Александр Витальевич Репников

доктор исторических наук,
главный специалист Российского государственного
архива социально-политической истории        

о социальной структуре общества

Одним из стержневых принципов в системе государственной власти, с точки зрения русских консерваторов являлся принцип иерархии. Современный исследователь верно отмечает, что «монархическое правосознание исходит из того, что люди от природы не равны между собой вследствие воспитания, способностей, наследственности и, следовательно, справедливость требует различного подхода к ним, она остро реагирует на своеобразие людей…»[1]. Критикуя принцип иерархии, оппоненты консерваторов игнорировали религиозную составляющую консервативного мировоззрения, сводя всё к оправданию и обоснованию существования самодержавной власти, привилегий дворянства, отрицанию классовой борьбы и т.д. В то же время далеко не случайно, что наиболее последовательным защитником принципа иерархического строения государства был такой убежденный сторонник православия и самодержавия, как К.Н. Леонтьев.

Убеждение в необходимости иерархии не обязательно является признаком православно-монархического мировоззрения. В этой связи можно упомянуть сторонника «языческого империализма» Ю.Эволу, полагавшего, что «политическая область определяется иерархическими, героическими и идеальными ценностями, отрицающими как плотское, так и отчасти “душевное” довольство…»[2]. Отечественные же консерваторы выстраивали свою защиту  иерархии и естественного неравенства, отталкиваясь именно от православия т.к., по мнению К.Н. Леонтьева, «христианство ... ничего не имеет против новых случаев неравенства...»[3]. Даже будучи несовершенной, «по личным немощам своим», земная иерархия остается отражением иерархии небесной, и венчает эту пирамиду на земле –монарх.

Иерархия как признак «культурного цветения» и сильной государственности, противостоит эгалитарно-демократическим концепциям. Самодержец является верховным арбитром над всеми сословиями, поддерживая равновесие между ними. Государство не может строиться только на основе любви и согласия, но чёткая иерархическая система может ослабить это насилие, распределив его на все слои в обществе. Подобная система превращается в справедливый регулятор требований, предъявляемых к каждому члену общества в зависимости от его положения. В этом случае, чем выше место человека, тем выше его ответственность (в первую очередь перед Богом). Самая тяжелая «ноша», таким образом, ложится на монарха, берущего на себя  всё «бремя власти». Такая система, провозглашающая иерархию всех сфер человеческой жизни и творчества метафизическим законом существования человека, выглядит глубоко порочной с точки зрения как демократических, так и социалистических идеологов[4]. Но сами консерваторы мыслили религиозно и при этом далеко не всегда защитниками монархии и неравенства были люди, имевшие от этой защиты личную выгоду. Поэтому при рассмотрении данного вопроса нужно, прежде всего, исходить из того, что консерваторы были искренне убеждены в том, что неравенство является нормальным состоянием человечества.

Наиболее чётко приверженность иерархии была выражена в мировоззрении Леонтьева, для которого, по мнению современного исследователя, «иерархия всех сфер человеческой жизни и творчества – метафизический закон существования человека и нарушать его – значит вносить в свою жизнь и в общество постоянную враждебность, ущербность, примитивность, пошлость, унылое однообразие»[5]. Идея неравенства была для философа не только религиозной и политической, но и биологической, эстетической, моральной. В отстаивании этой идеи он ссылался не только на Евангелие и религиозных авторитетов, подобно Игнатию Богоносцу, но и на Э. Ренана и Платона. Леонтьев уделял большое значение роли дворянства как особой элиты в российской истории. Законодательное оформление привилегированной роли дворянства было для него одной из главных заслуг Петра I. Следующим этапом стало правление Екатерины II, когда дворянство ещё больше укрепило свои позиции и свою обособленность. Самодержавие и сословная организация общества неразрывно связаны. В своей работе «Славянофильство теории и славянофильство жизни» Леонтьев резко критиковал славянофилов за расшатывание «боковых опор» здания долговечного монархизма. По его мнению, славянофилы, в отличие от притеснявшего их Николая I, изначально не понимали, что «сословный строй в десять раз прочнее бессословного. При существовании крепких и самоуверенных высших сословий, привычных к власти и не тяготящихся ею, –  государства живут дольше»[6]. По мнению Леонтьева, нужно действовать не против привилегий, которые имеет элита, а против движения к всеобщему уравнению. Не отрицая недостатков правления Николая I, Леонтьев замечал: «Вред застоя переродился в пагубу излишнего движения»[7]. 12 мая 1888 г. мыслитель писал, А.А. Александрову о приверженцах славянофильской идеологии: «Все они, от Киреевского до Данилевского (включительно), до Бестужева, до А.А. Киреева, Шарапова и т.д. более или менее либералы, все – более или менее против сословности в России, например. Но... сам Государь за сословия, за новые формы привилегий и неравенства... Сословия суть признак силы и необходимое условие культурного цветения»[8].

