НЕ В СИЛЕ БОГ, А В ПРАВДЕ...

Русь Святая

 

Последняя русская иммиграция, четвертая или пятая по счету, никогда не понимала разницы между РПЦ и РПЦЗ. То же богослужение и те же иконы, те же святые и книги, то же учение и благочестие. Так в чем же риск евхаристического общения между двумя православными церквями? На самом деле, это две ветви единой Русской Православной Церкви, что в аббревиатуре подметит даже непосвященный. Вопрос разрешается просто на богословском уровне – с точки зрении метаистории, но в нашей повседневной действительности еще жива русская трагедия, которая легла на плечи народа мировыми войнами, революциями и перестройками. Эта трещина в твердыне русского государства дошла до наших дней, порождая правых и левых. С одной стороны это обличители «сергианства» как сотрудничества с ленинским вандализмом, уничтожавшим мировые шедевры, и носителей христианской культуры. Однако воинственный симбиоз князей мира сего с князьями церкви давно одряхлел, и ничего уже собой не представляет. С другой стороны слышны призывы канонизировать патриарха Сергия, и как ни странно, в этом вопросе две крайности соединяются. В чем же? Да в том, что те и другие бессознательно переносят так называемый догмат «о непогрешимости папы» на православного патриарха: или не погрешим или не патриарх, третьего не дано. Те и другие, как бы себя не называли – «правые» или «левые», объясняются на политизированном, а не на евангельском языке.

История показывает, что ни крайне правые, ни крайне левые не были создателями православного государства. Ни очень красные, ни очень белые не составили флаг устойчивого государства. Да и сам русский народ, если буквально понимать этот термин, не оставался безгрешным: разве русский солдат не стал клятвопрестуником, когда бежал с японского фронта. Разве русские не предали царя и отечество, уничтожая своих соотечественников в беспримерном классовом геноциде, променяв вековые нравственные устои на марксистский суррогат? Из своего личного опыта на приходе в Голливуде, я понял свою застарелую ошибку: я винил как правоверный во всем красных и их идолов вроде Ленина, но беседуя с иммигрантами я был поражен, что некоторые из них к этому сатанинскому отродью относятся весьма снисходительно: ведь этот вождь был относительно гуманный, и даже учредил нэп. Белее того, от потомственного казака, собиравшего архив и белых, и красных, я услышал обвинения в адрес самодержавия, которое хотело ограничить казачью вольницу.     

Так кто же понес всю тяжесть исторической правды? Кто они, выстоявшие против соблазнов геопланетного шабаша и космической тайны беззакония? Кого кровавый смерч не сдвинул ни на йоту с евангельской камня веры? Простой и ясный ответ на поставленный вопрос: Русь Святая несла крест Государства Российского.

 
Православная культура

        Русь Святая строила величественные монастыри и учила монашескому смирению; оптинские подвижники созидали православную культуру, и не только затворники совершали молитвенные подвиги. Писатель Гоголь, композитор Глинка, как и другие духовные чада Оптиной Пустыни, через славянскую самобытность создавали новые направления в мировой культуре. Вместе с Пушкиным и Тютчевым они стремились воссоздать русский космос. Каждый из наиболее известных русских композиторов писал музыку для православной мистерии. А каждый писатель даже не славянофильской ориентации, такой, как Тургенев или Толстой, отобразил житие какого-нибудь праведника. Психологическим опытам Достоевского созвучна триада православия, самодержавия и народности не в меньшей степени, чем историософскому направлению Соловьева, Ключевского, Карамзина, Костомарова и других. В  этом смысле выразительна биография  Киреевского, который в своих философских опытах был интересен даже для деятелей, державшихся иных убеждений. Имение Киреевских находилось недалеко от Оптиной Пустыни, где в его время уже забил источник русской культуры,  но родился он в окружении, не имеющем ничего общего с развитием его взглядов. Его родной отец, как и крестный, Лопухин, члены масонской ложи, были подчинены западному миропорядку, однако сам он сначала «ставит себе задачу содействовать сближению и взаимодействию русской и западной культуры»[1], пишет Зеньковский, а затем «целиком примыкает к идее православной культуры»[2], чтобы «православное просвещение овладело всем умственным развитием современного мира, чтобы, обогатившись мирскою мудростью, истина христианская тем полнее и торжественнее явила свое господство над относительными истинами человеческого разума»[3].

