе сверхнарода, привела к «национальному самоопределению». Началось это, по-видимому, в 19-м веке и приняло форму противопоставления национальных меньшинств «национальному большинству». По сути же дела, это было противопоставление народов сверхнароду. Точно так испанцы могли бы противопоставлять себя европейцам, а тунисцы противопоставлять себя мусульманам. Стремясь сохранить свою «украинскость» или «армянскость», украинцы и армяне иногда были готовы забыть, что и они тоже – русские.

Ответной реакцией стало выделение из естественного сообщества – большого русского народа, сверхнарода – искусственной части – «малого русского народа». «Национальное большинство», которое раньше считало себя просто русскими, теперь стало пытаться обособиться от «инородцев» и создать новую общность – «русских из русских». Но сообщество русских с фамилиями Юсуповы и Ахметовы или сообщество русских с фамилиями Полищук и Иващенко относительно естественно, и еще более естественно сообщество русских с фамилиями Чавчавадзе и Иоселиани. Грузины были грузинами не менее полутора тысяч лет до вхождения в Россию, а украинцы пробыли украинцами не менее двухсот лет до Богдана Хмельницкого. А вот с сообществом русских по фамилии Иванов и Петров все оказалось значительно сложнее. Искусственная идейка «русских из русских, самых русских», которая объединяла ивановых и петровых и противопоставляла их юсуповым и петренко, была ничтожно слаба по сравнению с наднациональным чувством русскости.

Грубо говоря, среди русских оказалось два типа людей – люди с национальностью и люди без национальности (но, конечно, с «наднациональностью»). И часть людей без национальности занялись тем, что стали «делать» себе искусственную национальность.

Именно доминирование наднациональной русскости над национальной объясняет, почему так легко принимал народ в правители, и не в легендарное варяжье время, а всего сто – триста лет назад, чистокровных и почти чистокровных немцев. Все дело в том, что, оказавшись в России, эти немцы становились русскими, подобно тому как становятся американцами все, кто переселяется в Америку. Тем же главенством наднационального объясняется и весьма поверхностный характер русской ксенофобии. Резкие выпады против «инородцев» в 19-м веке направлены разве что против евреев, но на это были особые причины. Но мы ничего не слышим ни об «антимордвинизме», ни об «антибурятстве», ни об «античеченстве». Именно поэтому уже сегодняшние русские так болезненно воспринимают отторжение от России, казалось бы, чужих земель – не только Украины, но и Прибалтики, а сегодня даже еще более чужой Чечни. Для русских и эстонцы, и чеченцы – русские, а Эстония и Чечня – Россия.

Поэтому с такими теоретическими трудностями сталкиваются русские националисты. Непонимание своей наднациональности и попытки придумать себе русскую национальность ведут к таким парадоксам, как «суверенитет России от России», когда, «самоотделясь» от других республик Союза, Россия, по сути дела, просто отрезала от себя треть себя самой. Точно тем же кончаются и любые другие кажущиеся естественными начинания националистов – они сокращают число русских с сотен миллионов до десятков, максимум сотен тысяч своих единомышленников. Поэтому и создается сегодня совершенно комичная ситуация с не переводимым ни на один язык разведением таких, казалось бы, синонимичных понятий, как «русский» и «российский», когда слово «российский» оказывается переводом английского Russian, а из «русского» пытаются сделать «самый российский» (бессмысленное для англичанина the most Russian).

Но распространением русскости на жителей русского государства дело не кончилось. Стать просто наднациональной нашей душе мало. Ей подавай большего, ей нужно стать всемирной. Впервые такая неумеренность ее аппетита обозначилась во все том же 19-м веке, когда русская культура стала разносить русскость по душам людей, которые не то что не жили, но и не бывали в России и не знали русского языка.

Но по-настоящему Россия «вышла в мир» в советское время, когда русскими становились уже и китайцы, и эфиопы, и кубинцы, и ангольцы... Пружина, которая начала раскручиваться с нескольких славянских, скандинавских, угрофинских и степных племен, раскрутилась на весь мир. Такая судьба не снилась и самым отпетым русским шовинистам – русскость, становящаяся (и в том числе вопреки их усилиям) всемирной...

[*] Фрагменты из книги "Свет Жизни". Печатаются с сокращением. Оригинал russkiysvet.narod.ru/r-v-m-r.htm
Высказанные в данной статье мнения не во всём совпадают с точкой зрения редакции.