С другой стороны, Леонтьев не мог отрицать тот факт, что дворянство все больше проникалось европейскими идеями и становилось в умеренную оппозицию власти. Упадок правящей элиты должен был повлечь за собой активизацию нарождающейся буржуазии, которая стремилась к власти. В этом прогнозе Леонтьев руководствовался аналогичными процессами, произошедшими в Европе в период буржуазных революций. Леонтьевская апология иерархии, сословности, неравенства – все это, так раздражавшее его комментаторов из либерального лагеря, имело глубокие религиозно-философские, и даже естествоведческие корни. Группы и слои неуничтожимы – они только перерождаются и даже при социализме невозможно достичь желаемого равенства. В этом Леонтьев предвосхитил прогнозы Л.А. Тихомирова о грядущем социалистическом неравенстве.

П. Б. Струве верно отмечал, что идеалом государства, по Леонтьеву, была империя, основанная на иерархии: «Понимание государства сочетается у Леонтьева с чрезвычайно острым ... до метафизичски-мистической напряженности возвышающимся ощущением неравенства сил и экономии природы и истории. Природа построена иерархически, история творится с бесконечным множеством неравных во всех отношениях сил. Необходимо сознательное и покорное принятие этой расчлененности и этого неравенства»[9]. Мало кто мог, подобно Струве, увидеть подтекст леонтьевской защиты неравенства. Так, М.Н. Покровский выводил в своей статье о Леонтьеве его защиту неравенства из приверженности крепостной деревне, с которой были связаны «самые дорогие и светлые воспоминания»[10]. В итоге все религиозно-философские построения мыслителя сводились историком-марксистом к вульгарной защите привилегий потерянных в результате отмены крепостного права.

Для самого Леонтьева апология иерархического устройства жизни значила, разумеется, больше, чем защита привилегий. Он отстаивал сам принцип разнообразия и неравенства перед лицом всеобщего уравнения, принадлежал к тому кругу людей, которые, по определению Ю.П. Иваска, защищали в XIX веке «качество от количества, даровитое большинство от бездарного меньшинства, яркую личность от серой массы, дух от материи, природу от техники, истину от рекламы и пропаганды, творческую свободу от плутократии и бюрократии, искусство от прессы»[11].

Сторонники иерархического подхода видели в неравенстве скрепу существующего миропорядка, спасая не свои личные привилегии и свое положение, а само общество, не замечавшее их предупреждений.

К.П. Победоносцев в своих статьях также обосновывал идею элиты, подготовка которой должна была укрепить трон, ослабив влияние ненадежной бюрократии, и стремящейся к уравнению в политических правах буржуазии. В работе «Власть и начальство» Победоносцев акцентировал внимание на том, что твеёдая власть возможна только при существовании школы, воспитывающей новых государственных деятелей на позитивном опыте старых. Такая преемственность приводила бы к тому, что человек, прошедший «школу служебного долга», умел бы приказывать подчиняясь. Лишние знания только затрудняют жизнь «простым людям». Обосновывая иерархическое подчинение религиозными догмами, Победоносцев был искренне уверен в том, что каждая личность должна рассматриваться в рамках тех обязанностей, которые влекло бы за собой её положение на иерархической лестнице. Эти убеждения накладывали отпечаток на всю деятельность Победоносцева, в том числе и в области образования. «Стремление к всеобщему просвещению» было, с его точки зрения, пагубно, т.к. отделяло школу от реальной жизни. Детям нужны конкретные знания и умения, человек не должен отрываться от своей среды и отравлять себя «мечтаниями суеты и тщеславия». Каждый должен занимать свое место, знать свое дело и этому должна послужить профессионализация начальной школы. Учащиеся обязательно должны усвоить такие принципы, как любовь к родине, уважение и почитание Церкви, трепетное отношение к семье. Родина, Самодержец, Церковь, Семья – основные столпы нравственности. Сельская школа предопределяла, что крестьянские дети останутся хранителями крестьянского уклада и не будут претендовать на передвижение в иной социальный статус. «Политика правительства строилась на сохранении сословности в системе народного образования и не допускала замены сословной школы классовой»[12]. В этом отношении система образования служила целям укрепления сословности и иерархии.

Мистическая предопределенность места каждого индивида в социально-общественной иерархии связывалась с определенной долей ответственности. Обладавший высшей властью монарх нёс соответственно и самое тяжелое бремя власти. Таким образом, главный носитель власти, согласно религиозной трактовке его положения, был самым несвободным человеком в государстве. Свою деятельность Победоносцев так же определял, как бремя: «Та же поденная работа, без возбуждения – ломать и возить какие-то камни на постройку какого-то здания»[13]. Таким образом, в мировоззрении консерваторов прочно связывалось право, религия и иерархия. Их осознание сущности власти, иерархии и дисциплины проистекало из религиозного начала и освящалось им.