Оптинские просветители отстояли полторы сотни новых книжных изданий, и за это дерзновение подвергались нападкам даже со стороны своего начальства. Они имели непосредственное влияние на создателей русской культуры в период ее цветения, окормляя и поэтов и философов. Возможно, этот наглядный пример «столпа и утверждения истины» побуждает о. Павла Флоренского к осмыслению источника всякой культуры в культе. Российское любомудрие не ограничивается деятельностью профессиональных философов, которые, вообще говоря, были скорее озабочены богоисканием, чем реальностью мира иного.

Надо отдать должное: несмотря на опустошительное варварское нашествие коммунизма, священное предание сохранилось, и вопрос лишь том, какой ценой оплачена эта миссия?

 

В рассеянии

 

В век испытаний кровь закланных агнцев – бесчисленного сонма святых – стала семенем Христа, давшим обильный колос: миллионы новокрещаемых, тысячи вызолоченных храмов и монастырей восстали как «из камней чада Аввраама». А произошло это после разнузданной, насильственной пропаганды атеизма, внушаемого изо дня в день от младенчества до старости, после семидесятилетнего «вавилонского плена», когда несмотря ни на что Церковь продолжала петь свои гимны: «дочь окаянная вавилонская, блажен тот, кто разобьет твое поганое потомство о камень». И оно разбивалось, как мутная волна о скалу веры и смирения, которое не утратила, но сохранила Русь Святая, претерпев до конца, отдавая кесарю лишь кесарево. Вспомним изречение патриарха-исповедника Тихона, который надевая митру, со смирением предсказал, что веру спасут не митры, а платочки. Так с помощью «платочков» выстояла Церковь в российском отечестве, тогда как другая её ветвь ушла в рассеяние, усвоив самоназвание Русская Православная Церковь За Границей (иначе - В Изгнании). Не передать страдание тех, кто потерял своих дорогих родственников, все реликвии и вещественное наследие, кто был выброшен жестоким безжалостным  шквалом на чужбину. Согнанный с исконных земель народ в рассеянии держался обеими руками за спасительный Крест, строя церкви и проповедуя вероучения на обратной стороне планеты, ибо сказано: «не бойся малое стадо».

Итак, образовались две ветви имеющие единого Пастыря. Какие же канонические или мистические препятствия могут помешать им объединиться вокруг единой чаши? Вопрос риторический. Помешать этому могут только причины иного характера. Поэтому надо признать, что как разъединение было политическим коньеном, так и примирение состоялось в поле политических действий, в которых принимал участие даже президент страны. Можно говорить о том, рано это произошло или поздно, и что было бы, если бы этого не было. Однако, история не работает в сослагательном наклонении. Восставать против примирения, значит проявить недальновидность, и скорее личные амбиции, чем политические. Это, как правило, объединяет правых и левых; не исключено, что против мирного соглашения может выступить и бывший комсомолец, ставший архиереем, и маловер, который хочет быть «христианином более, чем папа римский». В 2000-летии от рождества Христова я был в Москве; при встрече с профессором академии игуменом Андроником, получил предложение выступить с докладом о примирении церквей, однако посчитал такое публичное действие преждевременным. Между тем, добрые пастыри Московской патриархии принимали меня и сослужили, не требуя документов, функционеры же смотрели изподлобья. Наемник не стесняется в выражениях даже на епархиальном совете: «раскольник … ты отвечаешь за своего митрополита!». В постсоветском пространстве нужно время, чтобы изменить партийно-комсомольский менталитет, даже будучи иереем. А время тогда действительно еще не наступило, и, например, большинство из тех, кто присутствовал на акте подписания и даже подавал его или подписывал, не были его доброжелателем десять лет назад. Митрополит Лавр никогда не был инициатором примирения, и хотя протоиерей Виктор так не считает, однако сказал мне, что почувствовал, будто холодок прошел по спине, когда услышал от иерарха долгожданное: «будем объединяться». Владыка Илларион тоже не был особо «за», у себя в Австралии предчувствуя, что тяжесть нестроений ляжет на него непосильным бременем, однако видя единодушие голосовавших на Синоде, вошел консенсус. Как первоиерах он взял на себя груз ответственности, делая то, что не смог его предшественник – врачевать старые раны, и преодолевать трещину, раскалывающую паству со времен гражданской войны. Эта работа требует терпения и доброты, и настоящий владыка одарен этими и другими необходимыми качествами миротворца, он трудолюбив и начитан, не страдает любоначалием и празднословием, то есть: не реагирует на мелкие и крупные интриги и слабо восприимчив к лести, он не только не завистлив, но доброжелателен к людям, не разжигаемый ядом честолюбия, он не навязывает им свои поучения, не раздает заповеди без надобности, поскольку лишен  тщеславия и надменности. Подобный уникальный для архиерея характер способствует сотруднечеству, а не раздорам. Значит время все-таки настало, если не по нашим силам и разумению, то по промыслу Божию.