Л.А. Тихомиров, понимая ценность религиозной основы, тем не менее, видел необходимость соединения религиозного чувства и «политического разума». Он, как и другие консерваторы, видел залог развития России в расслоении нации, когда каждый человек служит общим интересам. При этом классовые и сословные интересы находятся в прямой зависимости от государственных. Это касалось и национального разделения, когда оживленная национальная жизнь не ослабляет, а укрепляет империю. В этом вопросе Тихомиров был согласен с Леонтьевым. Национальные слои, по Тихомирову, могут преобразовываться в сословия (например, казаки) и использоваться на государственной службе.

Как убежденный государственник, Тихомиров выводит проведённое Петром I обособление дворянства из высших интересов укрепления всей монархической системы и с одобрением цитирует Б.Н. Чичерина: «Сословный порядок составляет естественную принадлежность неограниченной монархии, где отдельные интересы имеют каждый свою организацию, и надо всеми возвышается объединяющая их власть»[14]. Именно эта власть обязана регулировать сословные отношения, в противном же случае Тихомиров видит две опасности: 1. Может произойти разделение на замкнутые касты, когда каждое сословие ставит личные интересы выше государственных и борется за привилегии с другими сословиям; 2. В случае осуществления на практике социалистической концепции все граждане оказываются подчиненными «новому сословию» – руководящему слою бюрократической номенклатуры. Это правящее «сословие» стало бы диктовать свои условия всему остальному обществу.

Таким образом, отвергая классовую борьбу, Тихомиров предлагал компромисс, выдвигая идеи, бытовавшие на Западе под названием «солидаризма» и «корпоративизма», что даже позволяет современным правым публицистам давать определение взглядов монархизма Тихомирова, «как революционной монархо-фашистской идеологии»[15]. Не соглашаясь с утверждением о типологическом сходстве монархизма и фашизма, отметим, вместе с тем, что современный исследователь О.А. Милевский убедительно доказал, что предложения Тихомирова «о социальной реорганизации России при дальнейшем сравнении их с европейским политическим опытом первой трети ХХ в. оказались наиболее близки тому, что начали создавать в Италии Б. Муссолини и его окружение и что в дальнейшем, во многом в гротескном, крайнем выражении, получило воплощение в теории фашизации итальянского общества и создании на базе этой идеологии фашистского корпоративного государства» и Главное, что сближает теоретические предложения Л. Тихомирова и политическую практику Б. Муссолини – это смещение акцентов в социально-экономической политике государства в сторону так называемой «гармонии интересов». На практике это выражалось в расширении со стороны государства форм контроля и укрепления связи между частным характером производства и вмешательством государства, как высшего арбитра, в конфликт интересов. То есть сложившийся политический режим в Италии оставлял за собой право прямого вмешательства в сферу трудовых отношений[16].

Консерваторы выступали за сохранение сословной иерархии не столько из-за личной принадлежности к определенному сословию, сколько из-за приверженности религиозно-политическим идеалам, в которых не было места всеобщему уравниванию. Апология иерархии включала в себя целый комплекс идей: православное мировоззрение, монархические убеждения, аристократизм, неприятие либерализма и социализма, предпочтение сложности и разнообразности общественного организма его упрощению, оправдание насилия в истории, защиту обоснованных привилегий, восприятие власти как «служения» и постоянного подчинения своих желаний высшим интересам. Из данного положения вытекало трепетное отношение консерваторов к армии, когда «воины меча» ставились в один ряд с «воинами духа» – священниками. Именно в духовенстве и армии наиболее четко выразился принцип иерархии. Подчинение было, с одной стороны, принудительно обусловлено самой сущностью военной и духовной организаций, а с другой – носило добровольный характер смирения во имя высших целей. Механическое повиновение сочеталось с идейным повиновением и взаимно дополняло его. В письме А.А. Александрову от 7 мая 1890 г. Леонтьев писал: «Организация значит – принуждение, значит – благоустроенный деспотизм, значит – узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределяемого насилия над личной волей граждан»[17]. Там же, где утрачивается одинаково и воля, подчиняющая себе людей, и умение подчиняться с любовью и страхом, не стыдясь последнего, там начинается распад вековых иерархических структур, там уже не будет ни государственной мощи, «ни жизни долгой».

Консерваторы предполагали сочетание в управлении как аристократических, так и демократических принципов. В этом отношении наиболее близкой к славянофильской традиции была критика бюрократии Тихомировым. Он считал, что растущая бюрократизация управления основывается на системе монополии власти, когда монополист, уже захвативший определенное место блокирует действия других (в том числе и обладающих талантом) людей. Именно бюрократия мешает выдвижению способных людей, подменяет собой власть монарха, извращает все полезные начинания. В глазах простого народа чиновник предстает как далеко не лучшее олицетворение царской власти. Выход из этой ситуации Тихомиров видел в расширении общественного управления, когда здоровая конкуренция способствует оживлению государственного управления.

Размышления консерваторов об иерархическом начале власти не ограничивались только дворянством, офицерством, интеллигенцией и бюрократией. Неизбежно вставал вопрос о месте в иерархической системе крестьянства и нарождавшегося пролетариата. Каково место народа в истории? В какой степени он должен участвовать в управлении государством? Эти вопросы занимали умы государственников. Практически единодушно они подчеркивали аполитичность народа, считая это благом, поскольку аполитичность мешает проникновению в широкие народные слои антисамодержавной идеологии. Политика – дело элиты. Народ не может решать вопросы, в которых он не имеет достаточной компетенции. «Предметы политические... требуют образования обширного, требуют сосредоточения мысли, а это, в свою очередь, требует досуга, которого работающий на фабриках, пашущий землю и вообще материально трудящийся народ иметь не может», – писал Н.Я. Данилевский[18]. Д. А. Хомяков, хотя и критиковал Данилевского, тем не менее, сходился с ним в оценке участия народа в политической жизни: «Народ, живущий верой и бытом, твердо стоит на принципе Самодержавия, т.е. устранения от политиканства, в котором видит лишь «необходимое» (или неизбежное) зло», которое возлагает, как бремя, на избранное и жертвующее собою для общего блага лицо – Государя...»[19].

Характерным для консерваторов было противопоставление народа и либеральной интеллигенции. По мнению Леонтьева, «темный» народ значительно опережает в своей преданности самодержавным идеалам просвещенные слои и нужно радоваться тому, что народ не понимает «зараженную» либерализмом интеллигенцию. Благодаря своей неискушенности он, в противовес западнической и космополитической интеллигенции, сохранил верность национальным идеалам. Образованный слой должен для блага государства и своего собственного блага обратиться к народу: «Не нам надо учить народ, а самим у него учиться»[20]. При сословном строе либеральные взгляды дворянства не проникали в народ. Роль предохранительного клапана играло крепостное право, мешавшее «заражению» широких слоев населения «вольнодумством». Но раз уж сословный строй стал разлагаться, то нужно сделать так, чтобы верхи смогли перенять утерянное ими национальное мировоззрение у низов. «Мужик наш, освобожденный Государем от вековых условий необходимого в свое время крепостного права... повинуется не только с виду, но и по идее», чем выгодно отличается от представителей интеллигенции, вечно недовольной правительством и стремящейся к переустройству общества по своим канонам»[21].

Аналогичные суждения о сущности российской интеллигенции неоднократно высказывал и Тихомиров. В письме от 29 ноября 1888 г. О.А. Новиковой он писал: «Обновление интеллигенции или вечная конвульсия, вот дилемма!»[22]. В том же году он делился с А.С. Сувориным своими надеждами: «...суть моих самых пламенных желаний составляет развитие в России национальной интеллигенции»[23].

Вспомнив народнический опыт, Тихомиров замечал, что интеллигенция, увлеченная «хождением в народ», столкнулась с неожиданно сильной верой в Бога и монарха, а мужик крайне «нелюбезно» отреагировал на агитацию «расстройщиков», доставляя их «куда следует». Тихомиров считал, что для того, чтобы понять этого простого мужика, интеллигенции нужно, прежде всего, узнать его реальную жизнь, его мысли и надежды, а не постигать бытие «по книжкам Маркса»[24]. Победоносцев, хотя и относился к народу более критически, чем славянофилы, все же ставил его выше интеллигенции и в письме от 15 февраля 1880 г. С.А. Рачинскому утверждал: «Самые злодеи... суть не что иное, как крайнее искажение того же обезьянского образа, который приняла в последние годы вся наша интеллигенция. После этого – какого же ждать разума и какой воли от этой самой интеллигенции»[25].

К носителям особой «народной правды» крестьян относили не только государственники и славянофилы, но и народники. Надежды различных идеологов возлагались на общину, которая должна была спасти крестьянский мир от капиталистического влияния. Как и А. И. Герцен, Леонтьев видел в общине особый институт, как и славянофилы, он считал, что общинные отношения построены на религиозном понимании бытия. Община это одна из основ стабильности в государстве. «Поземельная и обязательная форма общины связана с самодержавной формой правления. А индивидуализм рано или поздно неизбежно и даже неприметно ведёт к конституции, то есть к полнейшему господству капиталистов, банкиров и адвокатов!», – писал Леонтьев[26].

Положительный момент Леонтьев видел в том, что крестьянский мир, освободившись от личной власти помещиков, остался зависим от общины. Разложение общины должно неизбежно повлечь за собой расслоение крестьянства и привести к определенной капитализации отношений, что в итоге повлияет на прочность самодержавной системы. П.Е. Астафьев, полемизировавший с Леонтьевым, признавая правоту некоторых его суждений, считал, что в отношении крестьянства Леонтьев ошибался, поскольку крестьянский мир уже стал неоднородным, и сомнительно относить к характерным чертам русского культурного идеала сословный строй и преданность ему.