 

Государственность

 

        На самом деле, сверхнациональная проблема требует смирения от каждого члена церкви, терпения и рассудительности от каждого патриота. Трещина гражданской войны прослеживается далеко в прошлое – трагический разрыв начинается в позднем средневековье, он начинается в церкве. Стойкость раскольников и нетерпимость к самодержцу, амбиции церковников, взаимная непримиримость и даже ненависть порождают явление, которое принято отождествлять с бюрократической деспотией под условным термином «сенат и синод». Два неких социальных полюса раскола содействуют этому государственному забралу чинуш и чиновников и раскручивают революционный маховик. Как ни странно «целый ряд приходских священников также на Поместном соборе высказывались против возвращения Патриаршества», вспоминает Свеницкий, «и даже два правящих архиерея»[4]. Левые и правые выдвигают свои требования, но как это сказывается на жизни масс. Профессор Н.Н.Алексеев, уличая славянофилов в «романтических прикрасах», иронически вопрошает: «русская история потрясениями своими не беднее европейской, так как же можно не видеть в ней “разномыслия” и считать, что она создана была силою внутреннего убеждения?»[5]. На основе анализа архетипов, вошедших в государственную идеологию русского средневековья, он развенчал крупнейших русских историков: «изображать “русскую смуту” как вопрос династический и как результат боярских интриг склонны все наши большие историки – и Соловьев, и Ключевский и даже Платонов»[6]. В его доводах просматривается марксистские установки, он даже утверждает, что «только историки, испытавшие влияние марксистских идей, решительно порвали с этой старой, навеянной славянофилами традицией и пытались объяснить “русскую смуту”, как продукт социально-экономических условий, как выражение классовой борьбы»[7]. Подобный социологический подход, содействуя амистическому восприятию истории, имеет социологический крен, и удаляется от таинственного проникновения в метаисторию, он не мало соответствует космическому и запредельному происхождению Церкви, но более попытке выработать деловую социальной идеологию. Смуты это реальность, но вопреки социологам, толкующим эти явления как необходимость или положительный фактор, не следует забывать, что утопия и миф, к сожалению, лежат в основе всех революций, в их социальных учениях не менее, чем в их проповедях. Консерваторы и радикалы внушают свои идеи государственности, но может ли держаться на этом реальное государство?

Алексеев говорит о крахе Российской Империи, она построена на учении «осифлян», и вот «от того-то с такой легкостью рушился императорский колосс»[8]. Этому как бы больному организму противопоставлен идеал «правового государства в духе Нила Сорского»[9]. Перед нами деловой и как бы объективный подход к великой смуте: «победителей не судят»; вместо далекого пренебесного рая маячит утопия будущего тысячелетнего царства: «возобладавшие в 1917 году идеи демократии, диктатуры и социальной справедливости как-то должны остаться и стать основами будущего периода русской истории»[10]. Но так ли далеко отмежевался от нас мир иной? К сожалению, автор не дожил до того времени, когда всего за несколько лет в купель вошли миллионы, миллионы новых российских христиан. Это чудо не вместило, но расступилось бы и море Чермное. Тысячи постриглись в монашество. Что это за «продукт социально-экономических условий»? А может быть это «выражение классовой борьбы»? Да, распадение Российской Империи и смертная участь императора это факт. Но Иуда никогда не будет прав, даже если объективно станет символом будущей демократии. А потому не лучше ли взглянуть на текущие события с точки зрения евангельской метаистории, которая говорит: «блаженны миротворцы»? Очевидно, дело в другом, и на вопрос Алексеева о славянофильской дилемме, что важнее – государство или сила «внутреннего убеждения» можно ответить очень просто: «Русь Святая несла крест Государства Российского». И именно, в этом свете надо рассматривать и смуту, и примирение и раскол. Будем ли мы теоретизировать на марксистской гуще, а может быть на старообрядческой или протестантской эсхатологии?