Сочетание веры в народ и здравого скепсиса (некоторые из либералов называли это цинизмом) вовсе не говорит о какой-то раздвоенности сознания. Идеализации народа славянофилами консерваторы противопоставляли здравый смыл, пытаясь найти золотую середину. Наиболее чётко переход от утопических воззрений к жизненной реальности выразился в отношении к рабочему вопросу. Тихомиров, а до него Леонтьев, думали, что этот вопрос в свете происходящей капитализации будет иметь большое значение для России. «Рабочий вопрос – вот путь, на котором мы должны опередить Европу и показать ей пример», – писал Леонтьев, считавший, что только монархия может найти «практический выход из неразрешимой, по-видимому, современной задачи примирения капитала и труда»[27].

Успехи революционной «волны» были не в последнюю очередь обусловлены слабостью сдерживающей правительственной «плотины». Затягивание решения земельного вопроса, неумение привлечь на свою сторону нарождающийся пролетариат, оппозиционность значительной части интеллигенции и буржуазии, разложение дворянства и господство чиновничества – все это «выбивало» опоры из-под иерархической лестницы российского самодержавия и приближало социальный взрыв. С одной стороны, монархическая система должна была отражать действия внутренних противников, а с другой, как писал Тихомиров, «борьба с разрушительными силами не может быть ведена только полицейскими и судебными мерами, вообще не осуществима одной репрессией» и нужно искать новые опоры для системы власти[28]. В пропаганде своих идей консерваторы отличались последовательностью. Они стремились донести свои опасения до тех, в чьих руках была власть. Делились ими с императором, друзьями, да и со всей читающей и думающей публикой. Особенной активностью отличался Победоносцев. По мнению американского историка Р. Бирнса, «он показал некоторые наклонности современных политиков в своем стремлении донести свою точку зрения до широкой общественности»[29].

Консерваторы доказывали, что разрушение иерархического мировоззрения и призывы к равенству приведут к падению монархии и крушению религиозного миропонимания. Тянувшие общественное мнение в свою сторону, различные сословия разрывали государственную «ткань» и на смену мечтам о классовом мире и компромиссе приходила реальность революционных потрясений. Было невозможно просто ждать естественного развития событий, не предпринимая никаких действий.

Большинство подданных, причислявших себя к сторонникам монархической формы правления, были далеко не так хорошо образованы, как причислявшие себя к сторонникам либеральной модели государственного устройства. Это во многом связано с тем, что либеральные идеи впитывались в российскую почву с Запада, где они уже получили научное оформление. Власть не стремилась придать монархической форме научно-юридическое обоснование. Множество работ на эту тему писались официально-казёнными фразами. Тихомиров с горечью отмечал, что зачастую даже убежденный монархист не может внятно объяснить, каков смысл исповедуемого им мировоззрения. В период, когда на «рынке идей» появились альтернативные идеологические концепции, нельзя было уже просто повторять старую формулу: «Православие. Самодержавие. Народность» и верить в то, что Россия сможет безболезненно преодолеть сложности модернизационного процесса.

Перед представителями консервативной идеологии вставали глобальные вопросы о месте в меняющемся мире создававшихся веками догматов. Сможет ли Россия войти в этот новый мир, сохранив свою самобытность, или же «платой» за изменения будет обезличивание страны, «растворение» традиционной российской ментальности в либерально ориентированном европейском мировоззрении. Консерваторов пугало стремление к унификации политических и социально – нравственных принципов. Монархия, религия, традиционное миропонимание – все это было для них не «хламом», который нужно выбросить на «свалку истории», а смыслом существования русского народа. Задача, которую решали консерваторы, была гораздо более сложной, чем просто создание религиозной или правовой теории с целью обоснования  монархической системы.

Ранее отмечалось, что идеи Тихомирова об особом «социальном строе» напоминают идеи «солидаризма» и «корпоративизма», бытовавшие на Западе. Попытавшись упорядочить понятийный аппарат, Тихомиров писал: «Вводя ясную терминологию в явления социального строя, можно назвать “классом” тот слой, ту группу, которая по внутреннему своему сцеплению обособилась от прочих, но существует только фактически, ещё не признанная государством. Сословие есть та же самая группа, тот же самый слой, но получивший государственное признание и соответственную законную организацию»[30]. Рассуждая о существовании сословий, Тихомиров вкладывал в это понятие значение, близкое по значению термину «корпорация». Подобные идеи преследовали далеко идущие планы, связанные с охранением социальной иерархии путем постепенной трансформации сословного государства в корпоративное.

Тихомиров приходил к выводу, что «в монархическом государстве можно без вреда для “общего всем интереса” допустить, чтобы каждый отдельный интерес (сословный) имел свою собственную организацию»[31]>. Чем сложнее социальная структура общества, тем больше у этого обществе возможностей для позитивного развития, полагал Тихомиров: «Разнородность слоев, принадлежащих к промышленным единицам, рабочих, администрации, техников, хозяев, – писал он, – требует того, чтобы каждый из этих слоев был организован в особую корпорацию, но чтобы точно также имелась и общая для всех их организация, объединяющая их в том, что они являются сотрудниками одного целостного дела. Права хозяев и рабочих должны быть одинаково ограждены не только наказаниями за произвол и узурпацию, но и созданием внутренней организации, обеспечивающей возможность их постоянного соглашения»[32]. Отголоски идеи построения корпоративного государства можно найти и в книге Ю.С. Карцова, считавшего, что «выборы производить следует, но не по районам, как это теперь происходит, а по классам населения и роду занятий. Тогда на первый план выдвинулись бы интересы народохозяйственные и практические»[33].

Тихомиров отводил государству (и конкретно — самодержцу) роль арбитра в регулировании социальных отношений. Ведь только самодержец, с точки зрения консерваторов, мог заявлять о себе, как о выразителе интересов всей нации в целом. Критикуя на примере Англии теорию «общегражданского» государства, Тихомиров утверждал, что, ограничив сферу деятельности государства пределами сугубо политической жизни, английское правительство породило в социальной сфере анархию и вседозволенность, предоставив хорошо сплоченному сословию предпринимателей возможность беззастенчивой эксплуатации пролетариата. «Рабочие сначала не верили такому перевороту, осыпали правительство жалобами, обращались и к королю. Но ничего из этого не выходило… Государство отказывалось им помогать. Являлась мысль стать самим на его место»[34]. Так была подготовлена почва для социалистических учений и виновата в этом власть, устранившаяся от регулирования социальной политики. Возникновением профессиональных рабочих организаций воспользовались социалисты, которые были едины с рабочими в выражении протеста «против той новой формы государственности, которая отрекалась от обязательной связи с социальным строем и кипящими в нём запросами классовых интересов»[35].

Согласно мнению Тихомирова, монарх в России находится над классовыми интересами. Ему, «обнимающему отеческим попечением весь народ», не составит труда стать организатором профсоюзного движения, ведь смог же самодержец провести более сложное освобождение крестьян в 1861 году. Отказ государства от вмешательства в социальную сферу, так же как и исполнение монархом роли арбитра в регулировании отношений между различными социальными слоями, должны были привести к установлению и укреплению «социального мира». Именно «через государя» рабочие могли бы получить свои права и статус, точно так же как получили их «через государя» крестьяне согласно Манифесту 19 февраля 1861 года. Думается, что Тихомиров, вольно или невольно преувеличивал надсословный и надклассовый характер российской монархии, хотя определенные шаги в направлении решения рабочего вопроса были сделаны еще в 1880-х годах (был запрещен ночной женский и детский труд, оговаривались условия найма рабочих и оплаты в установленные дни; в 1882 году был введен институт фабричной инспекции для контроля над выполнением законов об охране труда, ответственной также за образование и обучение на производстве малолетних и т. д.).

Сама постановка «нового» для русской консервативной мысли рабочего вопроса свидетельствовала о несомненном компоненте новизны, привнесенном Тихомировым в социально-политическую теорию консерватизма. По словам В.И.Гурко, этот консервативный мыслитель был «едва ли не … духовным отцом системы, получившей название “зубатовщины”»[36]. Начало сотрудничества Тихомирова с начальником Московского охранного отделения С.В. Зубатовым, относится к 1896 году. Впоследствии Тихомиров выпустил целый ряд брошюр по рабочему вопросу, в которых подспудно обосновывалось зубатовское направление в рабочем движении[37]. Идеи Тихомирова оказались близки бывшему радикалу Зубатову, считавшему, что «социальные проблемы наилучшим образом может решить лишь истинно монархическая власть, единственно способная внести гармонию в общественные отношения. Опасность заключается в том, что “между царём и народом обыкновенно образуется средостение из сословных, профессиональных и классовых элементов, обуживающих понятие “народ” до собственного объёма и извращающих все нормальные государственные отношения”. … Взгляды Зубатова на монархию представляли собой своеобразную эклектику из основных положений официальной теории самодержавия М. Н. Каткова и К. П. Победоносцева и ссылок на такие европейские “авторитеты”, как К. Родбертус (один из основателей теории “социальной монархии”), Л. Штейн (теоретик “государственного социализма”), К. Менгер, Г. Еллинек и другие»[38].

Тихомиров не только занимался теоретическими разработками рабочего вопроса, но и предполагал проведение активной пропаганды своих идей в рабочей среде. 22 января 1906 года в письме к Суворину он делился своими рассуждениями о необходимости делать в пропаганде ставку на рабочую публику: «А что же писать для правительства, если оно и не подумает читать тебя? Смысла нет. Вот если бы завоевать уже, скажем, рабочий мир, стать его органом (не самозваным, а уже признанным) — тогда можно иной раз и с правительством побеседовать: прислушается, пожалуй. Но этого пока ни у кого нет. Когда теперь кто-нибудь говорит от имени “народа”, всякий знает, что говорится от такой-то фракции интеллигенции. И правительство, в сущности, имеет дело только с интеллигенцией (исключая разве аграрного вопроса)»[39]. Для того, чтобы воздействовать на рабочих нужно издание, специально ориентированное только на них. «Я все мечтаю о рабочей газете (с рабочей редакцией). Не подойдешь к ним ... Этакая обида. А ведь рабочие — это мой самый близкий (по духу) класс. Я крестьян мало знаю, и не сумел бы с ними сойтись. А рабочие мне свои люди. То есть, конечно, они могут меня и расстрелять, но это другой разговор: стреляют не одних чужих, а и своих. Это не мешает мне быть с ними близким, знать их и уметь с ними жить и говорить», — писал Тихомиров 18 августа 1906 года Суворину[40].