 

Примирение

 

        Так кто же был сторонник и кто противник последнего примирения в Церкви православной? Митрополит Виталий никогда не был в России и строил свои  умозаключения – «не выглядывая из кабинета», и надо признать, что его высказывания о гэбэшной России достигли апогея. Он даже запретил епископу Александру служить за то, что тот испросил у патриарха Алексия благословение. Впрочем, в зарубежье таких инцидентов было немало. Не этот ли канцелярский пафос лил и ранее на мельницу разногласий и разъединений в русском зарубежье? Из твердых сторонников евхаристического общения – трех епископов Александра, Митрофана, и Марка, двое скончались, а из священства – о. Роман не дожил одного дня. Некоторые же не участвовали в церемонии подписания, тогда как из присутствовавших на ней иереев и архиереев большинство прибыли уже на «разминированное» поле, ранее же отнюдь не были инициатарами. Чем же объясняется этот парадокс? Суть, конечно, надо искать в метаистории, а именно в том, что русское зарубежье сохранило «на  реках вавилонских» свое патриотическое русло, по которому должен идти поток примирений. Так что же препятствует сказать Русской Православной Церкви за Рубежом: «блаженны миротворцы»?  

Линия примирения шла со стороны Москвы, формально от патриарха, однако, аргумент противников, что он был вхож в КГБ, здесь не работает. Не логично, чтобы чекисты в этом были заинтересованы, и тем более ЦРУ, как думают некоторые. Президент страны произошел из КГБ, однако огульное обвинение, что в КГБ все чекисты скорее шло на волне диссидентов. Не все чекисты только в КГБ. Да, чекист это всегда безбожник и палач, но про ГБ страшилка устарела: все, кто хотел уехать, давно уехали, и надо смотреть трезвее даже при эсхатологической оценке событий. Время Троцкого и Свердлова, Зиновьева и Бухарина прошло. Так же как состоялась канонизация царской семьи, вопреки «верным ленинцам». «Жиды и масоны» тоже вряд ли заинтересованы в восстановлении храмов, разве что иосифляне, которыми историки называли сторонников государственной религии, но на них даже староверы не сетовали. Так в чем же раскол? Следует заметить, что функционеры, окружавшие патриарха не были единодушно «за», видимо не позволяя себе этой вольности, или наоборот, проявляя рвение не по разумению, ведь скрутить в бараний рог в постсоветском обществе не считается большим грехом. Но не будем «отцеживать комара, поглощая верблюда». Надо исходить из того, что Спаситель «пришел не ради здоровых, а ради больных». Нравственные ориентиры, которые сохранило русское зарубежье, нужны стране: почитание родителей и отношение к семье, достоинство человека и правосознание, тактичность епископов и корректность прихожан. С другой стороны у старой иммиграции церковь становится семейной традицией, и ей не хватает умиления и того раскаяния, которое в России считается главным проявлением веры.  Не лучше ли направить усилия на идеологи дополнений и пополнений, чем тратиться на амбициозных иерархов и на политические интриги, ведь бояре дерутся, а у холопов шапки летят.

Ради исторической правды следует сказать, что нить миротворчества тянется гораздо далее, чем это показывают средства массовой информации. О епископе Василии (Родзянко) много сказано в печати и в кинолентах и, видимо, будет написано еще больше, однако его роль в примирении церквей вряд ли вполне освящена. Он одним из первых зарубежных клириков прибыл в Россию, и сразу же отслужил тогда еще панихиду по царственным мученикам. Именно он давно и постоянно исповедовал примирение сторон; это, конечно же, повлияло на умонастроение многих иерархов, в частности он имел беседы с патриархом Алексием, которым и был назначен настоятелем Вознесенского храма. Успех был в значительной степени обеспечен тем, что владыка с лихвой испытал удары судьбы: И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. 

 

Заключение

 

    Башня апостола Ерма от семидесяти строится из людей, это живые камни Церкви; они должны быть прилажены соответствующими гранями, а круглые валяются поодаль, потому что имеют одну грань – замкнутый круг самомнений:

Возвысилась стройная башня
Среди валунов у реки,
Уныло валяясь на пашне,
Волнений они далеки. 

Лишь гальку волна омывает,
Снимая с луны серебро,
На камень блесною бросает,
Накат шелестит о ребро. 

Квадратные камни пригодны
Краями сомкнуться в ряды,
Прямы, обсечены, свободны,
В мирском не имеют нужды. 

 

        Готова ли Русская Православная церковь в изгнании хвалиться своими скорбями, «зная, что от скорби происходит терпение», готова ли она хранить надежду, которую никто не сможет одолеть «потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым»? Это вопрос к тем, кто должен задуматься о расколе и о примирении, ибо есть «время разбрасывать камни и время собирать камни» (Ек. 3, 3, 5).

В оглавление ТРМ №11

---