В своих статьях Тихомиров доказывал, что затягивание решения рабочего вопроса породило «две одинаково неправильные тенденции» — анархическую и социал-демократическую. По его мнению, эти идеи были «вложены» революционной интеллигенцией в рабочую среду извне. На самом деле русский рабочий — это не пролетарий, а гражданин, то есть член всего общества, а не только группы людей, принадлежащих к одной профессии. Следовательно, он должен думать об интересах всего общества в целом. «Если рабочий чувствует себя гражданином, то он о своих частных интересах или об интересах своего класса будет заботиться путем благоустройства всего общества и государства»[41]. Гражданин, «борясь против эксплуататоров», ставит своей целью улучшение жизни всех социальных слоев в обществе, в отличие от пролетария, который заботится только об интересах той профессиональной группы, к которой он сам принадлежит. Вместе с тем Тихомиров подчеркивал, что объединявшиеся в профессиональные организации рабочие стремятся быть в государстве не простым «гражданином», а «именно рабочим», точно так же и капиталисты стремятся захватить государство «именно как буржуа». С одной стороны, Тихомиров утверждал, что русские рабочие являются на заводы только «на заработки», имея в деревне свои участки земли, и поэтому по своему социальному положению «ни в каком случае не пролетарии», с другой стороны, он не мог игнорировать постепенное складывание в России рабочего класса. Оставалось одно — «вписать» этот нарождавшийся рабочий класс в рамки традиционного самодержавно-иерархического государства.

Публикации по рабочему вопросу создали Тихомирову в консервативном лагере славу знатока данной проблемы. Впоследствии Столыпин пригласил его из Москвы в Петербург в качестве консультанта, предоставив должность в Главном управлении по делам печати. Позднее Тихомиров стал членом совета этого управления с пожалованием чина статского советника, хотя на практике он должен был заниматься именно рабочим вопросом. Тихомиров написал премьеру ряд записок по рабочему вопросу, а также ряд статей и брошюр, посвященных этой теме. Он доказывал, что рабочие организации — это естественное явление, и нужно использовать их во благо государства и самодержавия: «Если государство идёт твердо к тому, чтобы создать строй, справедливо обеспечивающий самостоятельность и интересы рабочих, и капиталистов, и всех прочих классов, то организация рабочих, как и всех других классов, с каждым шагом вперед, настолько же умножает силы и авторитет государства, насколько умножаются силы этого отдельного класса»[42].

Выступая за создание рабочих корпораций по типу профсоюзов, Тихомиров объяснял, что «слияние рабочего движения с социалистическим ... было всегда случайным, обусловленным даже не столько социалистической пропагандой, сколько уклонением государства от его естественной роли»[43]. Он справедливо отмечал, что никто, кроме марксистов так серьезно и не задумывался о том, что же представляет собой пролетариат, и сетовал, что только революция заставила правительство обратить внимание на проблему профессионального движения в рабочей среде, поэтому, прежде всего, нужно показать рабочим, что проблему труда и капитала можно решить ненасильственным (то есть нереволюционным) путём. Опровергая «соблазн социализма», Тихомиров утверждал, что государственное регулирование социальных отношений единственно возможная альтернатива революции. Со временем рабочий неизбежно должен превратиться из пролетария, продающего свою рабочую силу, в заинтересованного участника производства, вступающего на взаимовыгодных условиях в соглашение с предпринимателем. Признавая определенную заслугу социалистического движения в деле организации рабочих, Тихомиров пытался доказать, что социализм, тем самым изжил свою миссию. Новое — это хорошо забытое старое, и «рабочий развитый, обученный и имеющий перед собою обеспеченную жизненную карьеру — это есть идея чисто средневековых цехов и корпораций», а вовсе не новая идея социалистов[44]. Несколько патетически о необходимости государственной заботы о рабочих писал С.Н. Сыромятников: «Русское правительство не есть правительство фабрикантов и заводчиков. Рабочий такой же русский гражданин, как и заводчик, помещик, и его интересы так же дороги Государю, как и интересы каждого из нас… И в государстве Царя — плотника, исповедующего веру Христа — ремесленника, труд не может быть отдан в жертву капиталу»[45].

Консерваторы осознавали, что нельзя не учитывать развитие капитализма в России, а вслед за новыми экономическими изменениями приходят и новые политические программы. Все это порождает сложности во взаимоотношениях народа и власти. Даже такой «ортодокс», как Победоносцев, понимал, что «с водворением свободы для труда и для всякой деятельности, с умножением и усовершенствованием всех способов её и орудий, открываются новые бесчисленные пути приобретения, для безграничного умножения богатств, новые бесчисленные виды собственности с крепкими её ограждениями, но вместе с тем открывается страшная непроходимая бездна между богатством, довольством, пресыщением немногих – и отчаянною нищетою массы страдающих и погибающих от бессилия, бедности и невежества... создаются новые виды тяжкого экономического рабства, порождаемого самой свободой экономической деятельности, рабства безысходного, коему подвергаются массы из-за хлеба насущность»[46].

Модернизационные изменения происходили в России, их было нельзя не замечать. Консерваторы считали, что именно самодержавие сможет в качестве «третейского судьи» примирить между собою эксплуататоров и эксплуатируемых, разрешив противоречия труда и капитала. Об этом мечтал и Леонтьев, считавший, что России, для того чтобы выдержать в грядущем ХХ веке конкуренцию с Западом, нужно не только сохранить самодержавие, религиозность и сословность, но и «уменьшить донельзя подвижность экономического строя; укрепить законами недвижность двух основных своих сословий – высшего правящего и низшего рабочего... улучшить вещественное экономическое положение рабочего класса настолько, чтобы при неизбежном (к несчастию) дальнейшем практическом общении с Западном русский простолюдин видел бы ясно, что его государственные, сословные и общинные «цепи» гораздо удобнее для материальной жизни, чем свобода западного пролетариата»[47]. Возможности реального достижения классового мира именно благодаря особенностям российской политической системы пытался продемонстрировать и Тихомиров.

Сохранялась и религиозная идея, придававшая глубину консервативной концепции. Даже став более приземленными, традиционалисты продолжали опираться на нематериальные, религиозно-нравственные принципы. В наличии этих принципов они видели еще одно существенное отличие их взглядов от взглядов либералов и социалистов. Без учета данной особенности консервативная идеология может показаться упрощенной и наивной, или же наоборот чересчур расчетливой, когда религия и патриотизм выступают, как «ширмы» для власти.

Результат, к которому в процессе своих разработок пришли консерваторы, был крайне неоднороден. В основном было заметно разочарование в существующем положении вещей и ожидание каких-то глобальных событий. Значительный перелом произошел во взглядах Леонтьева, считавшего, что будущее готовит невиданные испытания и русский народ из народа «богоносца» станет, сам того не замечая, «народом богоборцем». Спасение российской государственности Леонтьев начал искать в союзе самодержавия и социализма. Л.А. Тихомиров постепенно так же разочаровался в возможностях плодотворной политической деятельности и весть о падении самодержавия была воспринята этим идеологом «монархической государственности» с радостью[48].

В Русском Зарубежье идеи сословности и аристократизма были подробно проанализированы И.А. Ильиным, выделившим два типа мировоззрения: ранговое и эгалитарное. Сторонники эгалитарного подхода (люди равенства) считают, что в людях «существенно сходное и одинаковое, тогда как различное, особенное и своеобразное (тем более превосходное) – несущественно»[49]. Сторонники рангового подхода (люди неравенства) считают, что справедливость требует неравного подхода друг к другу, поскольку уравнивание всегда происходит по заниженному уровню. Существует также ранг «духовного превосходства» и ранг «человеческого полномочия». Эти два ранга могут не совпадать между собой, и государство для своего блага должно стремиться к тому, чтобы занимаемое человеком положение на иерархической лестнице совпадало с его рангом «духовного превосходства». Тогда это положение ощущается человеком как «служение», а не как площадка для карьеры. Если же в государстве происходит неудачный ранговый отбор, то в скором времени в высших эшелонах власти сосредоточиваются люди с «мнимым рангом», чья деятельность вызывает у основной массы желание изменить положение путем смены правительства. Особенно опасен подрыв дисциплины и субординации за счёт несправедливого распределения «государственных повинностей» и привилегий: «Привилегии должны быть предметно обоснованы. Необходимо умение верно, жизненно и творчески распределять ранг. Ибо непредметные привилегии компрометируют начало справедливого неравенства и пробуждают в душах склонность не к справедливости, которую Платон называл «распределяющей», а к несправедливому, непредметному уравнению всех во всём»[50]. Таким образом, «государственная власть всегда и безусловно должна иметь аристократический характер; это первое основное требование, предшествующее всем остальным»[51].

К сожалению, в дореволюционной России наработки консерваторов в силу объективных и субъективных причин остались невостребованными. Новое обращение к их концепциям произошло в среде мыслителей Русского Зарубежья. В постсоветской России труды Леонтьева, Тихомирова, Победоносцева, Ильина и других консерваторов были неоднократно переизданы и буквально растащены на цитаты, но вот выводов из их предостережений до сих пор не сделано, что не внушает оптимизма.